Вот выйти к ним сейчас и сказать, что он вовсе не хотел убегать. Он просто испугался. Может человек испугаться, сделать ошибку? И пусть будет Брезенский лицей… Пусть. Главное, он не будет чувствовать себя… предателем? Нет. Врагом чудотворов. Будет вместе с ними помогать людям… Потому что он не враг чудотворам, не враг! Инда прав, надо учиться смотреть на мир шире, а не только с точки зрения своих личных интересов. Отец никогда не использовал свое положение в личных целях. Только… Только сегодня, в библиотеке… Защищая его, Йоку. Значит, и он не видел в Брезенском лицее ничего хорошего? Но почему и он, и Змай решили что-то за него, Йоку? Почему не спросили его самого?

Вот выйти прямо сейчас. Назло всем. Все еще можно изменить… Сказать, что Малены ни в чем не виноваты…

Он уже сказал, что Стриженый Песочник ни в чем не виноват. Чудотворы и без него знали, что Стриженый Песочник ни в чем не виноват!

И тогда Дмита Мален отправится в Брезенскую колонию. А его мать… Нет, Стриженого Песочника вполне достаточно! Нужно уйти от Маленов потихоньку, а потом вернуться домой. Или сразу отсюда идти в Тайничную башню.

Приняв решение, Йока почти успокоился и раскрыл книгу, лежавшую на столе. Которая – ну как назло! – называлась «Свет лунных камней».

Первый же рассказ потряс его до глубины души. Мало того, что Мален писал почти как настоящий писатель, что само по себе было удивительным… Это был рассказ о призраке. Призрак был мальчиком, пробирался к мрачуну сквозь сумрачный, незнакомый ему мир, и мрачун зажигал путеводный лунный камень, чтобы мальчик не заблудился. Мрачун был для него добрым духом, который дает силу. Мальчик нес эту силу домой, в Исподний мир, нес бережно, боясь расплескать по дороге, и люди Исподнего мира приветствовали его – у них было очень мало сил. А потом мрачуна арестовали и повесили, а мальчик блуждал по сумраку чужого мира и не мог найти своего доброго духа. Натыкался на других духов, просил у них хоть немного сил для своего мира, но духи боялись его. И повсюду зажигали ядовитые желтые лучи, губительные для мальчика.

Рассказ был грустным, а Йока любил такие. И на последней странице с рассказом Йока увидел знакомый росчерк и строчку, написанную синими чернилами: «Это одна из самых правдоподобных моделей Исподнего мира, которую я когда-либо встречал. Профессор Важан». Вот это да! Важан так редко хвалил кого-то из учеников, что Йока даже позавидовал Малену. Даже проникся к нему некоторым уважением.

И тут же вспомнил книгу о призраках, которую дал ему Важан. Не запрещенную. Йока изучил ее вдоль и поперек и только сейчас решил сопоставить приходы призраков к людям и мрачунов, которые жили поблизости. А ведь было, было несколько историй, где прямо говорилось, что рядом не могло быть мрачуна, потому что его арестовали за несколько дней до появления призрака! Вот оно как! Правдоподобная модель? Значит, они вовсе не абсолютное зло! Значит, чудотворы лгут! Лгут много лет!

Нет сомнений, книга Малена и есть та самая запрещенная книга…

Йока представил себе танцующую девочку, которая пробирается сквозь сумрачный, незнакомый ей мир, чтобы найти его, Йоку. Чтобы получить от него ту самую, необходимую Исподнему миру, силу, и несет ее назад, боясь расплескать… Ему стало жалко ее до слез, и он решил попросить у Малена один лунный камень, чтобы зажигать его по ночам, – тогда танцующей девочке будет легче его найти.

Нет, не с призраками надо бороться! Не с призраками! Зачем мрачунам запрещают с ними встречаться? Зачем? Призраки не ходили бы по Верхнему миру в поисках обычных людей, если бы могли встречаться с мрачунами! Неужели чудотворы этого не понимают? Ведь не дураки же они, в самом деле!

Наверное, возвращаться к чудотворам с повинной еще рано. Сначала надо поговорить с Важаном. Вот кто знает об этом не меньше Мечена! И, наверное, даже больше. В конце концов, Йока столько лет верил чудотворам. Может быть, пора выслушать точку зрения противоположной стороны?

Йока успел прочитать еще шесть рассказов, когда в комнатке разом вспыхнули все лунные камни: пора выходить.

