– Как он? – спросил Инда, взглянув в обожженное лицо Йелена.

– Он спит, – хмыкнул Пущен. – Просто спит.

Инда не поверил, но проверять не стал.

– Как вы думаете, Пущен, если мы предложим кому-то из мрачунов покинуть опасную зону, они не разнесут нам вездеход?

– Я думаю, они никуда не поедут… – ответил Пущен. – Они ждали этого дня сотни лет.

Вездеход обогнул каменный гребень, когда ему наперерез бросились чудотворы в форменных куртках, – уж им-то тут точно нечего было делать, зато у вездехода сразу прибавились силы, включился телеграфный аппарат (впрочем, выпавший из зоны, где работала связь). Они-то и рассказали Инде, как Вотан сражался со змеем. Большинство из них были простыми молодыми ребятами, самой низкой ступени посвящения, – им не пришло в голову, что обрушил свод не змей, а Вотан…

Инда примерно так и представлял произошедшее, и рассказ вызвал у него лишь усмешку: нашелся тоже Чудотвор-Спаситель!

«Тогда убей и Чудотвора-Спасителя»… Воспоминание показалось нестерпимым, но то, что Инда посчитал было шуткой сказочника – последней шуткой! – приобрело совершенно иной смысл.

И только двое врачей, склонившиеся над Йокой, посматривали на Инду и с сомнением качали головами, – наверное, они догадались, что произошло на самом деле.

Ветер гнул деревья и ломал их верхушки – но уже не выворачивал с корнем; грозовые тучи метали молнии, но это более походило на привычную грозу и не шло ни в какое сравнение с тем, что Инда видел на болоте. Да, вокруг начинались лесные пожары, потому что тучи будто нарочно не проливались на землю дождем, – разъяренный зверь дал огню разгореться. Дым теперь заволакивал небо с трех сторон, вездеход шел по полосе относительного спокойствия, и, Инда надеялся, в эту полосу попадала и Тайничная башня, и Славлена.

Бревна, перегородившие просеку, кто-то сдвинул в сторону – наверняка грузовой вездеход Вотана пробил себе путь к Славлене.

Темный бог Исподнего мира смотрел на сотворенное без сожаления – на грани бытия и небытия человеческая его сущность составляла лишь часть чего-то большего, названия которому он не знал. Он мог обозреть оба мира разом, но взор его чаще обращался к Хстову – человеческая сущность продолжала любить этот город.

На Дворцовой площади вместо статуи белого оленя на постамент поднимали каменную росомаху – ту, которая стояла в Черной крепости. Дубравуш оказался способным учеником темного бога: не на площади Чудотвора-Спасителя он воздвигал символ поклонения колдунов, будто подменяя одну веру другой, а перед собственным дворцом, как символ государственной власти. Вереско Хстовский поставил ее вместо статуи белой совы, не себе и своему роду возвел памятник, а колдунам, которые составляли силу Цитадели. Дубравуш сделал Хстов наследником Цитадели. И пока стоит каменная росомаха, колдуны будут приносить в мир силу добрых духов.

Карета Государя, грохоча колесами, везла дочь темного бога к северным воротам – туда, где уже собрались колдуны, готовые сразиться со злыми духами, что вот-вот обрушат на Хстов силу своего гнева. Дочь темного бога думала только о том, что под вихрями Верхнего мира не устоит Тихорецкая башня, где неподвижно лежит ее герой – и где, по совету Красена и Милуша, укрылся Государь. Впрочем, жизнь Государя волновала дочь темного бога лишь как залог жизни ее героя: если Дубравуш погибнет, его сменит наследник – малолетний зять третьего легата гвардии Храма… Она думала, что тогда ее Волче убьют. И Милуша, и Славуша, и, наверное, Красена тоже. Заново отстроят храмы. Темный бог ощутил ее ужас: смерть Волче означала для нее всего лишь конец собственной жизни, а испугалась она его мучительной смерти – и не напрасно: храмовники были мастерами выдумывать страшные казни. Любовь – это боль и страх, темный бог сам вложил в голову дочери эту мысль, будто предначертание… Зачем он это сделал? Может быть, ее судьба сложилась бы иначе, не ляпни он тогда эту глупость?

Дубравуш хотел быть рядом с колдунами, демонстрируя подданным свою отвагу, но Милуш, со свойственной ему бесцеремонностью, посоветовал приберечь жизнь для чего-нибудь более достойного, нежели пустое позерство. И Государь расхаживал теперь по покоям Тихорецкой башни, звеня шпорами, заглядывал в окна в ожидании и смущал своим присутствием неподвижно лежавшего в постели героя – человеческая сущность темного бога дрогнула, заглянув в его единственный глаз. Нет, готовность жертвовать собой не составит семейного счастья, но сила достойна уважения и продолжения. Во внуках темного бога?

