Когда Ковалеву было четырнадцать, в спортивном лагере его и двоих его товарищей тренер по-отечески выдрал скакалкой. Больно и унизительно. За то, что застал их за курением травки, раздобытой у местных гопников. Он должен был выгнать их из лагеря, написать в школу, родителям, а то и сообщить в милицию, но поступил иначе. Когда об этом узнал начальник лагеря, начались нешуточные разборки, тренеру грозило увольнение и прочие неприятности, вплоть до суда, – как же, рукоприкладство, совершенно непедагогичный метод воспитания… Всех троих вызвали к начальнику лагеря, заставили раздеться в присутствии врача, осмотрели соответствующие места и задали прямой вопрос, что это такое с ними приключилось. Начальник лагеря ошибся, когда вызвал их всех вместе, а не по одному, – Ковалев бы точно растерялся и не знал, что соврать. А вот один из товарищей Ковалева нашелся сразу:

– Ко мне вчера отец приезжал, ему на меня наябедничали, и он меня выдрал.

– А ко мне мать приезжала… – не дожидаясь подробных расспросов, вставил второй. – Ей тренер позвонил, нажаловался, она приехала и меня выдрала.

– Так, Ковалев, а тебя выдрала бабушка? – Начальник лагеря сложил губки бантиком. – Я правильно понимаю?

– Почему бабушка? Дед. – Ковалев едва не рассмеялся. – Ему тренер позвонил.

– И что же вы такое наделали, что ваши папы-мамы-бабушки сюда посреди недели примчались, а?

– Мы собирались бежать из лагеря в Финляндию, – хмыкнул сообразительный товарищ Ковалева. – Но родительское вразумление спасло нас от необдуманного шага.

Конечно, начальник лагеря не поверил ни единому слову, но дело замяли, не стали даже обращаться к родителям. Хотя они все втроем после отбоя пробрались в административный корпус и позвонили домой. Дед, конечно, ничего не понял и в родительский день учинил Ковалеву допрос с пристрастием – Ковалев все рассказал ему честно, от начала до конца. Не про Финляндию, конечно, а про травку, – потому что боялся, что дед на тренера пожалуется.

– Ну-ну, – сказал дед. – Надеюсь, всыпали тебе хорошо и добавлять не надо. А то бы я добавил.

Больше никогда в жизни желания курить травку у Ковалева не возникало, хотя пробовать доводилось, за компанию, но без энтузиазма. И никакого зла на тренера он не держал, потому что понимал его правоту и признавал его право наказывать, соглашался внутренне со справедливостью наказания.

Ковалев считал, что готов отвечать за свои поступки. Выходит, не готов? Или не уверен в том, что был прав, забирая Павлика? А теперь, получив по шапке, собирается сбежать, лишь бы не видеть торжества на лице Зои?

Что-то менять было поздно. Раз сказал, что уедет, – придется уехать. И Влада не поймет, если Ковалев вдруг передумает.

Следующей гостьей была Инна – приехала на машине, как только по улице проехал трактор, расчистивший снег. Аня уже спала, было около девяти вечера. Инну Ковалев тоже видеть не хотел, тем более что смотрела она на него с неприкрытым сочувствием. Понятно, Влада не обрадовалась ее появлению.

Инна сказала, что пришла на несколько минут. К Владе. Отказалась от чая и начала без предисловий:

– Вы не сможете уехать. Аня не сможет – у нее начнется приступ, как только вы отъедете от реки… от райцентра хотя бы на пять километров. Я говорила об этом Сергею Александровичу, но он мне не поверил. Вы – мать, вы лучше чувствуете опасность для ребенка; пожалуйста, поверьте, что вам не следует уезжать.

Влада сначала испугалась, а уже потом не поверила. Татьяна права, страх за детей иррационален.

– Серый, ну-ка быстро объясни мне, о чем тебе говорили и почему Ане станет плохо? В пяти километрах от райцентра начинается нецелебный воздух?

– То, что мне говорили, – полная чушь, – проворчал Ковалев.

Однако Инна не сдалась. И начала рассказывать Владе о призвании Ковалева, о власти, которую над ним имеет река, о совпадении, которое привело его в Заречное, и всю прочую ерунду, о которой рассказывала ему раньше. И о том, что Аня будет свободна, как только Ковалев ответит на зов…

По мере рассказа лицо у Влады делалось все кислей. И становилось понятно, что не только в Бога, но и во все остальное верят только придурки. Ковалев даже хотел напомнить ей о гадании на картах Таро и пророчествах Ангелины Васильевны, в которые Влада почему-то поверила.

