Змай проводил ее взглядом, а потом пристально посмотрел на Волчка.

– Не про тебя девка…

– Я знаю, – ответил Волчок. – Ты не бойся. Я никогда ее не обижу.

– Да чтоб-в-твою-душу-мать… Я опять что-то не так делаю. А впрочем… Мы уезжаем завтра. Пока в замке пусть побудет, у меня на глазах. Я за этот месяц извелся весь. Не знаю, что лучше. Там того и гляди заваруха начнется, тут шпионов ищут…

Волчок хотел запомнить каждую минуту этой последней ночи, каждое прикосновение маленькой руки – а на темных улицах Хстова Спаска всегда держалась за его руку. Они благополучно прошли через Южные ворота – старый ленивый привратник даже не посмотрел на Спаску, довольно пробуя на зуб монетку, которую ему кинул Волчок. С людного даже ночью Южного тракта сразу свернули на пустынную проселочную дорогу, которая вела на юго-запад и в пяти лигах от Хстова выходила на тихий Рухский тракт.

Дорога вышла на болота и превратилась в бревенчатую гать, дождь перестал – тишина стояла такая, что каждый шаг, казалось, был слышен на лигу вокруг. Спаска уверенно шла в двух локтях впереди, и Волчок не сомневался, что за ними никто не следит – на болоте она всегда чувствовала присутствие других людей.

Весна. Серая, дождливая весна. Казалось бы, ничем неотличимая от промозглой зимы, и все равно – в каждой капле дождя, в запахах, звуках, сизых низких облаках – во всем ощущалось пробуждение, приближение теплых дней. Возвращаются домой перелетные птицы, скоро, совсем скоро зазеленеет трава, деревья выпустят на свет молодую листву, запоют лягушки: земля оживет, расцветет, согреется.

– Слышите, Волче-сын-Славич? – Спаска вдруг остановилась. – Как над нами летит колесница, запряженная шестеркой крылатых коней? Увитая цветами и травами?

– Неслышно бьют легкие копыта, шуршат крылья, похрапывают кони, вьются зеленые ленты… – улыбнулся Волчок.

– Правит колесницей сама Весна. Все спят, и никто не видит, что она уже здесь…

Спаска повернулась к нему лицом и откинула капюшон. Ночь выдалась темнее остальных – небо со всех сторон было обложено не серенькими облаками, а тяжелыми весенними тучами, синеватыми, густыми. И хотя глаза давно привыкли к темноте, Волчок едва-едва мог разглядеть, что выражает ее лицо.

– Я завтра уеду. И не знаю, когда снова буду в Хстове.

– В замке тебе будет лучше. И не придется ночами ходить по болотам, – он сглотнул и отступил на шаг – ему вдруг показалось, что он стоит к Спаске слишком близко.

– Обнимите меня, Волче-сын-Славич… Пока нас никто не видит.

Волчок подумал секунду и покачал головой.

– Почему? – спросила она. – Вам ведь этого хочется, я же знаю.

– Пойдем, – усмехнулся Волчок.

– Вы… очень чистый и хороший человек. И очень надежный. И я никогда не забуду вас.

Она повернулась, сошла с гати на мох и направилась на болото. Волчок тряхнул головой – никак не удавалось отделаться от навязчивых мыслей о том, что было бы, выполни он ее просьбу. И мысли эти кружили голову, как хлебное вино, и, как от напитка храбрости, от них стучало сердце и пересыхало во рту. Особенно когда он выбрал подходящее место и Спаска переоделась в колдовскую рубаху – теперь Волчок старался, чтобы вокруг было открытое пространство и никто не мог подобраться к ним незаметно.

В темноте ее белая рубаха была видна отчетливо, гораздо лучше, чем серый плащ, и Волчок время от времени прикрывал глаза, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и несбыточных желаний. И… все равно хотел запомнить эти минуты: волшебный перезвон колокольчиков и танец добрым духам. Спаска была рядом, в пяти шагах, а он думал о том, что ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю это не повторится, он уже скучал по ней…

Ему не хотелось отходить в сторону, когда она дала ему знак отойти. И он сделал вид, что послушался, – знал, что, отдавая силу добрых духов, Спаска ничего не замечает вокруг. Он не боялся ветра – и ветер свистел в ушах, хлопал полами его плаща, толкал, стараясь сшибить с ног, и выбивал слезы из глаз. И горько было думать, что это – в последний раз.

