– Жаль. Мне хотелось расспросить вас о вашем последнем малоутешительном докладе. Скажите, все это действительно так серьезно?

Выражение лица у доктора при этом было как у доброго дедушки, приготовившегося выслушать фантазии малолетнего внука.

– Я думаю, это более чем серьезно. – Йера почувствовал раздражение и непременное желание доказать, что к фантазиям это отношения не имеет. – Вы можете не верить в существование Исподнего мира, но существование профессора Важана, надеюсь, у вас сомнений не вызывает?

– И вы лично встречались с профессором, выращенным им Врагом и его… хм… Охранителем?

Йера усмехнулся.

– Я думаю, теперь нет никакого смысла что-то скрывать. Так случилось, что Врага растил вовсе не профессор Важан. Враг – это мой приемный сын, Йока. Вы, может, помните шумиху в газетах в начале лета? Мой сын – самый сильный мрачун Обитаемого мира, гомункул с неограниченной емкостью, способный прорвать границу миров, когда чудотворы обрушат свод. Я ездил проведать его, когда профессор Важан сделал свое заявление.

Лицо доктора стало серьезным, но Йера обольщался, думая, что ему поверили: серьезность доктора Чаяна была вызвана профессиональным любопытством.

– Вот как… – Он кашлянул. – Это чрезвычайно интересно.

– В этом нет ничего интересного, доктор. Происходящее страшно и очень скоро закончится катастрофой.

– А «очень скоро» – это когда?

– Я думаю, через несколько дней. Кстати, мне очень хотелось предъявить вам энциклопедию Исподнего мира, теперь я имею все тринадцать ее томов.

Разговор выходил нехорошим, вывел Йеру из себя.

– Да, я читал ваши статьи об Исподнем мире, – кивнул доктор. – Вы ведь не сами их писали?

– Отчасти сам, но только отчасти.

– Получилось весьма убедительно.

– Видимо, не для вас. – Йера сжал губы. – И все же, Чаян, из самых добрых побуждений я советую вам отнестись к моему докладу со всей серьезностью. Уезжайте, пока не поздно, и увозите из Славлены семью.

– Вы утверждаете, что колдунья из Исподнего мира сломает какой-то храм, отчего у нас рухнет свод? Вы всерьез считаете, что человек в здравом уме может в это поверить? – Доктор с умилением нагнул голову набок, будто говорил с малолетним внуком.

– Только если захочет, доктор. Только если ему достанет совести признать и свою вину в том, что происходит за сводом.

– Что ж, это ваше утверждение не лишено смысла, – кивнул Чаян. – Теоретического смысла. Заметьте, пока совести хватило очень немногим людям, и среди этих людей гораздо больше моих пациентов, чем среди не поверивших вам.

После яркого солнца тьма освещенного факелами коридора показалась непроглядной – ритуалы всегда проходили в помещениях под башней, вырубленных в скале, где царил могильный холод. Слова Вотана, не пропущенные через сознание вечером, теперь всплывали в памяти: длинный коридор-лабиринт – символ долгого и извилистого пути к истине, пройти который надо босиком и вслепую, с повязкой на глазах. Ритуальные одежды на Инде соответствовали обстановке – грубое шерстяное полотнище, перекинутое через плечо, опускалось до щиколоток и немного защищало от холода. По окончании ритуала предполагалось сменить его на атласную мантию.

Каждое действие в ритуале имеет значение – Вотан повторил это несколько раз. И, как теперь понимал Инда, вовсе не символическое. Особенно оказавшись босым на холодном каменном полу с завязанными глазами. В отличие от предыдущих тридцати восьми ритуалов, никто Инду за руку не вел – на высшую ступень человек должен карабкаться сам, это тоже символическая часть ритуала, – однако Вотан шел в двух шагах впереди, и Инда мог ориентироваться на звон подковок его сапог, тоже ритуальных.

Сначала ступни загорелись от холода, потом заныли, но постепенно теряли чувствительность и перестали досаждать, однако в голове немедленно появилась мысль, что это нехорошо, неправильно – каждое действие в ритуале имеет значение. Шаркать босыми ногами по шершавому полу не очень хотелось, но это могло если не согреть ноги, то обеспечить приток к ним крови. И Инда шаркал голыми пятками по полу, противясь ритуалу.

