Шум в ушах становился все надсадней, слабость не проходила, и боль, сначала лишь саднящая, вскоре стала нестерпимой. Спаска быстро нашла сухой островок – она говорила, что чувствует болото, видит его насквозь, – и изорвала одну из юбок на широкие ленты, чтобы сделать повязку.

Волчок сидел, опираясь плечом на тоненькое, но крепкое деревце, и все равно боялся упасть – стволик уплывал из-под плеча, голова клонилась к земле. Спаска присела рядом на колени:

– Я туго перевяжу, чтобы кровь не текла, вы потерпите… Тут одна рана небольшая, а вторая – очень глубокая.

– Ты видишь в темноте? – спросил Волчок.

– Я не знаю. Нет, наверное. Я чувствую, где горячо. У меня змеиная кровь. Так говорит Свитко, он мой учитель. Он говорит, что у меня способности к врачеванию, потому что я чувствую болезни… Я вам больно сделаю, вы потерпите.

– Это ничего.

Нет, ее руки не могли причинить боль. Волчок не сомневался в этом, пока жесткая ткань не прижалась к ране. Он не посмел испугать Спаску стоном – отвернулся только, чтобы она не видела его лица.

– Это плохо, что вас ранили. Гвардейцев будут искать и найдут. Будут искать, кто их убил. Вы говорите что-нибудь, Волче-сын-Славич. Отец всегда что-нибудь говорит, когда ему больно. Или ругается.

Волчок промолчал – побоялся разжать зубы. Спаска была права: никто не должен узнать, что он ранен. Любая ложь покажется подозрительной, потому что в городе ни один разбойник не посмеет напасть на гвардейца. А за городом… Нечего гвардейцу ночью делать за городом. Встречи с девушкой – оправдание для привратной стражи, но не для Особого легиона.

Спаска, закончив с повязкой, вдруг провела рукой по его волосам – Волчок вздрогнул от неожиданности и замер, боясь спугнуть нахлынувшее на него счастье.

– Я никуда не уеду, пока вы не поправитесь. Слышите?

– Уедешь. Завтра же. Тебе нельзя после этого оставаться в Хстове.

– У вас голос дрожит. И сами вы дрожите. Вам холодно?

– Нет. Это… от усталости. И крови много вытекло.

Змай закончил прижигать и зашивать раны в начале шестого, и времени хоть немного отдохнуть не осталось. Волчок попытался встать – получилось плохо. И дело было не в усталости, не в пережитой боли и не в потере крови – его бил озноб, начиналась лихорадка, несмотря на все старания Змая.

– И я-то дурак… – ругался Змай. – Зачем сам не пошел?

– А что бы изменилось?

– Ты даже представить себе не можешь, насколько бы все изменилось… – хмыкнул Змай. – Я тебя до площади Совы доведу.

– Не надо. Дойду.

– А если не дойдешь? Ты подумал, что будет, если не дойдешь? Тогда лучше вообще отсюда не выходить.

Волчок прошел два шага, опираясь на спинку кровати, и спросил:

– Очень заметно, что я ранен?

Змай усмехнулся и постучал кулаком себе по лбу.

– Ага. Заметно. Заметно! Не вздумай прикидываться здоровым, твоя задача выглядеть не как раненый, а как тяжелобольной. Надеюсь, твой капитан над тобой сжалится и отправит домой. И лучше бы он это сделал до того, как ты упадешь и на тебя посмотрит лекарь.

– Все равно догадаются. – Волчок отпустил спинку кровати и прошел еще два шага. – Огненный Сокол не верит в совпадения. Мне надо один день хотя бы продержаться. Если я завтра заболею, это уже подозрений не вызовет.

– Чушь не городи. Продержаться… На глаза надо показаться, конечно. Меньше будет подозрений.

– А если не отпустит капитан?

– Тогда уходи оттуда потихоньку, пока не упал. Был и ушел. Все лучше, чем совсем не явился.

Волчок спускался в трактир, крепко держась за поручни лестницы. Раны, обожженные и стянутые крепкими нитками, жгло чуть не до слез, дрожь накатывала волнами, и ступеньки уплывали из-под ног. Змай шел впереди, Волчок иногда натыкался на его спину и не падал.

Спаска не ушла спать – сидела внизу, в уголке трактира, тихая и испуганная.

– Гляди, кроха, твой спаситель остался в живых. Можешь сказать ему пару нежных слов в награду за мужество, проявленное во время перевязки.