Сквозь шум ветра Волчок еле-еле расслышал крик:

– Хватайте колдунью!

В темноте мелькнули белые кокарды – шагах в пятидесяти, не больше. Нет, никто не смог бы Волчка и Спаску выследить, и, скорей всего, они недостаточно далеко ушли от гати, до которой долетел Спаскин ветер. Или гвардейцы услышали перезвон колокольчиков? Волчок рванул в сторону золотую булавку и сбросил плащ, хватаясь за рукоять сабли. И когда выходил навстречу десятку гвардейцев, ему казалось, что он совершенно спокоен – спокоен, трезв и вовсе не переоценивает свои силы. Он был уверен, что не подпустит к Спаске никого. Нет, он не подумал даже о смерти – кому нужна его смерть, если после нее Спаска останется без защиты?

Его заметили сразу – зашуршали сабли, вынимаемые из ножен, раздалась короткая команда:

– Обходите с двух сторон, берите сначала гвардейца.

Волчок не хуже многих владел саблей – в первые два года в гвардии, еще подумывая о подвигах и славе, он посвятил этому немало времени и сил. Впрочем, его противники не отличались особенным мастерством – привыкли иметь дело с безоружными. Но что стоило его умение против их числа?

Он быстро выдохся, отражая их натиск, – сказалась усталость и недостаток сна, – но не заметил этого, не почувствовал, что движения становятся медленней и тяжелей. И кровь уже не вызывала тошноты и страха: он не столько защищался, сколько разил, и двоих ему удалось вывести из игры довольно быстро. Короткий ожог выше локтя – и левая рука, сжимавшая нож, почему-то стала плохо сгибаться. Волчок не чувствовал боли, только кровь в рукаве. Он ничего не видел вокруг и не слышал – и даже не удивился, когда перед ним остался только один противник. Тугие вихри проносились мимо, не задевая Волчка, но и достать его соперника не могли. И крик Спаски не доходил до сознания:

– Отойдите! Волче-сын-Славич, отойдите!

Сабли звенели сухо, коротко и часто, и противник ему достался серьезный – наверное, единственный из всех. Волчок чувствовал, что не успевает, движется медленней, чем нужно. Ни сил не хватает, ни мастерства. И в ответ на удар, нацеленный в шею, он сумел лишь приподнять левое плечо – сабля свалила его с ног, и в тот же миг над головой пронесся вихрь, ударил по ногам и отбросил его противника на несколько шагов.

– Добейте их, Волче-сын-Славич! Слышите? Если хоть один уйдет – вы пропадете! И я тоже!

Волчок поднялся – перед глазами плавали белые круги, дрожали и подгибались ноги. Он все еще не чувствовал боли, хотя понимал, что ранен: ему было плохо и он боялся потерять сознание.

Один гвардеец был убит саблей – ударом в темя, второй серьезно ранен – истекал кровью и не шевелился. Волчок нагнулся над третьим – тот, обхватив руками голову, с воем ползал по земле.

– Ну же… – раздался голос Спаски в двух шагах.

Волчок усмехнулся и, коротко замахнувшись, раскроил бедняге затылок.

– Как гадко… – Волчок усмехнулся снова и хотел опереться левой рукой на плечо Спаски, но рука не послушалась.

– Гвардейцы убили мою маму. И деда, – тихо сказала она.

– Это не наш легион… Я никого из них не знаю. Но…

Еще четверо были мертвы, остальных Волчок добил без особого сожаления.

– Ты убила их ветром? – спросил он, пряча саблю в ножны.

– Да. Меня научил Милуш. Им просто нужно было подождать, пока я не отдам все, что получила. И тогда я бы не смогла вам помочь.

Она вдруг закрыла лицо руками.

– Я… сейчас. Погодите немного, я знаю, что вы ранены. Мне просто… надо прийти в себя. Давайте уйдем отсюда, пожалуйста, хотя бы чуть-чуть отойдем!

– Конечно, – кивнул Волчок, отчего голова закружилась еще сильней.

– Здесь со всех сторон вкус смерти. – Спаска оторвала руки от лица. – Вам больно?

– Нет.

– Это от волнения. Так бывает. Пойдемте скорей, а то вы совсем идти не сможете.

– Я смогу.