– В воскресенье. И это не совсем моя просьба, это просьба моего брата. В воскресенье из церкви в нашу часовню перенесут икону, на крестный ход приедет большое епархиальное начальство…

– Ваш брат хочет, чтобы я поглядел и на крестный ход тоже? На один обряд я уже посмотрел, это плохо закончилось.

Татьяна не обратила внимания на его слова.

– Мишка был против крестного хода, это Зоя развила бурную деятельность и организовала многочисленные просьбы верующих. И знаете, почему он был против? Он до сих пор уверен, что виной смерти вашей матери была его попытка выгнать домового при помощи святой воды и молитвы. Он уверен, что разозлил этим нечистую силу.

– Надеюсь, вы не думаете, что я могу с этим согласиться?

– Нет, вам не нужно с этим соглашаться. С этим и я не могу согласиться. Но ходят слухи, что большое епархиальное начальство едет не просто так, а везет с собой людей… иеромонахов… с особым благословением. Даже Мишке напрямую об этом не сказали. Православная церковь не отрицает существования нечистой силы, но к борьбе с нею относится вроде бы с прохладцей, чтобы не давать повода верующим пользоваться верой как магией, а молитвой – как заклинанием. И в ответ на многочисленные жалобы верующих, которые утверждают, что в реке водится нечистая сила, было принято решение о переносе иконы, никаких обрядов изгнания дьявола… Но Мишка уверен, что большинство таких обрядов заканчиваются победой дьявола, если так можно выразиться. Да, ваш отец плевал ему под ноги и смеялся над «верунами», но Мишка считал, что именно ваш отец борется здесь с нечистой силой. А еще он уверен, что река ответит приезжим иеромонахам, если, конечно, они действительно приедут. Потому и просит вас остаться.

– Поддержать его морально, что ли? Или плюнуть ему под ноги прилюдно? Я не понимаю, чего он от меня ждет, я – это не мой отец. И мы с женой уедем сегодня, потому что мне все это надоело. Я устал от местных сплетен и нелепых обвинений.

Татьяна улыбнулась ему тепло, по-матерински.

– Я не буду вас уговаривать. Мне понятно ваше желание уехать сегодня же. На это Зоя и рассчитывала, когда звонила в полицию. И Алька на это рассчитывала, когда обстряпывала мою поездку в областную больницу. Жаль только, что Анечка не долечится, у нас в самом деле целебный воздух… Вы заметили, насколько ей стало лучше? Ведь ни одного приступа за три недели.

Ее хитрости были шиты белыми нитками, но как раз это Ковалеву и нравилось – это означало, что Татьяна хитрить не умеет.

– И тем не менее, мы уедем. И Зое передайте, что Хтона мы забираем с собой, она может не беспокоиться за детей в санатории, которым он якобы угрожает.

– Она говорила с вами о Хтоне? Я забыла упомянуть еще одну маленькую деталь. Дело в том, что через месяц после Наташкиной смерти ваш отец поймал собаку, которую собирался утопить. Якобы она бросалась на людей. Но почему-то не утопил, а оставил у себя. Эта собака была очень похожа на волка, и бабка Аксинья, женщина образованная, почему-то посоветовала ему назвать ее Хтоном. У нее вообще были мрачные шутки…

– Ничего мистического, мне то же самое посоветовала Инна Ильинична, правнучка бабки Аксиньи. Надеюсь, вы не верите, что у меня на крыльце лежит та же самая собака, которая стала причиной смерти моей матери?

– Нет, конечно не верю. Должно быть, это работа доминантных генов Федькиного пса, потому они так похожи. И я не уверена, что именно будущего Хтона я видела в вашей спальне при свете красного фонаря. Однако сейчас я скажу вам одну вещь, над которой вы вольны посмеяться. Но это результат моих многолетних наблюдений за детьми в санатории.

Татьяна зачем-то оглянулась на окно и слегка пригнулась к Ковалеву, понизив голос:

– Когда вокруг санатория рыщет волк, дети не вспоминают Бледную деву. Но стоит ему исчезнуть, как она появляется. Понимаете? Она до сих пор боится собак…

Татьяна не была ведьмой. Она не умела даже хитрить. Если бы что-то подобное Ковалеву сказала Зоя, или Инна, или Ангелина Васильевна – он бы расхохотался. А тут у него по спине пробежал холодок.