– Татка, не надо смеяться. – Она поднялась. – Когда человек кричит от боли, это не смешно.

– Да брось! И вовсе он не кричал – так, повыл немного в подушку. Помоги ему лучше плащ надеть. Мы скоро вернемся.

Спаска подошла к двери и сняла с гвоздя плащ Волчка. Он и хотел бы сказать ей что-нибудь – чтобы она из-за него не переживала, – но слишком сосредоточился на том, чтобы пройти между столов к двери и не пошатнуться.

Она накинула плащ ему на плечи так осторожно, что после этого не нужно было никаких нежных слов. А потом сказала, побледнев и вскинув глаза:

– Волче-сын-Славич… Булавки нет. Вашей золотой булавки…

– Что? – тут же переспросил Змай.

– Нету, она потерялась, – прошептала Спаска.

– Когда ты ее видела в последний раз? На болоте, когда обратно возвращались, она была? – Змай подошел ближе и посмотрел на пол у входа.

– Я не помню… Нет, наверное, не было. Я тесемки завязала. Я забыла, что Волче-сын-Славич на булавку плащ застегивает.

Змай выругался, скрипнул зубами и спросил:

– На заказ делал?

– Да. Но по рисунку, – ответил Волчок. У этого мастера все гвардейцы заказывали булавки, а рисунков было не больше двух десятков.

– Давно?

– Года два как.

– Лук и колчан со стрелами?

– Да.

Уже совсем рассвело, только день был особенно хмурым – как и прошедшая ночь. Волчок, глотнув свежего воздуха, почувствовал себя немного лучше, но до площади Совы дошел едва-едва – к тому времени ему стало все равно, в чем его заподозрят, в чем обвинят, найдут ли булавку. Он хотел только одного: лечь на мостовую.

Змай шел поодаль, опереться было не на кого, и Волчка кидало из стороны в сторону. Особенно это стало заметно, когда он переходил через площадь, а потом, миновав ворота, через двор казармы, где уже строилась бригада штрафников.

– Стоять на месте! – окрик капитана раздался неожиданно, очень громко, и Волчок не сомневался, что это приказ именно ему. На секунду стало страшно – неужели кто-то опознал его? Неужели кто-то из гвардейцев остался в живых? Мысли в голове ворочались медленно и неохотно.

– Что вы претесь на службу со своим тифом? Что вам дома не сидится? – Капитан выругался. – Кругом через левое плечо и марш отсюда! Вон, я сказал!

Сознание зацепилось за слова про левое плечо, пропустив все остальное. Откуда капитан узнал про левое плечо? Неужели так заметно?

– Что встал столбом! Уже не соображаешь ничего? Убирайся прочь, чтоб я тебя здесь не видел!

Волчок долго размышлял об услышанном, пятясь назад. Понял, что его гонят, но не мог взять в толк – за что? Он плохо помнил, как оказался на площади Совы, и, кажется, действительно упал на мостовую, потому что на ноги его поднимал Змай.

В очаге невыносимо жарко тлели торфяные катыши, все тело горело огнем, который расползался в стороны от левого плеча. Раскалывалась голова. Наверное, Волчок только что плакал, потому что Спаска вытирала ему не только лоб, но и щеки, и глаза.

– Волче, слышишь меня? – В ногах сидел Змай.

– Слышу. – Собственный голос ударил по голове, как молоток.

– Немного спал жар, но это ненадолго. Я-то боялся, что раны гниют, а это тиф. Благодари Предвечного за затопленный подвал и за вшивое тряпье из башни Правосудия. И только попробуй умереть. Девять человек из штрафников сегодня с тифом свалились. Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?

– Понимаю.

– Мы уедем сейчас, поэтому запоминай. В городе ищут девушку-колдунью и раненого гвардейца.

– Я… кого-то оставил в живых?

– Да. Но он ничего больше не скажет и никогда тебя не опознает. Он неожиданно скончался. Твой плащ висит здесь, золотая булавка на месте. Привратник с Южных ворот тебя не запомнил. И тиф – самое надежное оправдание всем совпадениям. Ты только… поправляйся обязательно.

Раны Волчку перевязывал Зорич – приходил по утрам, когда у него в кабаке не было народу. Утром жар немного спадал, Волчок кое-что соображал и что-то даже помнил, но уже к обеду горячка мутила разум. Несмотря на заботу мамоньки и Зорича, травяные настои и отвары, тепло и хорошую еду, Волчку становилось только хуже. Раны, правда, заживали быстро и не гноились – спасибо Змаю.