Прошло меньше полуминуты (все чудотворы, кроме застегнутого на все пуговицы, скрылись в люке вездехода), и в платформу ударили восемь молний – и только потом слышен стал шорох крыльев, поднялся ветер, пахнуло зверем – и Йока вспомнил, как на Буйном поле с ужасом закрывал голову руками, увидев летящее над ним чудовище.
Молнии, попавшие в платформу, не причинили чудотвору вреда – а по земле прошел электрический импульс, Йока впитал его инстинктивно, почти не заметив, и только потом догадался, что вездеход защищен громоотводами, энергия молний скатывается с платформы в землю. Фотонный усилитель пустил в пространство еще один красный луч, но не задел змея, стремительно взмывшего вверх, – на этот раз на восход, где его силуэт был хорошо виден над болотом, на фоне светлеющего неба.
Вездеход перекатился через край гребня и тоже устремился к болотам, и Йока не удивился, даже усмехнулся самому себе: Цапа был прав, но жертва его оказалась напрасной – Змай не послушал предупреждения. И наверное, надо было сбить чудотворов с платформы ударом мрачуна, но тогда обрушения свода пришлось бы ждать несколько дней… Йока равнодушно подумал, что он тоже чудовище – такое же чудовище, как развернувшийся навстречу вездеходу восьмиглавый змей. Превращенная в ненависть любовь – энергия Внерубежья – управляет и им, и Змаем; ей (и Йоке, и Змаю) нет дела до людей, бегущих по дорогам прочь от краев Обитаемого мира. Так же как до них нет дела чудотвору с фотонным усилителем в руках – он вовсе не стремится убить змея, он лишь изображает бой со змеем, а цель его совсем иная: еще несколько выстрелов, и рухнет свод.
Впрочем, умирать в когтях змея чудотвор не собирался, и стоило чудовищу приблизиться к вездеходу, начинал стрелять прицельно – и змей отступал, менял направление, взмывал в небо, чтобы снова зайти на крутой вираж над платформой. Широкие колеса удерживали вездеход на поверхности болота, лишь иногда, на поворотах, веером выбрасывая вверх мох и черную грязь.
Красный луч, обращенный в сторону каменного гребня, срезал несколько сосновых верхушек – они, горящие, с шумом упали на землю, подожгли один из шалашей и палатку чудотворов, огонь потянулся по кронам сосен.
А потом все увидели, как змей поднялся в самое небо (и на его чешуе мелькнуло восходящее солнце), как красный луч, мечущийся по сторонам, задел его перепончатое крыло, и, потеряв равновесие, чудовище перевернулось в воздухе. Йока мог поклясться, что видел, как его вскинутое, не задетое, крыло прочертило по горизонту огненную полосу, которую тут же заволокло смешанным с пламенем черным дымом.
Змей несколько раз перекувырнулся и грузно упал в болото, выплеснув вверх тяжелую бурую жижу. Ничто не шевелилось в душе Йоки, когда он смотрел на то, как бьется в агонии змеиное тело, как сплетаются в тугие узлы его гибкие шеи, как хвост беспорядочно хлещет по грязи… Йока поднимался – навстречу Внерубежью, которое двинулось в его сторону через узкий разрез в теле свода, все остальное не имело ровно никакого значения.
Чудотвор направил фотонный усилитель в землю, вытер пот со лба и рассмеялся – Йока не слышал его смеха и, наверное, разглядеть этого не мог, но почувствовал, что смеется этот человек вовсе не злорадно, вовсе не потому, что задуманное им так счастливо осуществилось, а от облегчения, от того, что для сражения со змеем, даже вооружившись фотонным усилителем, нужно немалое мужество… Йока подумал вдруг про Айду Очена, верней, про его славу Чудотвора-Спасителя, – этот чудотвор, в отличие от Айды Очена, заслужил славу победителя змея и непременно этим воспользуется. Вездеход развернулся и, в обход каменного гребня, направился на просеку.
Йока смотрел на восток: над горизонтом вместе с солнцем поднималась черная мгла, то ли пламя пробивалось сквозь нее, то ли солнечный свет. Йока, так же как Змай, в несколько прыжков взбежал на вершину гребня и, запрокинув голову, закричал, чтобы не задохнуться от восторга. Пожалуй, со стороны его вопль был похож на звериный – хриплый, нечленораздельный, клокочущий в глотке…
Он не слышал ропота окруживших гребень тысячи мрачунов – но ему казалось, что до ушей доносится рокот Внерубежья, вой ветров и гул пламени, скрип и стук падающих деревьев, вывернутых с корнем, тихое (и от того еще более страшное) шипение и бульканье огненной реки, грозовые раскаты и грохот дрожащей земли.
