– Это опий. Маковые слезы. Дай ему три глотка.

Спаска выдернула пробку и тронула ее языком.

– Нет, нет… – зашептала она, мотая головой. – Нельзя, поздно. Он уснет и не проснется.

Когда в теле так мало крови, нельзя давать маковые слезы, это известно каждому лекарю.

Красен взял ее за руку и еле заметно сжал ее ладонь.

– Так для него будет лучше, – сказал он еле слышно. – Конец мукам, легкая хорошая смерть. И… у тебя на руках… Он заслужил счастливую смерть. Это жестоко – длить его мучения. Он все равно не выживет, в этом мире нет средств, чтобы его спасти.

Спаска зажмурилась и стиснула пальцами толстую склянку. А потом распахнула глаза и посмотрела в черный зрачок, умолявший о смерти.

– Я тогда тоже умру. Три глотка вам – а остальное мне. Слышите? Тогда мы вместе заснем и не проснемся.

Ничего, кроме боли, не было в черном зрачке. И веко над ним трепетало беспомощно, затравленно.

Спаска сглотнула и посмотрела на Красена.

– Мне нужна арутская соль, волкобой и ягоды черного паслена. Мне очень быстро это нужно! Тогда можно будет дать один глоток маковых слез.

– Детка, но это же страшные яды… – ответил Красен. – Зачем?..

– Что вы знаете о ядах? – Она медленно повернула голову и посмотрела на чудотвора не мигая – змеиная кровь, холодная и колючая, как шуга перед ледоставом, побежала по жилам. Тот испугался, отшатнулся от нее – и поверил, кивнул.

Карета тронулась с места, закачалась, но вместо воя с губ Волче слетело только безгласное «х-х-х» – на звуки сил у него уже не было, но это не сделало боль сколько-нибудь слабей.

– Зелейная лавка немного не по дороге… – словно извиняясь, сказал Красен. – Арутская соль есть у меня в доме, моя экономка травит ею крыс.

– Быстрее… – сказала Спаска, сжимая губы. Змеиная кровь шуршала и выхолаживала внутренности. Терлась шугой о живую плоть, колола игольчатыми льдинками. От ужаса мысли застывали в голове, оставались лишь чувства – и чутье. Не только в межмирье нельзя проникнуть мыслью – мысли мешают любому наитию.

Красен сошел на ходу возле зелейной лавки, карета помчалась дальше.

– Простите… – Спаска склонилась над лицом Волче. – Простите меня. За то что я жить хочу. За то что вам за это платить приходится, а не мне. Пожалуйста, не умирайте.

Веко его затрепетало чуть сильней. Он и так вынес нечеловеческие страдания, зачем же она заставляет его мучиться снова? Имеет ли право?

Карету тряхнуло, лошади встали как вкопанные, и Спаска прикусила губу, чтобы не закричать…

– Пожалуйста… Простите меня…

Через несколько минут возница распахнул двери, рядом с ним топтался старый слуга и еще двое мастеровых с улицы.

– Я умоляю… Ради Предвечного, осторожней! – всхлипнула Спаска.

Красен появился очень скоро – Волче только-только уложили на перины в светлой комнатке напротив кухни. Экономка Красена – молчаливая худая старуха – уже вернулась с арутской солью, а старый слуга принес невесомое пуховое одеяло, показавшееся Спаске неестественно белоснежным рядом с изорванной бурой рубахой. Запекшаяся кровь по-разному окрасила шелк и батист, и силуэт бегущего волка проявился на груди отчетливо, выпукло…

– Вот, волкобой и черный паслен, – выдохнул запыхавшийся Красен. – И я надеюсь, ты знаешь, что делаешь…

Если бы Спаска не увидела бегущего волка, она бы не обратила внимание на имя яда, а тут похолодела. А если она ошибется? Если она ошибется, Волче умрет. Ей надо было дотронуться до него, ощутить биение его сердца, его крови. Чтобы ее колючая змеиная кровь верно рассчитала дозу ядов. Но любое прикосновение – даже ее прикосновение! – сделают Волче только хуже.

Экономка понимала Спаску с полуслова и выполняла все ее просьбы очень быстро.

– Принесите кружку теплой воды с медом. Только теплой, а не горячей. И ложку.

