– Да я что? Я не возражаю, с перевала надо бы рвануть. Но, может, с яру спуститься и оттуда кидать?

– Не докинуть оттуда до середины.

Ковалев понимал нежелание Коли подходить на лодке близко к «голове» зажора – хватило приключений с переходом на другой берег. И Ковалеву подумалось вдруг, что его идея подойти к зажору с воды имеет не вполне рациональные причины…

Поступок. Грань сумасшествия – поступок. Если поступать в соответствии со своими фантазиями (и, наверное, со своими тайными желаниями) – это ненормально. Переходить эту грань Ковалев не собирался, а потому взвесил еще раз, стоит ли рисковать. Решил, что стоит. И что рискнуть нужно было раньше, перед тем, как переходить на другой берег: Ковалев, пожалуй, догадался, почему Коля назвал это место перевалом, – там стрежень переваливался с одного берега к другому, проходил через середину реки. Выше по течению, чем первый поворот излучины, над которым они стояли.

Мокрый снег падает на бледное лицо речной девы и стекает по щекам вместе с холодными ее слезами. Будь проклят серый зверь, заступивший малышу дорогу! Малыш бежал к ней, к ней! Ни ведьма-проводница с ее знанием судьбы, ни ведьма-боголюбица с ее заклятиями не могут остановить малыша, если его зовет речная дева. О, как бы она его любила! Как ласкала! Он бы никогда не пожалел, что выбрал ее в матери! Если бы не серый зверь на его пути, будь он проклят!

Проклят, проклят! Демон смерти, он должен не предупреждать, а звать смерть!

Плачет речная дева, зовет малыша, проклинает серого зверя – и тот чует ее проклятия.

Река подхватила моторку и закружила, как щепку. Если бы Коля не успел убрать весла – остались бы без весел: прибрежный водоворот раза три стукнул лодку о твердый лед, пока не вытолкнул в полужидкое ледяное месиво. Грести поперек течения было не многим легче, чем против него, а риск перевернуться – значительно выше: ветер дул в один борт, а течение давило на другой, создавая вращающий момент. В итоге лодка зарылась в густой мокрый снег боком, опасно накренившись.

Кинуть связку шашек с лодки было сложней, нежели с берега. Стоять и то получалось с трудом, а уж замахнуться как следует… Ковалев не стал связывать пять шашек сразу, решил, что хватит трех. Провозился долго – не подумал приготовить связку на берегу…

Хоть он и встал одной ногой на борт, а другой на обледеневшую банку, рискуя от толчка потерять равновесие и упасть в ледяную кашу, это была совсем не та высота… И замах вышел не тот – связка отлетела не больше чем на двадцать метров. И от толчка он в самом деле поскользнулся, но за борт не вывалился, только, падая, ударился об уключину.

Взрыв кинул моторку против течения, едва не выбросив за борт Колю. А через секунду река устремилась в пробитую брешь всей своей силой, увлекая лодку за собой. Протащила, развернула и воткнула ее носом в ледяное крошево.

– Коль, а ведь прорвали… – выговорил Ковалев, ощущая под днищем мощный ток воды. – Это сверху лед, на глубине уже свободно.

Освобожденная вода перехлестывала через корму, заливая лодку смесью воды и мокрого снега.

– Если снесет – не поднимемся на веслах… – спокойно заметил Коля. – А если не снесет, так прямо тут потонем… Надо было на мою лодку мотор ставить, она непотопляемая.

– Двигай к носу, чтобы корма приподнялась повыше.

– Переломит тогда.

– Не переломит.

– Эх! Если загублю мотор – до берега на веслах догребем и пешком пойдем до дома… – решил Коля. – Давай, черпай воду!

Вместо черпака в лодке валялась двухлитровая пластиковая бутылка с отрезанным низом. Мотор задним ходом едва справился с рвавшимся вперед течением, но лодка сдвинулась с места, еле-еле отползая от ледяной пробки.

На веслах идти не пришлось – вскоре Коля вывел моторку на чистую воду. Ковалев был уверен, что должен наконец ощутить усталость, но вместо этого почувствовал совсем другое – ему показалось, что он опаздывает. И как всегда, опаздывая, он занервничал, запаниковал, с трудом подавляя раздражение.

– Коль, а быстрей нельзя? – проорал он.

