– Ловче-сын-Воич? – переспросил хозяин дома и скобяной лавки. – Обойди с той стороны, у него отдельный вход.

– А он у себя?

– Понятья не имею.

На улицах мело, гоняло снег по скользкой мостовой; полдень был сумеречным и не столько морозным, сколько зябким. Зимич кутался в воротник полушубка, но под него все равно набивались мокрые снежинки.

Дверь открыла прехорошенькая девушка, изо всех сил изображавшая скромность и порядочность, однако глаза ее иногда выстреливали таким озорством и хитростью, что в скромность не верилось.

– Дяди нет дома, но он скоро придет. Если хотите, можете его подождать, – взгляд ее поднялся лишь на миг, но после этого кроткий голос уже никого не обманул. Зимич решил подождать. И не пожалел.

Нет, она не была распутной. Веселой, смешливой, неожиданно остроумной, и – Зимич не сомневался – наверняка ласковой. Встречаются девушки, чувственность которых столь притягательна, что хочется считать их порочными, оправдать слабость перед ними искусным соблазном, в то время как они и не подозревают о своей соблазнительности. А если и подозревают, то всеми силами стараются ее спрятать.

Она не кокетничала, угощая Зимича горячим чаем с восхитительными ватрушками, которые таяли во рту. И платье у нее было закрытое, но… Такое это было платье, что и открывать ничего не надо. И каждое движение соблазняло, влекло, кружило голову фантазиями. И каждое слово было милым, значимым – и в то же время задевало, заставляло смущаться. Они сидели в большой хорошо протопленной столовой с зажженными свечами (несмотря на четыре высоких окна, без свечей она казалась холодной и неуютной). Ветер подвывал за ромбиками стекол: наверное, тоже хотел оказаться в тепле, за тяжелым дубовым столом с резными ножками.

– Да невозможно это, чтобы вы жили в Лесу! Вы меня обманываете! – глаза ее смеялись и рассыпали искорки по сторонам.

– Я правда жил в Лесу. С охотниками.

– И что же вы там делали?

– Я рассказывал им сказки. На самом деле я сказочник.

– Вы еще и сказочник! – она рассмеялась. – Ну тогда расскажите мне какую-нибудь сказку. Только собственного сочинения.

Зимич хотел немедленно придумать сказку о прекрасной девушке, которая жила со своим дядей во флигеле возле крепостной стены, а дядя ее был волшебником. Но с ходу почему-то ничего хорошего не придумалось, что случалось редко. И тогда он начал рассказывать сказку про людоеда, но девушка быстро его оборвала:

– Вы снова меня обманываете. Эту сказку я знаю, она не вашего сочинения.

И теперь она не смеялась – напротив, стала вдруг серьезной и задумчивой. Ей это необыкновенно шло.

– Я ничем не могу этого доказать, – Зимич пожал плечами. – Однако это сказка моего сочинения. Получается, что я известный сказочник, раз вы уже слышали эту сказку.

– Того, кто сочинил эту сказку, ищет Консистория. Ее сочинил не только умный, но и смелый человек.

– А я смелый. Не верите? Спросите у моих друзей.

– Пока я вижу, что вы хвастун, – она улыбнулась, но уже совсем по-другому: грустно и красиво.

– Ну да. Не без этого. Но, признайтесь, вам бы вовсе не хотелось, чтобы Консистория нашла того, кто сочинил эту сказку.

– Мне бы не хотелось, чтобы Консистория посчитала, будто это сделали вы.

После этого можно было переходить к цветам и подаркам. И когда домой вернулся колдун, Зимич был даже разочарован, а главное, в разговоре с ним никак не мог сосредоточиться, выбросить из головы появившиеся вдруг несбыточные мечты и иллюзии.

Ее звали Бисерка, дядя назвал ее по имени…

Да, он нисколько не походил на колдуна: лощеный, подтянутый, с умными цепкими глазами, он больше напоминал какого-нибудь советника на государевой службе. Не был он похож и на ученого, а Зимичу его рекомендовали именно как ученого, – получив блестящее образование в Лицце, он сотрудничал с университетом.

Однако в кабинете хозяина квартиры сомнения Зимича развеялись: это была настоящая лаборатория. Только в ней царил идеальный порядок, несвойственный большинству ученых.

