Он дождался стука колес кареты по Столбовой и только тогда вышел из проулка. Это удача – услышать про Синицынскую лавру. Большая удача. Даже голубя посылать не придется, раз Змай здесь. И то, что хранить ружейный хлопок будут сырым, – тоже важно. Да, в канцелярии пятого легата таких разговоров не услышишь, придется что-то придумывать, искать другие пути. От Синицынской лавры до замка Сизого Нетопыря примерно десять лиг по прямой, через болота, – вряд ли снаряды будут хранить там. Скорей всего, подвезут поближе. А ближе только волгородские лавры, всего три. Попасть бы в сопровождение обозов со снарядами – тогда можно разузнать все до конца. Но это несерьезно, в гвардии довольно людей для сопровождения обозов и без Волчка.

Он потолкался в лавке каллиграфа, подобрал хороший пергамен для Красена – тот денег не считал, покупал самое лучшее.

– Гляди, какие у меня перья есть, – сказал каллиграф. – Павьи, из Лиццы.

– Баловство это – павьи перья, – ответил Волчок. – Гусиные лучше. Крепче, и держать удобней.

– Не скажи, павьи пишут тоненько.

– Я и гусиным тонко пишу.

Опять немного поспорили с каллиграфом о заточке перьев для бумаги и пергамена, о перочинных ножах, о правильном обжиге пера – в результате чего Волчок купил две связки новых перьев, перочинный нож со скребком на другой стороне, немного бумаги на черновики и для писем – с филигранью. Красену давно следовало завести свою бумагу, но он был совершенно не тщеславен и заказывать бумагу с собственными водяными знаками отказывался.

Теперь каллиграф должен был вспомнить, что к нему приходил Волчок, – как раз когда часы на башне пробили полдень, он заторопился и вышел из лавки. Если бы третий легат не упомянул Синицынскую лавру, Волчок бы так не суетился и с каллиграфом лясы не точил.

Хлебное вино выветрилось из головы уже к полудню. Йока, как ни старался, не мог забыть страшное происшествие на Дворцовой площади: перед глазами все время появлялось мертвое тело женщины с окровавленным лицом и сорванным скальпом. Он жмурил глаза, мотал головой, но по спине все равно бежали мурашки, а видение не исчезало.

Они со Змаем вернулись в трактир «Пескарь и Ерш», и днем там было совсем тихо. Спаска еще спала, а ее «мамонька» возилась на кухне. Йоке совсем нечем было заняться – здесь не было даже книг, чтобы почитать.

– Змай, а доскажи мне сказку.

– Какую сказку? – Змай изобразил на лице удивление.

– Про Зимича. Которую рассказывал ночью на болоте, помнишь?

– А, эту… Давай сначала разбудим кроху и пообедаем. Я считаю, сейчас самое время пообедать.

– Я не буду обедать, – подумав, сказал Йока.

– Да ты чего, Йока Йелен? Это здешний воздух так плохо на тебя влияет?

Йока ухватился за эту мысль:

– Да. Это воздух. И в голове еще шумит…

– Врешь ты, конечно. Я думаю, это сегодняшняя казнь произвела на твою неокрепшую детскую психику такое сильное впечатление. А?

– У меня вполне окрепшая психика. И Важан так говорит, – неуверенно ответил Йока.

– Да ладно притворяться. Ну в самом деле зрелище не из приятных. Я-то привык, но не все же такие привычные, как я.

– Змай, а что, тут часто такое происходит?

– Да нет, не очень. Хстов – большой город по меркам Исподнего мира. Возможно, даже больше Лиццы. И тут умеют обращаться с толпой, во время праздников на площадях всегда порядок. Но людей тут убивают много и часто – здесь совсем по-иному оценивают человеческую жизнь.

– Но ведь все должно быть наоборот! Если людей мало, если они часто умирают от голода и болезней, человеческая жизнь должна иметь бо́льшую ценность!