– А мы куда торопимся? – резонно переспросил тот. – Разве что в баньку, или беленькой нутро погреть… О, так у тебя ж культурная поллитра стоит! Я чуть не забыл! Как считаешь, заслужил я стопочку?

– Да не вопрос… – пробормотал Ковалев. Меньше всего ему хотелось коньяка.

Впереди проступила тень железнодорожного моста, и Ковалев не сдержался:

– Быстрее, Коль! Ну быстрей же!

– Да чего ты заладил? Не спеши, а то успеешь! Я оборотов-то могу прибавить, но на такой волне перевернуться – как нехрен делать! – крикнул Коля.

Ковалев издали заметил лучи фонариков, шаривших по волнам с развалин водяной мельницы. И сразу вспомнился зеленоватый свет, мелькнувший в черной ледяной воде… Вспомнилось, что не потянись он тогда к этому свету, и его бы давно не было в живых.

Моторка влетела под мост.

– Глуши мотор! – заорал он Коле, едва не надорвав связки. – Стой! Стой!

Он мог поклясться, что в блеклом луче света увидел мелькнувшую над водой руку. Метрах в тридцати от лодки. Или в пятидесяти? В такую погоду оценить расстояние невозможно…

Моторка не автомобиль, затормозить не может. Она летела вперед с той же скоростью, что и с включенным мотором. И некогда было рассуждать – ни о том, что поступок есть грань сумасшествия, ни о том, что человек в реке Ковалеву просто привиделся, ни о том, что он только и ждал повода прыгнуть в воду. О том, чтобы снять сапоги, речь вообще не шла!

Ковалев прыгнул в воду, не задумываясь, что может перевернуть лодку. Хорошо толкнулся, несмотря на скользкий борт. Он и без того был промокшим, потому вода не показалась ему обжигающе холодной. И мелькнула в голове мысль, что реке это на руку, – переохлаждение началось давно и теперь быстренько его добьет…

В ледяной воде надо плавать брассом и не мочить голову, особенно затылок… Ковалев вынырнул, глотнул мокрого ветра и пошел вперед кролем. Он точно знал, куда идти. Он видел, как вспененная ледяным дождем и ветром вода сомкнулась над головой глупого мальчишки, как влечет его тело на черное дно, вяжет, становится густой и непроглядной, будто смола…

Почти неотвратимый конец ребенку… Интересно, кто из них словно в воду глядел?

Холод. Он появился неожиданно, стоило куртке промокнуть насквозь. Он был страшен – холод. Он останавливал дыхание, сжимал легкие, клокотал в солнечном сплетении. Он ломал руки и ноги, жег лицо и сдавливал голову жестким обручем. Особенно за ушами.

Мальчишку снесло под мост, туда, где позади опор вились водовороты, – до середины реки он не доплыл, и нырять пришлось неглубоко. Ковалев не стал рассуждать, откуда он знает, где именно нужно нырять. Ни перед тем, как нырнуть, ни после, когда ухватил Селиванова за руку, – тот уже не сопротивлялся, но Ковалев все равно перехватил его за волосы и повернул к себе спиной, как положено. Машинально, не думая. Глупый мальчишка был в одних трусах… От холода в глазах потемнело – ничего кроме темной воды вокруг. Непослушное тело отяжелело, налилось свинцом и шло ко дну, вместо того чтобы подниматься на поверхность. Ковалев неловко толкнулся ото дна, но сапог скользнул по глубокому скользкому илу. Конец? Бросить мальчишку, освободить руки? Но тогда зачем надо было нырять? Тут неглубоко, достаточно одного толчка. Тело не подчинялось усилиям воли, жесткий обруч все сильней сжимал голову, из солнечного сплетения к горлу катилась дурнота, и Ковалев едва не вдохнул поглубже, чтобы не потерять сознание, – и испугался. Короткого импульса страха хватило на толчок вверх.

Вынырнул. Хлебнул мокрого ветра, еще и еще… Теперь к берегу? Не доплыть.

А Коля неплохо соображал: развернул моторку, и теперь она плыла по течению совсем рядом – Ковалев рванулся в ее сторону, боясь, что снова уйдет под воду. Ухватился за борт, но не удержался. Спасибо Коле – подхватил Селиванова под мышки, потащил в лодку.