На гребень медленно, с одышкой поднялся профессор, остановился рядом с Йокой и неожиданно обнял его за плечо, прижал к себе.
– Все будет хорошо, Йелен… Все будет хорошо… Это сейчас тебе все равно – завтра ты посмотришь на это иначе. Психика у подростка гибкая – ты это переживешь, ты сможешь это забыть.
Йока поднял на него косой спокойный взгляд:
– Профессор, я знаю, что все будет хорошо. Не нужно меня успокаивать.
Но тот уже смотрел в другую сторону – и его лицо исказилось вдруг болезненной кривой улыбкой.
– Гляди, Йелен… Гляди… – сломавшимся хриплым голосом выговорил Важан, а потом, хорошенько вдохнув, крикнул тем, кто стоял внизу: – Кто-нибудь! Помогите же ему! Не стойте столбами!
По болоту в сторону гребня брел Змай, придерживая за локоть левую руку, отчего его шатало еще сильней; время от времени спотыкался о мшистые кочки, припадал на колени, но поднимался и плелся дальше.
Йока не почувствовал радости, но подумал, что должен обрадоваться. Профессор неправ только в одном: завтра у Йоки не будет. Йока выпил довольно мелких линейных молний, чтобы понять: настоящая, большая линейная молния не оставит его в живых. По меньшей мере та, которая позволит прорвать границу миров. И задача его вовсе не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы прорвать границу миров до того, как умрет. Для этого нужно меньше секунды, но секунду надо прожить.
* * *
В лесу, на просеке, не было видно посветлевшего неба – но фары вездехода высветили впереди три ствола поваленных на дорогу деревьев. И, будь у Инды большой грузовой вездеход, он бы преодолел препятствие, но на малом, предназначенном для перевозки людей, перебраться через завал возможным не представлялось. Инда даже не стал ругаться (какой смысл?), даже не удивился тому, что стволы деревьев были спилены и нарочно уложены поперек просеки: наверняка Вотану кто-нибудь да сообщил, что Инда покинул Тайничную башню, вооружившись фотонным усилителем. Вездеход может идти по пересеченной местности, но никак не по лесу…
Чудотвор, сидевший за рулем, тоже выбрался наружу, посмотрел на бревна в обхват – каждое весом в пятьсот гектов, – почесал в затылке. Умный Пущен, зевая, пробормотал что-то про систему рычагов, строительство которой потребует десяти-двенадцати часов, и, взглянув на колеса, предложил идти в обход, через болота.
– Вы уверены, что вездеход не завязнет в трясине? – уточнил Инда.
– Уверен, – коротко бросил Пущен и полез обратно на платформу – Инде показалось, что он в уме просчитал давление машины на поверхность болота и, зная коэффициент его поверхностного натяжения, сделал однозначный вывод.
До того места, где болото вплотную подступало к железной дороге, было не меньше двух лиг пути… И, надо сказать, скакать по шпалам вездеход мог с весьма ограниченной скоростью, к тому же кренился на одну сторону, иногда оползал вместе со щебенкой насыпи, а рельс, пропущенный между колес, визгливо скреб днище машины – но не давал ей опрокинуться с насыпи. Водитель время от времени быстрым движением вытирал пот со лба, но тут же снова хватался за руль. Наивный, он мечтал, когда же среди деревьев появится просвет, о чем не раз сообщил присутствующим.
Инда мог с точностью до секунды сказать, когда сказочник превратился в змея. Раньше видения его не посещали, он гордился интуицией, а не метафизической способностью к ясновидению. А тут его захлестнула волна ветра, исходившая от крыльев чудовища, – но увидел Инда не змея, не сражение с ним на болотах. Увидел он закатное солнце и короткий грузовой поезд на железнодорожных путях, толпу, остановившую магнитовоз… Судя по одинаковой грубой одежде, это была толпа заключенных (Инда слышал о бунте в бывшей Магнитогородской тюрьме). Магнитовоз пронзительно свистел (Инда не слышал свиста, но знал о нем – чувствовал кожей), пока машиниста не выбросили на насыпь. Вслед за машинистом из поезда полетели мешки с мукой, а потом заключенные раскрыли двери вагона, в котором ехали дети. Дети-мрачуны – Инда узнал форму Брезенской колонии.
