И все же это был не плотный весенний лед, а ледяное месиво, да еще и поливаемое сверху дождем. Ну или почти дождем… Если бы не ветер, дувший против течения, река сама размыла бы помеху на своем пути до того, как пробка перекрыла русло.

Было очевидно, что с лодки бросать тротил бессмысленно, – дело не в том, что Ковалев прочел в сети о ледяных заторах и что разбивать их надо с «головы». Он чувствовал, куда нужно нанести удар, чтобы выбить «пробку».

– Коль, поворачивай! – Ковалев показал на левый, пологий берег, за поворотом поднимавшийся над рекой крутым кряжем.

До берега лодка не дошла – лед показался прочным, и Коля выключил мотор.

– А вот гляди, что я с собой прихватил на такой случай! – самодовольно сказал он и вытащил из-под банки небольшого размера кувалду. – Тут мелко должно быть…

Ковалев пробивал лед, лежа на носу моторки, а Коля использовал весло как шест.

– Хотя мы, бывало, на таком льде рыбу ловили. Рыба под первым льдом без наживки на крючок бросается! Кабы не твой динамит, могли бы пешком до берега дойти.

– Это не динамит, это тротил…

– Один хрен – взрывчатка. Весит-то изрядно…

Ковалев не стал спорить – если лед выдержит вес человека, стоящего на двух ногах, то уж под ящиком с тротилом не сломается точно. Однако ему не очень верилось в то, что лед выдержит человека, до берега можно было добраться разве что ползком. К тому же скользко было, как на ледяной горке, – дождь…

Ковалев сперва пожалел, что взял с собой только половину тротиловых шашек, – казалось, их не хватит на то, чтобы выбить огромную ледяную пробку. Однако, пройдя по берегу всего несколько шагов, он изменил свое мнение – вдвоем с Колей, конечно, ящик нести было легче, и тем не менее…

– Ну и погодка! – снова выдохнул Коля, вытирая мокрое лицо. – Чё, на яр будем подыматься?

– А то…

Бежит ведьма-проводница под дождем и ветром, некого ей просить о помощи, никто не поверит в зловещие знамения, свитые на миг из свечного чада… Ведает она, что бессильна сама изменить судьбу, и все равно бежит – попытаться ее изменить. Потому что нет для ведьмы-проводницы ничего страшней, чем провести дитя через свое сердце…

«Господи, Боже, ты область имаши небесным и земным; ради имени твоего великаго и ради несказанныя твоея благодати, ради единороднаго Иисуса Христа, услыши мя, недостойнаго раба твоего, в час сей»… – плывет шепоток с другого берега. Еще пуще хохочет в ответ водяной – помнит злые слова, что репьями завязли в речном тумане: «Стану да не благословясь, пойду да не перекрестясь»… Но пустынный божок особенно хорошо слышит недостойных своих рабов…

Как разъяренная змея готова ужалить всякого, до кого сможет дотянуться, так и река, разбуженная и растревоженная, не пощадит никого, кто окажется рядом, – и уж тем более того, кто бросит ей вызов.

Человек под мостом качает головой, глядя на глупых мальчишек, спустившихся к воде: не слышат они предостережений, не верят предупреждениям, не видят очевидного – ярится река и принимает вызов, и нет мальчишкам обратного хода, как нет обратного хода через холодный дом на болоте…

* * *

Павлик проснулся от какого-то странного тревожного сна, не кошмарного, а мутного, непонятного, тяжелого.

Ветер выл громко, было слышно и через окно, а форточка прогибалась и постукивала под его порывами. Снег шел густо-густо, его сдувал ветер, и крупные мокрые снежинки шлепали по стеклам. За его пеленой не было видно ничего, совсем ничего… И Павлик не сразу понял, что во дворе не горит фонарь.

Витьки рядом не было. Павлик достал смартфон из-под подушки – часы показывали одиннадцать вечера. Уже и старшая группа должна была спать. В такой темноте Бледной деве ничего не стоит незаметно подобраться к окну.

И тут Павлик вспомнил: в понедельник в полночь. Витька сказал, что поздравит Бледную деву с днем рождения и отдаст открытку от Павлика. А ведь Павлик так и не показал ему того места, откуда она прыгнула в речку! Он забыл, что понедельник начинается в двенадцать часов ночи! А вдруг Витька забыл тоже? Ведь ушел куда-то и не разбудил… Или просто еще рано? Или он раздумал брать Павлика с собой?