– Йелен, ты, наверное, устал ждать? – Мален протиснулся в комнату.

– Да нет. Мне было скучно, и я читал твои рассказы.

– Читал? Но…

– Да ты оказался прав: зажигать лунные камни – это очень просто!

– Так вот оно что! – Мален грустно и снисходительно улыбнулся. – То-то они искали так упорно! Мечен говорил, что засек всплеск поля, но всплеск был столь сильным и поле таким широким, что он не мог точно сказать, в доме находился мрачун или за его пределами. Или даже в роще. Они ушли. Мы можем спуститься и поесть.

– Мален… А твои рассказы – это правда? Или ты все это выдумал?

– Вообще-то правда… Только самый первый – это я придумал сам. Мне приснился сон, как будто я призрак, – он снова улыбнулся.

– Ты настоящий писатель, Мален. – Йока хлопнул его по плечу.

– Спасибо. Профессор Важан говорит, что у меня есть талант, но мне надо очень многому научиться. Я учусь.

Они вышли из комнатки, и Йока едва не присвистнул: в зале все было перевернуто, со стен срезаны гобелены… А посередине лежал развалившийся шкаф.

– Это ничего, – будто извиняясь, сказал Мален. – Главное, они тебя не нашли. Пойдем вниз. Мама ждет.

Ничто не радовало Спаску в замке. Даже встреча со Славушем – такая долгожданная, такая счастливая. Нет, она не перестала его любить, Славуш оставался для нее самым близким человеком после отца. Они снова вместе наблюдали за Вранычем и учили его говорить (только Спаске уже не было так смешно и весело), она так же была рада часами слушать его рассуждения о жизни, о прочитанных книгах, о его новом увлечении – электрических силах. Спаска продолжала восхищаться его прямотой, отвагой, его преданностью замку, Милушу и делу Милуша – наверное, сам Чернокнижник с меньшим рвением, нежели Славуш, отдавался и школе для мальчиков-колдунов, и восстановлению библиотеки, и осушению полей на землях рода Сизого Нетопыря. Спаска всегда с радостью переписывала уцелевшие бумажные книги Цитадели (с истлевшими страницами, едва не рассыпавшимися в руках) на пергамен, но по деревням ездить не любила и учеников Чернокнижника побаивалась.

Почему-то говорить о Славуше и с отцом, и с тетушкой Любицей, и даже с бабой Павой Спаска не боялась, даже наоборот. Она никогда не называла его своим женихом (да руки он ей пока и не предлагал), но не сомневалась, что придет время – и она выйдет за него замуж. Так же как не сомневалась в его любви – самой настоящей, а не братской и не дружеской.

Но никогда, ни с кем она бы не посмела заговорить о Волче. Когда о нем случайно вспоминал отец, Спаска смущалась так, что на глазах выступали слезы и щеки горели до боли, и, конечно, всем это было заметно, особенно отцу. А его только забавляло ее смущение, он не понимал, как мучительно выслушивать его беззлобные шутки, как хочется спрятаться, убежать, провалиться сквозь землю.

Она думала о Волче всегда. И уже не богатырь на вороном коне нужен был ей, не победитель в блестящих доспехах – ей не хватало его самого́, настоящего, невыдуманного. Иногда она поднималась на южную стену замка и смотрела через болота в сторону Хстова, надеясь увидеть Волче за пеленой дождя: передать толику своей нежности, благодарности, восхищения. Спаске казалось, она предала его, бросила на произвол судьбы, оставила как раз тогда, когда он более всего в ней нуждался. Что в ней было толку в этом замке, ставшем вдруг чужим, холодным, пустым? Она должна была сидеть возле его постели, вытирать пот ему со лба, менять белье, поить водой, перевязывать раны. Кто теперь перевязывает ему плечо? Наверное, Зорич – грубо, без всякой жалости.

Нет, Волче не мог умереть от тифа, и все же иногда эта мысль приходила Спаске в голову – от нее леденело внутри, обрывалось дыхание, и это было так больно, что хотелось кричать. Еще страшней было думать о том, что в Особом легионе догадаются, что это Волче убил гвардейцев на болоте. Иногда ей хотелось убежать из замка в Хстов. Она бы дошла туда пешком! Ничто бы ее не остановило! Но отец словно читал ее мысли и как-то раз за ужином (как всегда посмеиваясь) сказал: