Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

- Никуда не попала, - прошипел он сквозь зубы, - ногу мне свело. Какой ты подлец, Добробой. Я же тебе сказал: вернись.

- Так ты ж босиком! - открыл рот шаманенок. - Я сейчас! Я сейчас валенки тебе… погоди, Млад Мстиславич, сейчас!

- Уйдут, - простонал Родомил, чуть не плача, - уйдут!

- Хорошо бы, - проворчал Млад себе под нос.

Родомила передали на врачебное отделение, подняв с постелей чуть ли не всех его наставников. Те насчитали четырнадцать ножевых ран, из которых две можно было считать опасными: в бедро и под правую ключицу. Он изошел кровью и едва не терял сознание, когда его начали перевязывать, но приговаривал слабым голосом, что он живучий и через неделю поднимется на ноги. Сетовал на то, что не сможет доехать до Пскова, и послал гонца к князю - сообщить об этом.

Только по дороге домой Млад заметил, насколько продрог. Ноги окоченели и плохо слушались, полушубок продувался насквозь, лицо обветрилось, за шиворот набивался снег, пальцы на руках перестали разгибаться, а отмороженные уши огнем горели под треухом.

Дана ждала его. Ему показалось, что она и не ложилась.

- Младик, все хорошо? - она поднялась ему навстречу.

Он кивнул и попытался расстегнуть полушубок.

- Родомил Малыч ранен, - выпалил с порога Ширяй, - его четырнадцать раз ножом ударили.

- Как? - Дана села обратно на лавку и поднесла руки к лицу. Она испугалась за Родомила!

- Врачи сказали - ничего опасного, - тут же добавил Добробой, чтобы ее успокоить, - через неделю поправится.

- Ничего не понимаю, - она тряхнула головой, - разве такое возможно?

- Все возможно, - уверенно и свысока заявил ей Ширяй. - Ты лучше Млад Мстиславичу помоги - видишь, ему пуговицы не расстегнуть.

- Я сама разберусь, что лучше, - фыркнула Дана и беззлобно добавила: - Наглец.

- Конечно! Что бы я ни сказал - все наглец! - проворчал Ширяй. - А чуть что - пойдите, мальчики, проверьте! А кто первый сказал, что там что-то не то делается? Кто неладное за версту чует, а?

- Это тебя не извиняет, - повернулась к Ширяю Дана, - и нечего прикрываться хорошими поступками.

Млад молча стучал зубами, слушая их обычную перепалку. Мыслей в голове было много, но они как будто замерзли и шевелились лениво, нехотя. И самая горькая из них билась в виске синей жилкой: сейчас она пойдет к Родомилу. Она испугалась за него, она пойдет к нему, чтобы убедиться, все ли на самом деле так легко и хорошо, как сказали шаманята. И потом - кто-то же должен за ним ухаживать?

Но к Родомилу Дана не пошла. Она грела Младу ноги в корыте, потом растирала ему спину и грудь, кутала в одеяла и поила горячим малиновым настоем. И велела Добробою к рассвету истопить баню. Млад долго не мог согреться, но был так счастлив от ее заботы - от ее прикосновений, от ее ворчливых слов, которые она говорила с нежностью, от ее взгляда, полного участия и, наверное, любви… У него сжималось и трепетало сердце от мысли, что этого могло и не быть, и засыпал он в тревоге: а вдруг она уйдет?

Ему снились пожары в Новгороде. Когда-то на суде новгородских докладчиков он увидел будущее - за одно мгновение перед глазами открылась даль, вереница ярких образов. Теперь он разглядывал эти образы в подробностях…

Золоченый лик Хорса топорами сбивают с высокого шатра крыши капища. Он катится под гору к воде - сияющий, раскаленный, - и падает в Волхов. Вода вскипает на миг, шипит, и облако пара, похожее на ядовитый гриб, уходит в небо. Солнечный лик опускается на дно, медленно и плавно раскачиваясь; свет его постепенно меркнет в темной глубине, пока последний луч, блеснув из воды, не гаснет окончательно. Младу кажется, что в Волхове утопили солнце, потому что черный дым пожарища затягивает небо и сквозь него не пробивается ни один луч.