Инна не стала дожидаться, когда Влада выгонит ее вон, – ушла сама, оставив Ковалева объясняться с женой о его призвании и прочих совпадениях.

Он рассказал Владе о том, что утром узнал от Татьяны. И о ее просьбе не уезжать.

– Нет, она в своем уме? – в конце концов фыркнула Влада. – Она на полном серьезе думает, что ты должен остаться здесь ради священной миссии спасения утопающих? Нет, ты не подумай, я не эгоистка, которой плевать на чужие человеческие жизни, которые ты призван спасать, но, по-моему, все это далеко от здравого смысла. С тем же успехом ты можешь посвятить свою жизнь тушению пожаров или поискам заблудившихся в лесу детей – тоже спасешь много жизней. Ты не хочешь стать пожарным, Серый? Нет? Интересно, почему? Наверное, потому, что закончил академию по другой специальности.

– Это не миссия спасения утопающих, все гораздо хуже: они считали моего отца ведьмаком, местным колдуном, который на ты и за ручку с водяными. И хотят, чтобы я тоже стал местным колдуном. Экстрасенсом.

– Потрясающе, – усмехнулась Влада. – Я думаю, нам пора спать, если мы хотим к семи утра успеть на дизель.

Ковалев не посмел заикнуться о том, что его отъезд – малодушие, которое вредит Ане. В смысле лечения в санатории и пребывания на свежем воздухе, без мистики и колдунства.

* * *

Дизель не успел доехать до следующей станции, когда у Ани начался приступ. Но сначала жалобно заскулил Хтон – как только закрылись двери и поезд тронулся с места. Аня тоже ныла всю дорогу, и вдвоем они довели Ковалева до белого каления. Собственно, и приступ начался у Ани, когда он не выдержал и прикрикнул на обоих:

– Да прекратите вы нытье когда-нибудь? Достали!

Не так уж громко он кричал. И не так уж зло, чтобы ребенок испугался. Даже Влада не вставила привычного «не ори на ребенка». И показалось сначала, что Аня нарочно дышит так, как перед приступом, что она научилась вызывать удушье, чтобы получать от родителей желаемое (о чем их с Владой давно предупреждали врачи), но ей неожиданно помог ингалятор. На пять минут.

А Хтон завыл. Как по покойнику – немногочисленные пассажиры оглядывались и ужасались, но заткнуть ему пасть Ковалеву не удалось.

На третий раз ингалятор помогать перестал. Аня задыхалась непритворно, Ковалеву показалось, что у нее синеет лицо, – и ничего, кроме ужаса и растерянности, бессилия, он не ощущал. Влада, едва сдерживая слезы, заорала, чтобы он немедленно сорвал стоп-кран и вызвал скорую, но ей кто-то сказал, что сейчас будет станция и скорую надо вызывать туда, а не в чистое поле.

Ковалев подхватил Аню на руки и бросился в тамбур, Влада потащила вещи, Хтон перестал выть и, шмыгнув у Ковалева между ног, оказался у дверей первым.

Еще несколько томительных секунд дизель замедлял ход и тормозил, пока не встал у платформы первыми двумя вагонами, – они ехали в третьем. Хтон спрыгнул вниз не задумываясь, Ковалев поискал ступеньки, но так и не понял, как по ним спускаться, и, побоявшись бежать в соседний вагон, тоже спрыгнул в снег, прижимая Аню к себе, – ощущение было такое, будто его ударили по почкам дубиной. Влада сбросила сумки на землю и крикнула, что ей помощь не нужна, когда Ковалев хотел поставить ребенка на ноги.

Дизель закрыл двери, свистнул и тронулся с места. Аня дышала глубоко и свободно, бронхоспазм прошел так быстро, будто его и не было.

Влада все же расплакалась. От облегчения. Обнимала Аню и беспорядочно целовала ей голову. Аня лепетала: «Мамочка, не плачь» и в итоге тоже заплакала. Нет, никогда Ковалев не поверил бы, что она может вызвать приступ нарочно, заставить Владу плакать нарочно!