– У нас много-много детей будет, слышите? Я только сыновей вам буду рожать, вы ведь сыновей хотите, я знаю. Девчонки никому не нужны. У нас в доме все будет по-вашему. Вы будете со службы приходить, а я вас уже ждать буду у двери. И на службу вас буду провожать каждый день, и целовать на прощание. Вы большим человеком станете, как и хотели. У нас свой дом будет, красивый, большой. Мы вечером за стол всей семьей будем садиться, вы, я и наши дети. Вы строгим отцом будете, я знаю, а я буду как мой татка – доброй. Я любить вас буду очень сильно, даже когда вы уже старым станете. И вы меня тоже, я знаю. Вы никогда меня не разлюбите, это даже татка говорит.

Спаска оглянулась, ощутив пристальный взгляд старого слуги. Она думала, он хочет ее о чем-то спросить, поэтому не уходит, но он просто смотрел. С другой стороны стояла экономка – плотно сжав губы, будто была чем-то недовольна. И Спаска по глазам поняла, о чем думает чопорная старуха, о чем хочет сказать: Волче умирает. Нет, она не была злой, напротив – она хотела уберечь Спаску от бесплодных грез, из которых уже не будет выхода. Нельзя грезить о мертвых – но никто в тот миг не смог бы заставить Спаску смириться со словами деда. Это живым нельзя грезить о мертвых, а самим мертвым можно. Обняться и вместе идти к хрустальному замку на высоком холме, по мягкой зеленой траве, под большими раскидистыми деревьями, под пение птиц. Там, в грезах, всегда светит солнце. Там у нее не будет детей, но она посадит много цветов в саду. Три вдоха – глоток.

– Я понимаю, что мучаю вас этим питьем. Но пожалуйста, так надо. Вам уже не так больно, правда? Я поцелую вас, можно? – Она провела рукой по его волосам – ему это было приятно. – Когда вы выздоровеете, я вас буду часто целовать. Когда наши дети улягутся спать, мы с вами сядем на ковер обнявшись, как тогда у вас в комнате. И я вас буду целовать, сколько захочу. И вы меня тоже. И никто не посмеет вас в чем-то подозревать, потому что мы будем муж и жена, а мужу и жене можно целоваться когда и сколько угодно.

Три вдоха – глоток. Этого мало, этого слишком мало! В его жилах почти не осталось крови, сердцу просто нечего толкать. Но глотать чаще он не сможет – задохнется.

Старый слуга поспешно вышел за дверь, прикрыв глаза ладонью, экономка же с каменным лицом так и стояла возле очага, ожидая распоряжений. И Спаска решила, что ничего страшного не будет, если экономка – совсем чужая женщина – увидит ее поцелуй. Пусть. Она легко коснулась губами заострившейся скулы под здоровым глазом Волче – кожа была очень сухой, как лист пергамена. И холодной.

– А еще я научусь готовить лучше, чем мамонька. И я вам вышью еще тысячу новых рубашек, даже лучше этой. И все будут вам завидовать и говорить, что такую рубашку впору носить Государю. А вы будете отвечать, что это ваша жена вышивает такие красивые рубашки, но только для вас. И детям я тоже буду вышивать рубашки, вы не думайте. Я буду очень наших детей любить, только вас все равно больше…

Веко опустилось и закрыло широкий черный зрачок – это от облегчения, от того, что боль отпускала. Только сердце трепыхалось еле-еле, сбивалось с ритма – устало стучать. И дыхание стало совсем легким, чуть заметным. Спаска вздохнула и одной рукой потянулась к склянке с маковыми слезами. Пусть эти грезы никогда не кончатся. Пусть, она и не станет искать из них выход. Пусть будут цветы в саду, солнце и хрустальный дворец на горизонте.

– Я обниму вас, чтобы вам теплее стало. Я осторожно, вы не бойтесь. Вам пить пока не надо больше, а то вы поперхнетесь.

Перед домом снова остановилась карета, и на секунду Спаска испугалась: а вдруг сюда ворвутся гвардейцы и заберут ее? Нет, она не боялась снова оказаться в башне Правосудия, она боялась, что они отнимут у нее эти последние минуты – сладких грез, из которых нет выхода. Притертую пробку трудно было вырвать зубами, но левая ладонь лежала у Волче под головой…

В тот миг, когда экономка сильной жилистой рукой ухватила Спаску за запястье, в комнату, распахнув двери на всю ширину, влетел Красен.