– Нет, Йока Йелен. Я тоже думаю, что дело должно обстоять именно так. Но есть еще Храм, который обещает людям солнечный мир Добра после смерти. И, знаешь, многие верят. А раз жизнь после смерти будет счастливей, чем до, тогда зачем ею дорожить? Особенно чужой. Своя жизнь, понятно, ближе и дороже, умирать почему-то никто не спешит, но к чужой смерти, даже к смерти близких, относятся не так, как в Верхнем мире. А вот кого я не понимаю, так это чудотворов. Они всегда были стратегами, смотрели вперед не на пять-десять лет, а иногда на столетия. Именно они должны позаботиться о том, чтобы численность населения Исподнего мира не сокращалась. Они же в своей стратегии этого не учитывают – о чем я, собственно, и написал твоему Инде Хладану в сделанном мною расчете. Если бы у них на примете было еще три-четыре таких же мира, как мой, я бы их понял: выкачивай энергию до тех пор, пока возможно, и не отдавай взамен ничего. Но, по-моему, таких миров на примете у чудотворов нет. И твой мир погибнет до того, как вымрет мой. А гибель твоего мира ускорит смерть моего.

– Змай, но ведь не все же чудотворы одинаковые. Есть Страстан, а есть, например, Инда. Может, кто-то из них понимает, что происходит, но ничего не может сделать?

– Думаю, Инда из тех, кто очень даже может что-то сделать. Но ты прав, не все чудотворы одинаковые. Я знаю по меньшей мере двоих, на которых можно положиться. И которые действительно делают что-то для моего мира.

– Двоих? И кто это?

– Одного ты не знаешь, а второй… Я еще не совсем в нем уверен, но все говорит в его пользу. Это Крапа Красен, у которого сейчас служит Волче. Я давно на него обратил внимание, еще когда читал его статьи в Энциклопедии Исподнего мира. Знаешь, можно по-разному изучать историю, обществоведение, географию… С разными целями. Чудотворы обычно изучают наш мир с самыми что ни на есть утилитарными целями: как выкачать отсюда побольше энергии и поменьше за это заплатить. Но Красен другой, его интерес искренний, он… Мне кажется, он делает это с любовью. Это он добился сохранения жизни колдунам, пусть и не законодательно, но на деле. Конечно, продавать колдунов в рабство – это не лучший вариант, но все же их не убивают теперь сотнями, как сто лет назад.

– А… та женщина сегодня на площади?

– Ну, это расправа толпы, откуда толпе знать о негласных договоренностях Храма и чудотворов? Люди боятся колдунов так же, как в Славлене боятся мрачунов.

– Но в Славлене никто не убьет мрачуна вот так, на площади, – возразил Йока.

– Не факт. Однако в Славлене люди образованны, сыты, одеты, защищены – жестокость более свойственна голодным и испуганным, сытый человек благодушней, щедрей, снисходительней.

Что-то крикнула с кухни «мамонька» – наверное, про скорый обед, – и Змай сказал, что пора будить Спаску.

А потом до самого вечера они сидели в комнате Йоки и слушали долгий рассказ Змая. Йока устроился на постели, а Спаска – на ковре, положив голову Змаю на колени. Было сумрачно – мозаичные окна пропускали мало света, особенно в пасмурную погоду. Здесь не было солнечных камней, чтобы включить настольную лампу, но Йока, слушая историю Зимича и заранее зная, зачем в его мир пришли чудотворы, ненавидел солнечные камни все сильней. А может, это Змай умел так рассказывать, что история брала за душу?

А еще Йока смотрел на Спаску – и ему было грустно на нее смотреть. И Бисерку он почему-то представлял похожей на нее.

– Татка, а разве девушка может до свадьбы позволять такое своему возлюбленному? – спросила Спаска, когда рассказ дошел до любви Зимича и Бисерки.

– Нет, не может, – кашлянул Змай, словно опомнившись. – Во всяком случае, не в тринадцать лет. И особенно та, которая хочет выйти замуж за такого поборника благонравия, как Волче. Это Зимич смотрел на такое сквозь пальцы, Волче сквозь пальцы смотреть не будет. И вообще, для девушек это всегда плохо кончается.

– Татка, но если Зимич смотрел на такое сквозь пальцы, то разве ты смотришь иначе?

– Кроха, между возлюбленной и дочерью огромная разница. Возлюбленных – пруд пруди, а дочь у меня одна.

– У Волче только одна возлюбленная, – улыбнулась Спаска.

– Вот поэтому он тоже рассуждает иначе, чем Зимич. Не сбивай меня.

На том месте, где выяснилось, что Бисерка на самом деле дочь Айды Очена, Йока вдруг посмотрел на эту историю совсем иначе. Потому что Спаска была дочерью Змая.