Он говорил на языке молков, но Спаска тут же перевела сказанное. Впрочем, этот язык уже не казался Йоке таким уж непонятным. Он начал различать слова на слух, привык к их иному звучанию – а общих корней у молкского и северского языков хватало. Это молку было бы трудно понять северский язык, из-за обилия заимствований из эланского, исидского и натанского. В школе Йока имел высший балл по обоим иностранным языкам, которые ему преподавали, и ни один из них не был так близок к северскому.

Колдуны смолкли и уставились на Йоку. Нет, мрачуны на змеином празднике смотрели иначе, с радостью и надеждой, а не только с любопытством.

– Это Йока Йелен по прозвищу Вечный Бродяга. В нем течет кровь росомахи, потому он способен пересекать границу миров. Это самый сильный дух Верхнего мира, это он дает энергию Спаске. Но скоро всем вам придется встать на пути той силы, которую он впустит в наш мир. Так говорил Живущий в двух мирах… Взгляните на Вечного Бродягу хорошенько. Завтра он вернется к себе, и вряд ли вам когда-нибудь еще случится увидеть доброго духа.

Только один колдун посмотрел на Йоку с радостью и надеждой – Славуш. На глазах его блеснули слезы, он смахнул их тыльной стороной ладони.

– Вы напрасно не верите в прорыв границы миров, – помолчав, продолжил Чернокнижник. – Я тоже в него не верил. Но, судя по всему, это может произойти, и произойти очень скоро. Я призываю всех стоящих здесь быть готовыми к этому дню. Передать своим родным и знакомым колдунам. Рухнут стены Волгорода, рухнет мой замок, служивший для вас убежищем много лет. Хстов устоит, если каждый из вас встретит небывалый ураган силой добрых духов.

– Почему мы должны защищать Хстов? – выкрикнул кто-то из колдунов. – Хстов – город Храма, он был и останется нашим врагом!

Чернокнижник криво усмехнулся:

– Мне доподлинно известны слова Государя, подданными которого все мы являемся: «Я еще молод. Мне хватит времени избавить мои земли от злых духов, отнимающих у людей сердца». И я верю, что он выполнит это обещание. Не город Храма мы будем спасать, а город, который сбросит власть Храма.

Эти слова прозвучали в полной тишине. Никто из колдунов не шелохнулся, и Йока не сразу понял, какую весть только что принес им Чернокнижник. Так же как мрачуны приняли появление Йоки и Змая молча, без приветственных криков, не давая выхода радости, так же колдуны замка замерли – и только по затянувшемуся безмолвию и неподвижности Йока догадался, насколько важны для них сказанные слова. Он увидел слезы в глазах женщин, сжатые кулаки и желваки на скулах у мужчин и понял: так же как мрачуны Верхнего мира готовы умереть с его именем на устах, так и эти люди теперь отдадут жизнь за своего Государя. Только Свитко не сжимал кулаки… И было понятно почему: он думал, что не доживет до того дня, когда разорвется граница миров. Йоке стало страшно, когда он представил себя на месте смертельно больного человека, знающего о своей скорой смерти. Лучше не знать, лучше умереть в один миг – например, от удара молнии.

– Злые духи, отнимающие у людей сердца, – это из сказки, которую сочинил отец, – шепнула Йоке Спаска. – Чудотворы.

Чернокнижник же снова подтолкнул смешавшегося Йоку вперед и продолжил:

– Никто из добрых духов не знает, насколько их сила нужна нашему умирающему миру. Пусть этот мальчик увидит, во что мы превращаем полученное в межмирье, и расскажет об этом другим добрым духам.

Йока подумал о Малене, о его рассказе «Свет лунных камней» – вот кому нужно обязательно рассказать об Исподнем мире, о колдунах, о Государе… Пусть лучше он напишет книгу об этом, а не о Ламиктандре. Или нет… В книгу о Ламиктандре можно добавить рассказ Змая! О том, что его убили чудотворы. И о фальшивых пророчествах Танграуса. Как много нужно успеть рассказать…