С ним был еще один человек, одетый странно, – так одевались в мире Йоки Йелена. Да, и в мире Красена, конечно, Спаска не сразу об этом подумала.

Человек, пришедший с Красеном, через мгновенье был рядом с постелью, грубо отодвинул Спаску в сторону, приложил пальцы к шее Волче, откинул одеяло, мельком глянул и вернул его на место, оставив раскрытой правую руку. А потом перехватил плечо Волче какой-то странной бечевой, которая тянулась. Волче застонал хрипло и жалобно, распахнул глаз и в страхе покосился на руку.

– Тихо, тихо, терпи. Ничего страшного, ты и не такое вытерпел, – сказал человек на молкском языке.

От него, как обычно от Милуша, веяло уверенностью и спокойствием.

Красен тем временем закатал себе рукав. Его товарищ и руку Красена тоже перетянул бичевой, а потом достал из своего сундучка блестящую толстенную иглу, вместо нити к которой крепилась гибкая трубка. На другом конце трубки тоже была игла.

Спаска смотрела на них раскрыв рот – и не понимала, что они делают. Пока товарищ Красена не воткнул одну иглу в вену чудотвору (и по трубке вниз побежала кровь, капнула на пол), а другую – в вену Волче. И кровь пошла из тела Красена в тело Волче…

– О Предвечный… – выговорила Спаска. – Как это просто…

Вместо сладкого питья, которое не заменит крови!

– Это не просто, – ответил незнакомец. – Это очень непросто. И ошибиться смертельно опасно. Счастье, что кровь Крапы можно вливать кому угодно.

– Почему? – спросила Спаска, совершенно не думая над этим вопросом.

– Потому что я волшебник. Я умею творить чудеса, – слабо улыбнулся Красен.

– Это я волшебник, – проворчал его товарищ и повернулся к вошедшему старому лакею. – Мне нужна стойка.

Лакей принес из прихожей вешалку, сбросив с нее плащи.

– Крапа, когда закружится голова, скажи мне сразу, – велел его товарищ, уже на языке чудотворов, обошел постель с другой стороны и откинул одеяло с левой руки Волче. – Еще немного потерпи, парень.

В вену на другой руке полилась вода из стеклянной бутыли с насечками.

– Сейчас надо сделать только лубки с шинами, кости вправлять нельзя, пока давление не поднимется. Завтра, а лучше послезавтра вправим, когда можно будет дать хлороформ. Здесь есть костоправы?

– Есть, – ответил Красен.

– Очень хорошо. А это что? – Взгляд чудотвора упал на стол со склянками.

– Она давала ему аконит и стрихнин, – проворчал Крапа. – И ягоды черного паслена.

– Вот как? – Чудотвор посмотрел на Спаску пристально. – А я-то думаю, почему он до сих пор жив… Интересно, кто тот великий лекарь, что научил ее этому опасному методу противошоковой терапии?

Спаска не знала, что значит «противошоковая терапия», но догадалась, о чем речь.

– У меня змеиная кровь. Я хорошо разбираюсь в ядах. Я их… чувствую, – ответила Спаска на языке чудотворов.

– Девочка говорит на северском языке? – удивился товарищ Красена. – Крапа, у тебя точно не кружится голова? Что-то ты с лица взбледнул.

– Яды в самом деле ему помогли? – Красен не ответил.

– Все яды в малых количествах – лекарства. Эти три – сильнейшие стимуляторы, а стрихнин еще и снимает боль. Но я бы остерегся давать их умирающему, очень трудно рассчитать дозу.

Красен только покачал головой и взглянул на Спаску с бо́льшим уважением.

– Так, уже можно сухие грелки под одеяло, пить непрерывно, не меньше кружки в час. Теплую воду, лучше подслащенную и подсоленную. Для почек надо бы травок каких-нибудь в воду добавлять. Крапа, голова не кружится?

– Пока нет.

– Сейчас девочка выйдет, катетер поставим.

Он приложил пальцы к шее Волче и кивнул.

– Вы слушаете, бьется ли у него сердце? – спросила Спаска, немного осмелев.

– Я оцениваю наполнение пульса, – ответил лекарь. – Если ты понимаешь, о чем идет речь.

Спаска никогда не слышала слова «пульс», но догадалась: лекарь проверяет, много ли крови у Волче в венах.