– Присаживайтесь. Признаться, я сегодня продрог, сейчас разожгу огонь.

Очаг в кабинете мало напоминал камин – скорее, кузнечный горн. А приглядевшись, Зимич увидел и мехи.

– Я бы принял вас в библиотеке, но там прохладно. А в столовой нам с глазу на глаз поговорить не удастся. Так что расположимся тут, – колдун указал на высокие стулья возле лабораторного стола, явно предназначенные для работы, а не для отдыха.

Дверь приоткрылась, и в кабинет сунула нос Бисерка:

– Дядя, принести горячего вина?

И Зимич поймал себя на мысли, что успел соскучиться по ней за те пять минут, что они не виделись.

– Брысь! Я занят! – ответил ей колдун, но тут же перехватил взгляд Зимича и улыбнулся ему: – Невозможная девчонка. Все-то ей надо знать.

– Это ваша племянница?

– Дочь моей старшей сестры. Сестра воспитывала меня после смерти матери, которую я не помню, теперь моя очередь позаботиться о судьбе ее дочери. Сестра надеялась, что в Хстове я удачно выдам ее замуж, но, признаться, я не спешу… Да и времена настали такие, что лучше бы ей вернуться в родное поместье. Но оставим. Вы так долго меня дожидались, значит, дело ваше не терпит отлагательств.

– Не совсем так, но… Мне казалось, что колдуны видят «мое дело» еще с порога.

– Колдуны не волшебники, мыслей читать не умеют. Деревенские и лесные колдуны могут позволить себе пребывать в некоем «особом» состоянии хоть круглые сутки, мне же не с руки слыть сумасшедшим. Однако вы меня заинтриговали, погодите немного, я попробую понять, что вы имели в виду.

Он откинулся на спинку стула, опустив плечи, и взгляд его начал терять остроту: словно он смотрел не на Зимича, а сквозь него, за его спину. Да, имея такой взгляд, можно быстро прослыть сумасшедшим… Жуткий взгляд.

Но не прошло и мгновения, как колдун выдохнул и посмотрел на Зимича глазами обычного человека. Только лицо его изменилось: стало жестче. Понял, что перед ним отрезанный ломоть?

– Это удивительно. Простите мою бестактность, но это не может не интересовать меня как ученого.

– Скажите, а как вы это видите?

– Колдуны – все колдуны – тем и отличаются от обычных людей, что видят некое пространство, которое я бы назвал межмирьем. И не только видят, но и могут в него проникать. А уже из межмирья виден другой мир, откуда мы и получаем силу, повелевающую стихиями. Не каждый колдун отдает себе отчет в том, как он это делает, да ему это и не надо. Но я не только колдун, я ученый, поэтому изучаю самого себя. Так вот, в межмирье вас окружает ореол силы, сгусток силы. Он огромен. И нужно совсем немного, чтобы этот сгусток перешел в наш мир. Мысли для этого вполне достаточно. Мысль сама по себе несет не много силы, но… Не знаю, насколько вы подкованы в точных науках, но в механике недавно было выделено понятие «энергия», которое имеет некоторое принципиальное отличие от того, что принято называть силой. Энергия – это предтеча силы. И механическую систему можно рассматривать в том числе как систему энергий. Мне думается, весь мир – это система энергий. И человек – часть этой системы. Простите, мне трудно объяснить это проще.

– Ничего, я пока все понимаю, – кивнул Зимич.

– Представьте себе горку, – колдун придвинул к себе лист бумаги и взялся за перо, – вот такую крутую горку. А на ней – колесо. Нет, я покажу еще проще, чтобы вы мне поверили.

Он снял с пальца гладкое массивное кольцо.

– Да я вам и так верю… – пробормотал Зимич.

– Вот, поставим это кольцо на ребро. Стоит? Ведь стоит?

– Ну да…

– А теперь я просто дуну – и оно опрокинется. Так и колесо, стоящее на горке, может быть неподвижным, но от малейшего толчка скатится вниз. – Колдун надел кольцо на палец. – То же самое с силой, окружающей вас в межмирье. Достаточно дунуть – и она окажется здесь. Вот почему невозможно обратное превращение: сбросить колесо с горки нетрудно, а чтобы закатить его обратно, нужно изрядно попотеть.