Он ожидал, что колдуны отправятся в межмирье – искать своих добрых духов, – но настоящий праздник начался с песни, мрачной, рокочущей грохотом барабанов, кричащей детскими голосами и визгливым плачем дудочек. «Татка, принеси мне солнца», – пели мальчишки, и одним из них был Спаскин брат Ладуш. Это была страшная песня, и Йока отступил на шаг, отшатнулся и даже зажмурил глаза. Он представил, каково жить на этом душном болоте всегда, без надежды вернуться туда, где светит солнце. Он вспомнил низкорослых уродцев Хстова, обезображенные язвами лица, младенцев в грязных тряпках, кривоногую беззубую девочку, торгующую собой, – и чудотвора за сводом, который бил его по лицу. Если бы он слышал эту песню раньше, он бы каждый день звал Спаску и отдавал ей свою силу. Он бы наплевал на гордость, он не стал бы поступать назло чудотворам. Потому что освобождение Змаем колонии – не самое важное в этой жизни. И… Змай был прав. В мире много несправедливостей, но ничто не сравнится с этой несправедливостью – отнятым солнцем. Словно в ответ на мысли Йоки дождь пошел сильней…

Он не заметил, что Спаски рядом с ним нет, – увидел только, как она выскользнула из дверей землянки, переодетая в колдовскую рубаху без рукавов, с широким разрезом сбоку. А потом вышла в круг – и поющие мальчики посторонились.

Нет, не вышла – выпрыгнула. И из-под ее босых ног в разные стороны брызнула вода из лужи. Так зверь прыгает на добычу: коротким выверенным броском. Выпрыгнула – и замерла неподвижно, чуть наклонившись вперед, на согнутых ногах, – словно собиралась прыгнуть снова.

По волосам, по лицу, по бледным плечам текли дождевые струи, и рубаха намокла, делаясь прозрачной: Йока остолбенел. Он бы не посмел назвать это красотой, но оторвать глаз не мог.

Барабан зарокотал громче, словно недовольный хищник, и Спаска выпрямилась, выбрасывая в небо растопыренные пальцы. Из-под босой пятки, ударившей в землю, вылетел сноп грязных брызг, она рывком обернулась вокруг себя, запрокидывая голову, и волосы хлестнули ее по лицу. Рубаха облепила тело, Спаска прогнулась назад и снова замерла – в небо уставились два острых соска.

Рокот барабана нарастал, заглушая песню, становился все чаще – Спаска то застывала, то молниеносно срывалась с места: гнулась и сворачивалась узлом, выпрямлялась и наклонялась, пряталась и открывалась навстречу дождю. Йока глядел на нее, раскрыв рот, и не мог шевельнуться. Он по-другому представлял себе прекрасное, он никогда не думал о любви… так…

Барабан перешел на жесткий оглушающий ритм, стучался в грудь, заставляя сердце бежать все быстрей; детские голоса резали пространство, и дождь, что становился все сильней, уже не мог удержать их в своей паутине. Спаска падала на колени и кружилась в грязи на четвереньках, а он тут же смывал с нее болотную жижу, и темные струи катились вниз по ее лицу и голым рукам, стоило ей чуть приподняться. Сполохи рыжего огня хлопали вместе с барабаном и отражались в каждой капле на ее теле.

Грубая звериная страсть ее танца шевелила что-то внизу живота – такое бывает в тот миг, когда качели со всего разлета падают вниз, только на качелях это длится меньше секунды, а тут Йока начал задыхаться, потому что не мог задерживать дыхание так надолго. И сердце громыхало в груди быстрей и звонче, чем барабан.

А мир вокруг менялся, и вместо безжизненной духоты дождь нес с собой порывы свежего ветра. Йока не смел оторвать глаз от Спаски, лишь видел впереди, как вокруг колдунов воздух свивается в воронки вихрей. Они рождали ветер! И пламя костров билось и гнулось к земле, ветер мешал дождю погасить огонь.

И Йока невольно вбирал в себя и силу дождя, и порывы ветра. И по мере того, насколько сильней становился дождь, костер слабел и уже не бросал сполохов на тело Спаски. А небо темнело, тучи над головой наливались грозовой чернотой, сквозь них уже не светилось зарево заката, и Йока зажег лунный камень на груди Спаски: ему показалось, что не только камень, но и ее кожа стала излучать белый лунный свет.

Рука сама потянулась к шее – Йока рванул в сторону ворот рубахи, словно это он мешал ему дышать. Не дождь уже – ливень струился по лицу, и Йока ловил его горячими пересохшими вдруг губами. И в тот миг, когда он кинул Спаске в грудь набравшуюся в нем силу, огонь погас окончательно, а небо треснуло от горизонта до горизонта, озаряя Спаску синей вспышкой молнии.