Он шел медленно, придерживаясь рукой за стену, потому «извилистый путь к истине» отнял много времени. После этого не меньше полутора часов отводилось на «созерцание идей», путешествия по межмирью и забор максимума энергии, насколько позволяет емкость. Этой энергией в момент посвящения предстояло разбить зеркало, символизирующее любовь к себе, чужие мысли, отраженные сознанием, и миры-фантомы, порожденные воображением.

Инда был сильным чудотвором и обладал высокой емкостью – иначе его лик не выставляли бы в храмах Исподнего мира, – и теперь, оказавшись в межмирье, сразу ощутил струйки энергии, отданной лично ему (лично – от слова «лик»). Межмирье не знает расстояний, но Афран, как и Славлена, находится в зоне, благоприятной для забора энергии (как Храст, кромка Беспросветного леса, а в Элании гряда островов в лиге от берега – зоны, благоприятные для сброса). Именно эту сущность Инда и выбрал для «созерцания». В теории каждый ритуал, каждый переход на новую ступеньку должен был сопровождаться пусть маленьким, но открытием. И, размышляя о движении энергий в межмирье, Инда неожиданно сравнил его с течением рек, воды под воздействием силы тяжести. Он мог бы нарисовать карту «рельефа» межмирья, если бы понятие расстояния имело здесь какой-то смысл. «Громовые махины» Югры Горена… Показалось, что в этом и кроется отгадка, что если бы у Инды было еще несколько месяцев на развитие этой идеи, он нашел бы способ переброса энергии в Исподний мир – менее радикальный, чем прорыв границы миров, но такой же эффективный.

Полтора часа пролетели как одно мгновенье – Инда не успел додумать мысль до конца, но она осталась в голове ощущением близости к истине, предположением о собственной правоте. И поколебало принятое решение отказаться от ритуала – чтобы влиять на децемвират, чтобы получить доступ к ковченским документам, необходимо подняться на эту последнюю ступень.

Следующим шагом на «извилистом пути» был подъем по лестнице – к дверям в зал собраний, куда Инда тоже входил с завязанными глазами и босиком. В ответ на стук в дверь он услышал глухой вопрос Гроссмейстера:

– Кто здесь?

– Ищущий истины, – ответил Инда, и, пожалуй, не покривил душой.

Дверь скрипнула, и по эху от этого резкого звука стало понятно, какое огромное пространство за ней открывалось.

Ритуал инициации, который Инда проходил в четырнадцать лет в Славлене, был не богатым, но не менее торжественным. Инда помнил его во всех подробностях, гораздо лучше, чем предыдущее, тридцать восьмое посвящение. И тот, самый первый, ритуал, в отличие сегодняшнего, не был фарсом – разве что имел некоторые элементы фарса.

Происходящее показалось вдруг невообразимой глупостью, игрой, будто люди, управляющие миром, впали в детство. Шерстяная тряпка на плечах, босые ноги, завязанные глаза – все это фарс. Вся жизнь чудотвора – фарс, разыгрываемый на публику, так зачем же притворяться еще и в кругу себе подобных? Ритуал вызвал отвращение, желание немедленно уйти (и покрутить при этом пальцем у виска), даже не добравшись до положенного ритуального отказа.

Тем временем фарс продолжался, и в голове сами собой всплывали ответы, продиктованные Вотаном. Инда не расслаблялся в ожидании самого главного вопроса, на который собирался ответить отказом. И он прозвучал. Не как один из вопросов, нет, – Гроссмейстер выделил его, придал голосу особую значимость и торжественность.

– Согласен ли ты пройти ритуал посвящения, чтобы обрести истину?

Инда сглотнул, прежде чем ответить, но почувствовал вдруг волну тепла (ощущение кота, которому чешут за ушком) и против собственной воли выговорил:

– Да, согласен.

Волна блаженного тепла схлынула не сразу, Инда успел ответить еще на несколько вопросов (о созерцании идеи и значении ритуала), прежде чем в голову стукнуло: это Вотан! Это его проделки, он никогда не гнушался выкидывать такие штуки! Он заставил Югру Горена шагнуть в огненную реку, что говорить о каком-то согласии на ритуал?