Вскоре барабан уступил грому, детские голоса смолкли, а Спаска продолжала танцевать в электрическом свете грозы, подчиняясь ее ритму, в полном молчании стоявших вокруг. Когда молнии гасли, лунный камень освещал танцующее тело – и в темноте не было видно больше ничего, только танец. Мутная вода белесо пенилась под ногами Спаски и клочьями летела в стороны.

И тут она закружилась на месте – Йока снова не заметил, как оказался один, колдуны давно расступились в стороны. И вихрь, рожденный ее телом, напомнил черную воронку смерча за сводом. Ветер толкнул его в бок, Йока принял его силу и тут же отдал Спаске – сила вернулась в воронку вихря, летевшего в небо, навстречу грозе.

Йока отступил на шаг и пошатнулся, не сводя с нее глаз. Он не знал, что делать с той тоской и восторгом, которые едва не задушили его, которые, несмотря на сладость, стали мучительными, требовавшими выхода.

Раньше он не понимал, почему герои книг так настойчиво добиваются поцелуев своих возлюбленных, а тут вдруг догадался. И оттого, что он осознал свое желание ее поцеловать – по-настоящему, ради самого поцелуя, а не ради жеста, сделавшего бы его взрослым, – ему вдруг стало мучительно стыдно и страшно. Но кровь, ударившая в лицо, не охладила его желания, даже наоборот, стыд сделал его еще более несбыточным, а оттого – невыносимым.

Ливень затихал, обрывки развеянных грозовых туч плыли по кругу, что становился все шире и шире, а сердце продолжало стучать в висках и даже побежало еще быстрей, потому что приближалась развязка: Спаска замерла, сидя на коленях и опустив лицо к земле.

Йока понял: так просто кончиться это не может, не должно – это будет слишком большим разочарованием. Стыд, неловкость, растерянность – все отступило перед страхом этого разочарования. Он забыл, что вокруг стоят колдуны, что Спаска – чужая невеста и ее жених каждый день рискует жизнью ради того, чтобы колдуны могли нести солнце в этот мир…

Не солнце – луна вышла из-за туч в ту минуту, когда Спаска поднялась на ноги. Мокрая, облепленная полупрозрачной рубахой. Танцуя, она не замечала своей наготы, а тут вдруг смутилась, прикрылась руками – Йока догадался погасить лунный камень у нее на груди, но ей этого показалось мало, и она бросилась прочь с Лысой горки, в тень Змеючьего гребня. А Йока, не помня себя, вдруг побежал за ней.

Лучше бы его кто-нибудь остановил! Ему бы не пришлось вспоминать это с мучительным, не дающим уснуть стыдом.

Он едва не потерял ее из виду в темноте и тогда на секунду зажег ее лунный камень – и только потом понял, как это было подло. Потом понял, что Спаска убегала и пряталась от него, ведь от чужих взглядов ее укрыла тень Змеючьего гребня…

Матовый белый свет вспыхнул в десяти шагах впереди, Йока легко нагнал ее – ведь она бежала по камням босиком, а он был в сапогах. И это он тоже понял потом, через несколько дней, ворочаясь в душной постели. А тогда он обхватил ее за плечи, прижал к себе – а она бабочкой трепыхалась в его руках, старалась вырваться.

– Ты богиня… – шепнул Йока ей в ухо. – Ты настоящая богиня, дочь бога Исподнего мира.

И Спаска опустила руки, перестала биться – Йока легко повернул ее к себе лицом.

– Йока Йелен, прости меня… – сказала она.

Он не дал ей договорить, накрыл ее рот поцелуем – вспомнив, как на пороге трактира это делал уходивший гвардеец… Она не сопротивлялась, но стоило ему оторваться от нее и расслабить руки, тут же отпрыгнула назад и побежала прочь, наверх, на Змеючий гребень, по которому бродили тени Цитадели, где в темном логе спала чума…

Нет, Йока не одумался. Минуту назад прикосновение к ее губам представлялось верхом наслаждения, целью, достижение которой избавит от невыносимой жажды. А на деле никакого облегчения не принесло, жар еще сильней поливал щеки, кровь еще громче стучала в виски.