Красен вышел из комнаты, посмотрев на Спаску долгим взглядом. Взглянуть на Волче он побоялся. Она убрала челку с его сухого холодного лба, положила на лоб руку, провела ею по виску… В его теле почти не осталось жизни. Сначала тело сопротивляется изо всех сил, а потом они иссякают. Прикладывать к переломам лед тоже поздно – судя по тому, как холодна его кожа.

– Сейчас. Еще немного… – шепнула она, капнув ядом себе на запястье.

Настойки, что принес Красен, были слишком крепкими, пришлось сперва разбавить их водой. Спаска языком попробовала разведенное в воде лекарство… Нужно сделать так, чтобы было не больше одного глотка, – глотать Волче будет тяжело. Если дать хоть чуть-чуть больше арутской соли, у него начнутся судороги – и убьют его. Если перебрать с черным пасленом, откажут почки – у него ведь больные почки… Особенно осторожно надо с волкобоем – Спаска не сомневалась, что имена ядов много значат. Ужас накатывал ледяными волнами, змеиная кровь застывала в жилах и шипела в уши: ты ничего не теряешь, без этих ядов он умрет еще верней, чем от них.

Спаска осторожно подсунула руку Волче под голову.

– Это очень горько. Пожалуйста, постарайтесь проглотить. Не поперхнитесь.

Он смог. И глоток приготовленного Спаской страшного зелья, и глоток маковых слез. Он едва не задохнулся от усталости – даже на такую малость у него не было сил. А ведь ему надо было много пить, очень много – только так можно заставить кровь снова бежать по венам.

– Вам холодно… – Ей хотелось поцеловать его в лоб, погладить, приласкать, согреть – но ему это было не нужно. Не теперь.

Старый слуга Красена уже разводил огонь в очаге, экономка поставила на стол кружку со сладкой водой.

– Теперь вам надо пить. Много-много пить. Скоро станет чуть-чуть легче. Арутской солью тоже снимают боль. Только не поперхнитесь. Глотайте осторожно. Не втягивайте в себя воду, я сама буду ее вливать.

Волче слышал ее, но в его черном зрачке Спаска не видела ни ответа, ни осуждения – только отчаянье. Она не имела права длить его муки. Ее жалкая попытка спасти Волче жизнь обходилась ему слишком дорого.

Три вдоха – глоток. Теперь Спаска боялась, что пить ему слишком тяжело, что это отнимает у него силы. Без питья ему никогда не станет лучше. Это единственный путь к жизни, но нужно ли так упорно идти этим путем? Холодная, безжалостная змеиная кровь шипела: нужно. Широкий черный зрачок умолял: не надо… Если бы Спаска могла, она взяла бы боль Волче себе, всю до капли.

Успокоить его, убаюкать… Милуш говорил, что слово иногда лечит лучше лекарств, знал множество заговоров, но никогда никому не открывал их тайны, – тайну эту Спаске открыл отец. Милуш шептал ничего не значившие слова, но его спокойствие и уверенность передавались тем, кого он лечил.

Спаска не ощущала ни спокойствия, ни уверенности – только ужас. И зашептала бессмысленные ласковые слова, успокаивая себя, а не Волче. Но он слышал ее. Он чувствовал под головой ее руку, и она шевельнула пальцами, легко-легко перебирая его слипшиеся волосы.

– Милый мой, бедный мой, – шептала она. – Вы же герой, вы самый сильный человек на свете, вам нельзя умирать, вы семя свое должны здесь оставить. Вот я нарожаю вам деток, тогда и умирайте сколько хотите. Вы не слушайте татку, я вас любым буду любить – и слепым, и безногим, слышите? Я сама вас лечить буду, никому не доверю. Все пройдет, правда, все-все у вас заживет, вы не бойтесь. И глаз пройдет – мало, что ли, людей с повязкой на глазу ходит? Вы только не умирайте…

Три вдоха – глоток. Спаска заметила, что лекарства действуют, когда из широкого черного зрачка ушла мольба о смерти и появился страх перед ней, смертная тоска. Он понимал, что умирает, и Спаска понимала тоже – только не хотела в это верить. Не поможет сладкое питье, яды лишь ненадолго подстегнут бессильное тело, маковые слезы успокоят боль на короткое время – и на этом все закончится. Потому что в этом мире нет средств, чтобы спасти Волче. Нет. Три вдоха – глоток.

Спаска вспомнила вдруг свой страшный сон о цветах в саду, безжалостный вопрос отца: «А где твои дети, Спаска?» Вот о чем был этот сон…