* * *

– Серый, мы ведь не потащимся с вещами на автобус, правда? Да еще и когда снегу по колено. Мы ведь вызовем такси? – намекнула Влада.

Снег сыпал и сыпал – впору было расчищать дорожки во дворе снова.

– Вызывай, – усмехнулся Ковалев.

Аня снова начала реветь – она не хотела уезжать. У нее только-только наладились отношения с девочками и появилась «лучшая подружка» Анжелика… Даже Ковалев засомневался: не слишком ли эгоистично его желание уехать? Но Влада пока была непреклонна.

– Алло? – заговорила Влада в трубку. – А такси можно вызвать? Как это нет?!

Ей что-то долго объясняли, и лицо ее становилось все более растерянным. Понятно, что вещи до автобуса пришлось бы тащить Ковалеву…

Однако все оказалось еще хуже.

– Серый, дизеля не будет. Верней, он будет неизвестно когда. Там из-за снегопада что-то на железной дороге случилось. Говорят, завтра дополнительный дизель пойдет, утром. Автобусы не ходят, такси ездят только по крайней надобности, снег не успевают убирать, уже несколько аварий было на ровном месте – машины заносит. Говорят, быстрей двадцати километров в час никто не разгоняется.

– Ну что, поедем завтра утром, – пожал плечами Ковалев. – Не пешком же идти.

У Ани тут же высохли слезы, но Влада сказала, чтобы она не слишком радовалась, – они поедут завтра утром.

Снегопад прекратился внезапно, сумрачный день вдруг закончился ясным закатом, и легкий морозец сменился основательным, крепким…

Ковалев чистил дорожки во второй раз, хоть Влада и говорила, что в этом нет необходимости. Ему было, пожалуй, даже жарко, но он все равно чувствовал, как крепчает мороз, как снег под сапогами скрипит все тоньше и громче.

Коля с загадочным лицом подошел к калитке, но во двор заходить не стал, поманил Ковалева пальцем.

– Слышь, пошли кой-что покажу…

– Что? – нехотя спросил Ковалев, разгибаясь. Никуда идти не хотелось.

– Пошли, не пожалеешь. И дочку с женой зови.

Ковалев не пожалел. Сумерки были долгими и ясными. Коля провел их через свой двор к мосткам, уходящим в воду, – по сторонам от мостков вдоль берега уже легли ледяные закраины.

– Во, глядите. Природное явление. Редко кто застает, шугоход называется… – сказал Коля почему-то шепотом и приложил палец к губам.

– А что такое шугоход? – спросила Аня тоже шепотом.

– Тише… Слушай, – ответил Коля. – Шуга звенит.

– Река замерзает, – ответил Ане Ковалев. – Видишь, плывут льдинки? Это называется шуга.

Шуга пела. Пощелкивала, шуршала, приплескивала в морозной тишине. Воздух не двигался – двигалась река. Быстрая на стрежне, у берегов она замирала, подталкивала тоненькие льдинки, кое-где покрытые снегом, к закраинам, и те росли на глазах.

Никогда в жизни Ковалев не слышал такого чудного звука… Он не сразу вспомнил, на что это было похоже, и удивился, когда сообразил: бывало, в детстве бабушка перед сном гладила его по голове. Звон шуги в сумерках, будто колыбельная песня, выхолаживал тревоги и обиды, бередил что-то внутри, рождал неизбывную зимнюю тоску, светлую и сонную.

Ковалев мог слушать его бесконечно. Влада и Аня ушли домой, а Ковалев все стоял и стоял, не в силах шевельнуться. Ему вовсе не хотелось побеждать реку – она засыпала, прощалась с ним до весны, предлагала перемирие. Умиротворение. Спокойствие. Она не бросала вызов – дарила на прощание материнскую нежность. И в звоне шугохода, в дымке, вившейся над водой, Ковалеву слышалось тихое дыхание и приглушенный девичий смех.

А может, он напрасно решил уехать? Путевка на сорок два дня, Аня может лечиться еще три недели с лишним. И, собственно, из-за чего? Обиделся?

Боялся прийти в санаторий и увидеть торжество на лице Зои. Будто она устроила ему выволочку. Наказала за плохое поведение. Он ведь и дорожки расчищал, чтобы никто не заметил, что его наказали…