Из второго Откровения Танграуса[1]

27 апреля 427 года от н. э.с.[2] Вечер

Тепло уходящего апрельского дня легким ветром летело с разогретых солнцем полей, а из тени парка тонкими нитками сочился холод. Солнце клонилось к Беспросветному лесу, последние лучи рассекали прозрачность мраморной беседки и падали на белые ее колонны оранжевыми бликами.

Инда Хла́дан втянул в себя воздух — восковой запах первых листьев, липких и сморщенных, словно только что народившийся младенец. Как прекрасен апрель здесь, на севере! Эта ускользающая зеленая дымка, окутавшая парк. Этот прозрачный воздух, это бледное небо, нити холода и почерневший снег в темных закоулках аллей. Бурное цветение южных садов напоминало Хладану продажных женщин, влекущих к себе яркими, бесстыжими нарядами.

Скромность северных пейзажей манила его не меньше, чем недоступность целомудренных северянок, прохладных, как эти свежие апрельские вечера.

Он провел на юге почти десять лет: у теплого моря, в прекрасных садах на склонах пологих зеленых гор Элании, среди белых храмов прошлого — лучших образцов архитектуры, созданных в Обитаемом мире. Жена Хладана не понимала его стремления вернуться на север, а его душил воздух юга, как ее — северная сырость. Его дети унаследовали астму от матери. Его дети считали родиной страну на берегу теплого моря…

Стоило уехать от них хотя бы ради одного такого вечера, ради зеленой дымки вокруг тонких и черных березовых ветвей. И ради Ясны Йе́ленки, так похожей на этот апрельский вечер: тихой, прохладной и прекрасной. Прекрасней всех садов и храмов юга?

Да, за десять лет Хладан постарел, приобрел залысины, глубокие морщины на лбу и вокруг глаз, но считал себя прежним. Наверное, и Ясна Йеленка не стала моложе. Когда ему было слегка за тридцать, разница в двенадцать лет не казалась ему огромной, лишь поднимала его на пьедестал еще выше, хотя выше, казалось, подниматься было некуда. Дело в том, что Инда Хладан был… богом.

Он часто задумывался, что было бы с ним, не родись он чудотвором — принадлежащим клану богов. В отличие от многих, он не ставил свои врожденные способности себе в заслугу и понимал, что тут гордиться особо нечем. Да, он, как и тысячи других чудотворов, «нес этому миру свет». Да, его энергия зажигала солнечные камни и двигала магнитные. Его — и еще тысяч таких же, как он, провозгласивших себя богами. Неужели, если бы он не обладал этим природным даром, его ум, его интуиция, его организаторские способности не нашли бы себе применения? Эта мысль пугала. И имела оборотную — и очень неприятную — сторону: Инда, добравшись едва ли не до самой вершины власти, сомневался в том, что заслужил право летать так высоко. Что он не один из самых выдающихся людей в Обитаемом мире, а всего лишь оказавшийся в нужное время в нужном месте. Перешагнув сорокалетний рубеж десять лет назад, Инда так и не перестал оглядываться на пройденный путь, хотя давно пора было оставить бесплодные попытки найти смысл своему существованию. Или потешить тщеславие?

Он уехал в Афран[3] неслучайно и вовсе не из-за болезни жены — центумвират[4] включил его в свой состав как перспективного аналитика, а вскоре Инда стал и консультантом тригинтумвирата[5], взобравшись на вторую ступень посвящения. И пока никого не разочаровал, более того — занял в совете ста одно из ведущих мест. Его нынешнее возвращение в Северские земли было чем-то вроде служебной командировки. Кого еще Гроссмейстер мог послать в Славле́нскую[6] Тайничную башню, как не Инду? Он не только хорошо знал ее капитул, не только владел языком, но и имел здесь собственный дом (пусть и заброшенный на десять лет), и друзей, и связи… Опять же, Гроссмейстер понимал, как Инде хочется этой поездки. За десять лет у него не было возможности побывать на родине: жена предпочитала отдых на курортах Натании, горный воздух был полезен детям.

Формально Инда ехал в Славленскую Тайничную башню временным куратором службы управления погодой и имел весьма широкие полномочия. Введение этой должности в основном предполагало контроль за состоянием свода[7] и наблюдение за ростом активности Внерубежья. Инда — доктор прикладного мистицизма[8] — мог без труда делать необходимые расчеты и строить прогнозы. Однако было и еще одно, негласное, поручение: Инда ехал взглянуть на Йоку Йе́лена.

Ирония ли судьбы свела его когда-то с этим ребенком, или существовал какой-то высший закон, управляющий случайностями? Как получилось, что именно этот ребенок попал в поле зрения Инды?

Инда верил в свое чутье — и чутье его не подводило. Он не мог объяснить, представить доказательств, обосновать свое мнение, но к нему прислушивался сам Гроссмейстер. И, конечно, Йока Йелен был не единственным мальчиком, которого чудотворы держали на заметке.

Однако — Инда подумал об этом не без улыбки — Ясна Йеленка была одной из очень немногих женщин, которые интересовали лично его. И, опираясь на свою интуицию, он доверял и ее чутью тоже. Женщины думают сердцем.

Он не сомневался, что она придет. Придет, как только он даст знать, что приехал.

Ясна не была его любовницей — если не считать мимолетной связи больше пятнадцати лет назад, когда он еще не женился, а она еще не вышла замуж за красавца Йелена. Инда был ее другом, наставником, ее советчиком и помощником. И его это вполне устраивало: богам не к лицу состоять в связях с женщинами другой касты. Похоже, это устраивало и ее: она хранила верность своему Йелену, исполняя долг матери и супруги, как того требовало ее воспитание и положение в обществе. То, что Хладан и Ясна испытывали друг к другу, более напоминало теплый апрельский вечер в дымке первой зелени — невнятной, прозрачной и оттого восхитительной.

Он скорей почувствовал ее появление на аллее, ведущей в беседку, чем услышал ее легкие шаги. И нарочно не оборачивался, пытаясь представить, какой должен ее увидеть. И лишь когда окончательно уверился в том, что она не изменилась, повернулся, положив руку на спинку скамьи, и взглянул назад.