Павлик, не вставая с постели, открыл верхний ящик тумбочки, где должна была лежать открытка, но, сколько ни шарил там рукой, открытки нащупать не смог. Сел на кровати и посветил в ящик фонариком смартфона – открытки не было.

Неужели Витька взял открытку, а Павлика решил не брать? Может, он еще не ушел? Может, пока собирается?

Павлик нащупал ногами тапочки. В этот раз он не приготовил одежду, и пришлось долго искать ее в темноте. Колготки он решил все же надеть, чтобы носки не сползали и не мешали быстро ходить. Как назло, наделись они задом наперед, но переодеваться Павлик не стал.

Перед дверью он немного помедлил – а вдруг за нею все же притаился волк? Ну вдруг? От собственной трусости стало обидно так, что Павлик едва не расплакался: вот он будет стоять, как дурак, а Витька тем временем без него уйдет поздравлять Бледную деву…

Он толкнул дверь в коридор и отшатнулся: свет не горел. В коридоре всегда оставляли одну тусклую лампочку, а тут не оставили… Как назло! Ничего видно не было, ничего! И дверь в Витькину спальню будет не найти! От обиды из глаз все же потекли слезы, но Павлик, шмыгнув носом, размазал их рукавом и сделал два шага вперед. А потом вспомнил про фонарик в смартфоне.

Тот вспыхнул ярко-ярко, и показалось, что в конце коридора в сторону метнулась чья-то тень.

Павлик решил, что стоять глупо, а еще глупей – вернуться к себе, потому что до Витькиной двери всего несколько шагов и там уже не будет страшно!

Он пробежал их почти бегом, дернул к себе ручку, ворвался в спальню старшей группы и замер, так и не закрыв за собой двери.

Витьки не было – а в углу под иконкой с Божьей матерью ярко горела свеча, едва не потухшая от внезапно захлопнувшейся за спиной двери. Перед нею кто-то стоял на коленках и шептал молитву – Павлик не сразу узнал Сашку Ивлева, скорей догадался, что это именно он.

Сашка оглянулся и приложил палец к губам – остальные спали. Впрочем, пустой была не только Витькина кровать – похоже, отсутствовала половина старшей группы.

Павлик подошел к Сашке и шепотом спросил:

– А Витька где? Ушел?

Сашка кивнул.

– Без меня? – всхлипнул Павлик.

Сашка снова приложил палец к губам.

– Не реви. Он сказал, что погода не располагает…

– А ты чего не пошел? Погоды испугался? – криво усмехнулся Павлик.

– Я остался за него молиться. Если молиться от чистого сердца, тогда Господь, может, и помилует твоего брата и он не утонет. Бог ведь всемогущий.

– Почему это он утонет?.. – неуверенно пробормотал Павлик и отступил на шаг.

– Так он же речку пошел переплывать. Чтобы получить власть над Бледной девой. Помнишь, Инна Ильинична сказала, что надо переплыть речку тогда, когда ее переплыть невозможно?

– Помню… – Павлик отступил еще на шаг. – А почему он утонет? Он же плавает знаешь как здорово…

Он сам не поверил своим словам. Но надо было сказать что-то такое, чтобы не подпустить к себе накативший со всех сторон ужас… И мастер спорта говорил, что речку переплыть нельзя, но ведь Инна как раз и говорила: переплыть, когда это невозможно…

– Да не могут люди в холодной воде плавать! – горячо зашептал Сашка Ивлев. – Мы на Крещение в прорубь каждый год окунаемся, в святую воду. У нас один монах умеет купаться зимой, так он не больше пяти минут плавает и говорит, что больше пяти минут нельзя. Мы думали сначала, что заболеешь, а он нам объяснил, что утонешь, если долго плавать.

– А чего ты Витьке не сказал тогда? – Павлик хотел сглотнуть, но помешал комок в горле.

Почему он сам не рассказал Витьке, что говорил мастер спорта? Почему? Потому что не догадался, как Витька собирается «поздравить» Бледную деву…

– Да говорил я! Говорил! А он поржал только. Ты чё, брата своего не знаешь? Чего, ты думаешь, я за него молюсь? А если и ты помолишься, в два раза верней будет.