Но побежал он за Спаской не поэтому – испугался вдруг, что на Змеючьем гребне ей грозит опасность. Плащ мешал подниматься вверх по склону, Йока все время наступал на его полы и спотыкался, пока не догадался скинуть его на землю. Раза два он зажигал лунный камень Спаски, боясь заблудиться в темноте, но на третий раз свет вспыхнул у него под ногами – она сняла подвеску и бросила на тропу.

– Спаска! – крикнул он и испугался своего голоса. – Спаска, я не трону тебя, не бойся! Честное слово, не бойся! Пойдем отсюда, сюда же нельзя ходить!

Что-то легкое и холодное коснулось щеки, и Йока остановился. Тени Цитадели… Сотни людей, которых некому было хоронить… Ему показалось, что они окружили его со всех сторон, делая воздух вязким, липким, как граница миров, – иначе он не мог объяснить, почему ему так трудно сойти с места, шевельнуться, двинуться дальше. Щеки уже не горели от стыда и страсти – тени вокруг остудили жар, втянули в себя, как камень вытягивает тепло из тела. Ватные ноги едва не подогнулись, задрожал подбородок, и Йока вспомнил, где в последний раз чувствовал то же самое, – в Гадючьей балке, прячась от мертвого чудотвора.

А что если они – эти страшные тени – окружили и Спаску тоже? Что если она сейчас стоит в темноте и от ужаса не может сдвинуться с места? И крысы уже ползут из темного лога, подбираются к ней все ближе… Вспомнив о крысах, Йока едва не закричал. Он никогда не боялся ни крыс, ни мышей, но здесь, в темноте, окруженный тенями Цитадели, легко представил себе шевелящийся серый полог, который течет по земле, накрывает ноги, поднимается вверх по сапогам… Женщины всегда боятся мышей и крыс…

– Спаска! Не бойся, я иду! – крикнул он и бросился вперед.

Тени расступились неохотно, заскользили мимо, задевая локти и лицо, и Йока зажег лунный камень, чтобы видеть в темноте. Они не боялись света. Может быть, солнечный камень помог бы их разогнать, но ведь в Цитадели жили колдуны, и лунный камень их не напугал.

Йока долго метался по редкому сосновому лесу, звал Спаску, но она не откликалась. Он не мог повернуть назад, спуститься вниз, к землянкам, в окошках которых горел огонь, где бродили люди, – они снова казались далекими, недосягаемыми, и от этого становилось еще более одиноко и страшно. Он не мог оставить Спаску одну.

Впереди между деревьев показалась почерневшая, поросшая лишайником стена, мелькнул обрушенный оконный проем… Йока решительно повернул к развалинам, как только понял, что испугался одного их вида. Если он испугался – Спаске еще страшней. Может быть, она стоит внутри и не может шевельнуться, сделать несколько спасительных шагов, как он сам когда-то не смог выбраться из Гадючьей балки. А ведь ей, должно быть, очень холодно – ее рубаха насквозь промокла от дождя. Йока вспомнил сырой холод майской ночи и пожалел о том, что сбросил плащ, – можно было отдать его Спаске.

Дверного проема Йока не нашел и заглянул внутрь через окно, освещая развалины лунным камнем. Хорошо, что сначала он увидел Спаску и только потом взглянул на пол. Иначе бы бежал оттуда без оглядки…

Она не стояла, боясь шелохнуться, – она сидела на пороге дверного проема, обхватив ладонями виски. У ее босых ног копошилась крыса. Спаска нисколько не удивилась, увидев Йоку, подняла голову и грустно улыбнулась. На ней был надет его брошенный плащ.

Выбеленные временем черепа смотрели на Йоку вместе с ней, тени Цитадели, окружившие Спаску, слетелись к лунному камню – Йока ощутил на лице прохладное дуновение.

– Здесь Волче в первый раз обнял меня… – сказала Спаска. – Это было первого мая, перед тем как отец ушел в Верхний мир.

– Я тоже вспоминал именно этот день, – неожиданно успокоенно ответил Йока и перебрался внутрь – страха как не бывало. Он подумал лишь о том, что наступать на останки как-то нехорошо…

– Я хотела еще взглянуть на портал чудотворов – он внизу, в логе. Волче жил там с господином Красеном. Потом меня сюда не пустят, Милуш и так рассердится…

– Пойдем, – пожал плечами Йока. – Ты не бойся…

Он хотел сказать, что не тронет ее, но она не дала ему закончить, снова улыбнувшись:

– Я не боюсь, Йока Йелен. Можно, я останусь в твоем плаще?