Женский вой надрывает сердце: словно плакальщицы на тризне, они провожают Хорса в небытие, - им страшно. А вдруг солнце никогда больше не глянет на Новгород? Шатровая крыша капища пылает гигантским костром, взлетающим высоко над стенами детинца, и сажа пятнает белокаменные стены посадничьего двора…

На Перыни волхвы закрывают громовержца своими телами, но падают к его ногам под градом стрел. И кровь льется на ноги бога грозы. Кровь льется со стен капища Ящера, превращенного в осажденную крепость. Но падают горящие дубовые двери…

Кровь пятнает мостовую торговой стороны, когда копыта боевых коней врезаются в толпу. Людей копьями гонят на берег Волхова и толкают в воду. Стон и плач, детские крики и страх, словно черная завеса дыма, повисают над Новгородом.

Грохот взрывов доносится с юга - каменные изваяния богов обращают в пыль пороховыми зарядами. И снова черный дым медленно поднимается в небо…

Ветры не дуют с воды, душное марево, пахнущее гарью, клубится прямо над головами, а на вечевой площади стоят темные скелеты виселиц, и тела повешенных неподвижны: словно время застыло, остановилось, оборвалось вместе с гибелью богов. И одинокий удар вечного колокола - тягучий и долгий - постепенно становится звоном в ушах.

И лишь одно огромное белое облако на фоне черной сажи и черной крови поднимается над Ильмень-озером: Михаил-Архангел, словно на сказочном корабле, вплывает в Новгород. На нем алый плащ, за спиной его белоснежные крылья, огненный меч спрятан в ножны, а в руках он держит высокий крест, чуть приподнимая его над головой. Крест, пылающий белым пламенем с радужными разводами, - таким огнем горит сера. И только приглядевшись, Млад замечает: нет, это всего лишь золото, не пламя.

Глава 8. Шелонь

Он проснулся, не проспав и трех часов, - еще затемно. Рядом уютно посапывала Дана, свернувшись в клубок у него под боком. Млад выбрался из-под одеяла, укутал ее поплотней и, зевая, вышел в горницу.

Добробой топил печь и баню, при этом варил кашу, кипятил воду, подметал полы и готовил для бани веники. Ширяй, разумеется, еще спал.

- Ты как, не простыл, Млад Мстиславич? - спросил он, пожелав Младу доброго утра.

- Да что мне будет? - махнул рукой Млад.

- А с нами когда наверх пойдешь?

- А что, уже тянет?

- Конечно, - пожал плечами Добробой.

- На Коляде, денька через три-четыре. А лучше бы - через неделю, - Млад снова зевнул. И похолодел: ему никогда не приходило в голову, что во время подъема шаман уязвим. Летом, когда целая деревня держит его наверху, конечно, ничего случиться не может. А что будет, когда они поднимутся втроем и внизу никого не останется? В этот раз Родомил сумел его защитить, но если бы не поддержка богов, никто не знает, чем бы это закончилось.

Млад прикинул, кому он успел рассказать о предстоящем подъеме, кроме Даны и шаманят. Волхвам на капище? Да их разговор мог услышать кто угодно! Неужели где-то в университете у Градяты есть осведомитель? И потом, кто-то же передал врачам мазь от ожогов…

- Киселя надо выпить и к Родомилу идти… - сказал Млад, думая о своем.

- Да ты чего, Млад Мстиславич? - Добробой всплеснул руками. - Ты ж не ел ничего почти двое суток! Подожди, скоро каша поспеет, и каравая ты вчера не пробовал, и молока я принес…

Млад и забыл об этом - есть совсем не хотелось. И когда шаманенок успел сбегать в Сычёвку за молоком?

- Давай каравай с молоком, да побегу я…

- А баня? Чего я баню-то топлю?

- Успеется в баню… Она еще часа три топиться будет.

- Да и Родомил Малыч спит, наверное, еще… - разочарованно вздохнул Добробой.

Млад наспех перекусил и чуть не бегом отправился к дому Родомила: ему почему-то казалось, что надо спешить. Добробой, оказывается, успел расчистить снег во дворе, и Млад покачал головой: а ложился ли парень спать?

Ветер стих, но тучи не разошлись. Тусклый зимний рассвет сменялся унылым и коротким днем - не верилось, что завтра солнце поворачивает на лето. Лес чернильной полосой отделял серенькое небо от блеклой земли, и снег казался бесцветным. Вид тоскливый и нагоняющий скуку.

1162
{"b":"913524","o":1}