Зоя стояла на коленках перед какой-то иконой, висевшей в углу, и все громче шептала молитву, глядя в книжку, зажатую в руках. И сначала Павлику показалось, что у нее, как у ведьмы, распущены волосы, но потом он понял, что это большой черный платок, укрывший ее с головы до колен и распластавшийся по полу. И все равно было почему-то очень страшно – и от того, как мечутся огоньки на множестве свечей, расставленных по всей молельне, и от этого черного платка, и от свистящего Зоиного шепота, похожего на змеиный шип, – Павлик никогда не слышал змеиного шипа, но представлял его себе именно так. Он замер, будто завороженный, боясь выйти из полоски света в темноту, и несколько секунд стоял, собираясь с духом.

После света темнота показалась кромешной.

Но не успел он пройти и трех шагов, как на мгновение холл осветился синим светом и за большим стеклом в этой вспышке мелькнула темная фигура. Над головой загрохотал гром – и долгим ворчанием покатился по небу. Павлик замер и перестал дышать.

Распахнулась дверь на крыльцо – в холл ворвался ветер и шум дождя, и Павлик решил было, что это Бледная дева явилась за ним, но услышал звук закрывшегося зонта и частый стук каблуков. Вряд ли Бледная дева носила туфли, Павлик почему-то представлял ее босой. И уж точно она не ходила под зонтиком. Он шмыгнул к стене и присел возле дивана, где его в такой темноте точно никто не разглядит.

Это была Инна Ильинична. В брюках – он увидел это, когда она подошла к дверям молельни и на нее упал свет огня. И с распущенными волосами – на этот раз это точно был никакой не платок.

– Зоя Романовна, что вы делаете? – спросила она громко, голос ее звонким эхом разнесся по всему холлу, будто ломая что-то торжественное, развеивая ужасы.

Зоя не ответила ей, но шепот ее стал еще громче.

– Перестаньте. Вы не слышали грома? Вашими молитвами! Или вы всерьез полагаете, что это Илья-пророк явился покарать грешников?

Вместо ответа Зоя стала молиться в полный голос.

– Помогаете обряду изгнания бесов из реки? Вам нельзя читать эту молитву. Это грех. Грех гордыни в первую очередь, – продолжала Инна.

– Господь мне простит, – наконец ответила Зоя, закончив молиться словом «аминь». – И никакой гордыни в молитве нет, не надейтесь. Господь не прислушается к гордецу, а без Его помощи эта молитва бесполезна.

– А вы уверены, Зоя Романовна, что помогает вам именно ваш господь? Впрочем, я всегда говорила, что дьявол – лишь ипостась Бога…

– Не богохульствуйте перед Его ликом, в его доме! Как вы вообще посмели перешагнуть порог молельни, да еще и в таком богомерзком виде?

– Вряд ли он убьет меня молнией, думаю, ему слабо́… И мне совершенно все равно, кто слушает вашу молитву, Бог или дьявол, результат один: ни вам, ни людям на дорогих черных машинах не одолеть столь мощную сущность, как река. Но чем сильней ваше действие, тем сильней ее сопротивление. На той стороне уже затопило подвалы прибрежных домов, вам этого мало?

– Кто вам сказал, что это обряд изгнания бесов из реки? Как вам вообще пришла в голову эдакая дурь?

– Я ведаю, Зоя Романовна. Ведаю. И пришла я не уговаривать вас прекратить это опасное и бесполезное действо, а сказать, что сегодня утонет ребенок из санатория.

– К-кто?.. – запинаясь, переспросила Зоя тихим упавшим голосом. Она Инне поверила!

– Не знаю. Но мне кажется, надо проверить спальни.

– С чего вы это взяли? – будто опомнилась Зоя и кашлянула.

– Я ведаю. Давайте проверим спальни, в этом ведь нет ничего зазорного или неправославного, правда?

Сейчас они обе доберутся до спален и увидят, что Павлика нет… Надо бежать до того, как они обнаружат его исчезновение! Иначе Витьку ничто не спасет!

Ему не пришло в голову, что исчезновение Витьки тоже обнаружится. Он дождался, когда Инна и Зоя доберутся до лестницы, и метнулся через холл к шкафчикам с одеждой.