Лагеря колдунов рассыпались по осушаемым полям, коих хватало в недалеких окрестностях Хстова, да и болото подсохло, благодаря силе Вечного Бродяги. Милуш поднял колдунов надсадным лязгом в било, поставленное на северной стороне лагерей. Десятки глашатаев звали остальных укрыться за стенами Хстова – и в распахнутые ворота скоро потянулись толпы людей.

Небо над Хстовом было ясным, но на горизонте висели серенькие тучи, проливавшиеся на землю мелким непрерывным дождем. Нет, ничто не предвещало беды, но дочь темного бога почуяла смерть отца – и отбросила это смутное ощущение, обманув себя несбыточной надеждой. Пусть так: темный бог не хотел, чтобы любовь к нему стала для нее непреходящей болью.

И когда лопнула граница миров, когда колыхнулась вязкая, упругая мембрана, когда затрепетали края ее разрыва – вскрикнул Милуш, державший руку на плече у дочери темного бога. Выдохнул и, вместо того чтобы сказать, что Вечный Бродяга прорвал границу миров, выдавил с перекошенным лицом:

– У меня больше нет доброго духа…

Небо на горизонте оставалось таким же сереньким и тусклым, но мир словно напрягся в ожидании, словно натянулись невидимые струны, пронизывающие пространство из конца в конец, воздух начал покалывать кожу, как это бывает во время грозы… Не прошло пяти минут, и в межмирье ударила энергия мрачунов, стоявших на каменном гребне, – совершенно бесполезная для колдунов энергия. Неудачно это вышло, негармонично – темный бог подумал об этом с досадой. Когда ветра Верхнего мира докатятся до Хстова, когда колдунам понадобится сила добрых духов, половины из мрачунов уже не будет в живых…

Энергию мрачунов собирала дочь темного бога – после оглушающих потоков, которые она принимала от Вечного Бродяги, сила других добрых духов казалась ей капельками, требовалась только ловкость, чтобы поймать каждую, не упустить ни одной… У нее кружилась голова, мешались между собой миры и межмирье, настоящее, будущее и непроисходящее. В непроисходящем рушилась Тихорецкая башня – раз за разом: сначала песком оползала новая ее стена из искусственного камня, потом черные вихри, поднявшие с земли камни, пробивали бреши в кирпичной кладке и, ворвавшись в башню, ломали ее изнутри… Она не думала больше ни о чем – только о Тихорецкой башне.

А в Верхнем мире грохотали грозы и ветра, пузырились озера расплавленного камня, трещала земля и горел лес – темный бог чувствовал на лицах (на лицах мрачунов) жар огня и упругие струи горячего ветра, их ужас перед остановившимся током лавы – и вместе с ними в ужасе ждал, что огненная река двинется вперед и растопит каменный гребень подобно куску льда. Но брешь, прорванная в границе миров, становилась шире, и сила подземных толчков уходила сквозь нее в болота Исподнего мира.

Перед северной стеной Хстова по рядам колдунов прокатился ропот: по Волгородскому тракту в сторону лагеря гнали колонну кинских мальчиков. Нет, не колонну – растянувшееся в длину стадо, не меньше двухсот… пожалуй что голов. Безумцы шли покачиваясь, не глядели под ноги, зато крутили головами во все стороны. Если бы не острые пики надсмотрщиков, они бы разбрелись по болоту, – даже овцы движутся быстрей и уверенней. И, в отличие от скотины, уколов пиками несчастные совершенно не боялись – лишь меняли направление движения, наткнувшись на острие.

Вместо каменного гребня, на котором стояли мрачуны Верхнего мира, рухнул, расколотый на куски, Змеючий гребень, в минуту превратился в груду обломков, провалился в разверстую пасть земной тверди – над ним вспорхнули потревоженные тени Цитадели. Всколыхнулось, вздыбилось болото, по его рыхлому телу кру́гом побежала волна, добралась до замка Сизого Нетопыря и с грохотом расколола его стены – будто это была яичная скорлупа. Тряхнула Черную крепость, выбивая из нее черные камни, некогда политые кровью, пошла на Волгород… Из разверстой пасти земли повалил серо-желтый пар, перемешанный с дымом, покатился в стороны тяжелыми горячими клубами. Ветер Верхнего мира, рвущий клубы в клочья, не смог с ними справиться – но свил из них столп, взлетевший до небес (так кинская кобра вмиг поднимается в угрожающей стойке), и тот, качнувшись, медленно двинулся в сторону замка. Вихри поднимались в небо один за другим (как кобры из потревоженного змеиного гнезда), покачивались, извивались и расползались в разные стороны, выбрасывая на мгновенья дрожащие змеиные языки – молнии.