Он побоялся одеваться прямо в холле, выхватил из шкафчика куртку и сапоги и бросился к парадной двери – она была гораздо ближе, чем черный ход.

Ледяной ветер толкнул дверь назад так резко, что едва не сбил Павлик с ног, – и тут же прохватил рубашку насквозь, зашлепал по лицу мокрыми лепешками то ли дождя, то ли снега. Фонари не горели, темень была кромешной. Деревья в парке шумели под ветром, тот взвывал диким зверем – Павлик не услышал собственных шагов.

Он только тут вспомнил о Бледной деве. Когда услышал, как воет ветер. И попятился обратно к спасительной двери, в теплый уютный холл…

Но тогда Витьку никто не остановит, и он утонет, утонет! Павлик плохо знал, что такое смерть, она виделась ему долгой (но не вечной) разлукой, однако и долгая разлука с Витькой была для него невыносима.

Пока он маленький, нет ничего зазорного в том, чтобы попросить Бога о помощи. Павлик перекрестился, зашептал «Отче наш» и сделал несколько шагов вперед. Страх от этого не исчез, но Павлик все равно сел на мокрые ступеньки, чтобы натянуть резиновые сапоги. И чем громче он шептал молитву, тем бесполезней она ему казалась.

Штаны промокли вместе с колготками и трусами… Он надел куртку и накинул на голову капюшон – капюшон приглушил звуки, и от этого стало еще страшней: теперь кто угодно может подойти к нему незаметно. И загрызть…

Глупой была эта молитва… Зачем просить Бога ясеть на небесах, если он и так там ясит? И не избавляла она от страха совсем, ну совсем! Прав был Витька – не маршевая мелодия, шагать не помогает.

Павлик снова попытался вспомнить песню, которая ему так нравилась и которую он учил вместе с третьей группой. Но опять не смог ничего припомнить, кроме одной строчки из припева. И он повторил их вслух вместо молитвы:

– Но ты – человек, ты и сильный, и смелый…

И захотелось вдруг по-настоящему стать сильным и смелым. Павлик вздрогнул от озноба, пробежавшего по спине мурашками, и шагнул на ступеньки.

– Ведь ты – человек, ты и сильный, и смелый… – повторил он чуть-чуть уверенней.

Сказав это в третий раз, он ощутил вдруг облегчение и улыбнулся неожиданной мысли: у Зои свои заклинания, а у нас – свои. И сбежал по ступенькам вниз.

Глаза немного привыкли к темноте, но все равно к торцу корпуса пришлось двигаться ощупью. Павлик повторял и повторял единственную известную ему строчку из песни и стучал зубами не от страха уже, а от холода и болезненного перевозбуждения.

Обогнув корпус, он бегом побежал к задней калитке – разглядел тропинку между черных еловых теней. Калитка, на его счастье, была открыта, он толкнул ее посильней и стал как вкопанный – с тропинки на него смотрели два зеленых волчьих глаза…

Вспышка молнии показалась долгой – свет вокруг мерцал и переливался, отражался от бившихся под ветром тяжелых снежинок, и Павлик увидел волка всего в пяти шагах впереди. У него была мокрая всклокоченная шерсть, дыбом вставшая на загривке, прижатые уши и сморщенный в оскале нос – Павлик почему-то увидел сначала злобно сморщенный нос и только потом длиннющие клыки и обнажившиеся десны. Наверное, волк рычал, но в капюшоне за шумом ветра и шорохом мокрого снега Павлик этого не услышал.

Взрывать закраины смысла не имело – по ним воде не пройти, мелко и течение слабое. Подойти к противоположному берегу было еще тяжелей – против течения, то в ледяном крошеве, то снова разбивая кувалдой лед. Коля явно подустал, однако вида не показывал – бодрился и тоже пребывал в радостном возбуждении. Ковалев же не замечал ни усталости, ни холода, ни времени – внутри клокотала сила, которой он раньше никогда за собой чувствовал.

Еще три брошенные сверху связки помогли зажору оторваться от правого берега, теперь сильное течение подмывало его и с правой стороны, но пока не сдвинуло с места.

– Надо на лодке с середины подойти. – Ковалев качнул головой. – Подтолкнуть его под зад.

– Да ладно, теперь и так размоет. Я думаю, – неуверенно ответил Коля.

– А если не размоет? Или размоет через три дня?