– Ибо народ… – сквозь зубы проворчал Витька. – Не ходи! Вот тут встань и стой, пока тебя в трясину не затянет!

Русел шмыгнул носом – понятно, что остаться одному на болоте было еще страшней, чем идти со всеми.

Забор оказался гнилым, половина кольев пообломалась, а когда Витька тронул один из них, кол затрещал и с хрустом повалился на землю.

– Ты чё? – зашипел Аркан. – Щас ведьма услышит!

– Да и писюн ей в оральное отверстие.

Витька прошел вдоль забора, поглядывая на освещенное окошко, пока не обнаружил дыру между кольев, через которую можно было пролезть во двор. Снизу в окошко Павлик ничего не разглядел – оно было высоко, дом стоял как будто на холмике и не больше чем в пяти шагах от забора.

– Отче наш, иже еси на небесех… – истово зашептал Сашка Ивлев.

– Кончай висягой дроболызгать, – буркнул Витька. – Полезли. Зубов бояться – в рот не давать.

Он первым протиснулся в дыру и протащил за собой Павлика. Русел так испугался остаться снаружи в одиночестве, что оттолкнул Аркана и пролез во двор сразу за Сашкой.

– Ну? – шепотом спросил Витька. – Кто полезет в окошко смотреть?

Русел замотал головой, Сашка отступил на шаг.

– Что-то мне пока стремно… – Аркан почесал в затылке.

– Я просто так спросил. Думал, может, кому-то неразменный рубль больше, чем мне, нужен, – усмехнулся Витька и шагнул к окну, выпустив руку Павлика. Но потом оглянулся и сказал: – Если чего, только попробуйте Пашку тут одного бросить, – с того света достану, впитали?

Пока Витька держал его за руку, Павлику не было страшно. Ну или почти не было.

– Вить, не ходи, а? – Павлик почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

– Все будет фэншуй! – Витька осклабился, а Павлика взял за руку Сашка Ивлев.

– Мы за него помолимся, – сказал он Павлику на ухо. – Вместе.

Витька подошел к стене, потрогал бревна и ухватился за откос окна – едва достал. Наверное, бревна были скользкими, потому что сперва у него не получилось подтянуться, нога сорвалась обратно на землю. Сашка Ивлев шептал в ухо Павлику молитву, но тот не обращал на это внимания – смотрел на Витьку. А Витька подтянулся во второй раз, стал обеими ногами на бревна и заглянул в окно. Прошло несколько долгих секунд, а потом за стеклом что-то шевельнулось, свет задрожал и его тут же накрыла тень – Зоя подошла к окну! Павлик видел только ее страшный силуэт, а лицо, вплотную приблизившееся к лицу Витьки, оставалось в тени…

Витька отшатнулся от стекла, нога соскользнула с бревна, он не удержался, свалился на землю и молча перекатился через голову назад. Тут же заорал Русел и бросился к забору, но, похоже, застрял в дыре. Или испугался один оказаться на болоте.

Павлик тоже закричал, потому что думал, будто Зоя убила Витьку взглядом, но тот встал на четвереньки и встряхнул головой.

– Козе в трещину… – выругался он, поднимаясь на ноги. – Там Инна Ильинична…

– Да ты гонишь… – Аркан раскрыл рот.

– Падла буду. Она там… что-то ела… У нее рот весь в крови!

Аркан постоял с секунду на месте, а когда заскрипела дверь дома, заорал погромче Русела и бросился к дыре. Сашка запищал по-девчоночьи и побежал следом, дернул Павлика за собой – Павлик не ожидал такого сильного рывка, споткнулся, выпустив Сашкину руку, и растянулся на земле. И разревелся бы, но не успел – Витька подхватил его под мышки и поставил на ноги, подталкивая к дырке в заборе, через которую воющий Аркан уже пропихнул вопившего на все болото Русела.

Позади раздался хохот – звонкий, а не хриплый, но от того еще более жуткий. Витька стукнул в спину замешкавшегося Сашку – тот, как дурак, крестился и отчаянно давил из себя:

– …Да будет воля твоя!.. Яко на небеси!.. И на земли!..

– Ушлепок долбоклюйный, – хохотнул Витька, протолкнул Павлика в дырку и протиснулся в нее сам. – Куда ломанулись, тундра неогороженная! За мной давайте!

Витька побежал не туда, откуда они пришли, а в сторону, по широкой и довольно твердой тропинке – разве что местами скользкой от грязи. Павлик очень старался от него не отстать, но Русел с Арканом их все же обогнали, сзади остался только Сашка, который, задыхаясь от бега, продолжал что-то шептать себе под нос и наверняка крестился на ходу, только Павлик этого не видел, потому что не оглядывался. А звонкий смех ведьмы зловеще несся им вслед…

Как ни странно, бежали они не долго, вскоре тропинка вывела их к мостику через канаву, а за кустами показались желтые фонари шоссе. Там Витька догнал Аркана и Русела, остановился, чтобы перевести дух. У Павлика совсем сползли носки, так что не только бежать, но и идти было невозможно.

Под светом фонарей страх сразу пропал, никто больше не орал, Аркан заржал неуверенно, за ним захихикал Русел и расхохотался Витька. Сашка не мог отдышаться, но тоже улыбался во весь рот и шевелил губами – должно быть, на всякий случай продолжал молиться.

– Как вам вштырило-то! – сквозь смех выдохнул Витька.

– Дык! – радостно подхватил Русел.

От того места, где они стояли, была видна автобусная остановка около санатория.

– Не, а там чё, правда Инна была? – спросил Аркан.

– Ну! – ответил Витька. – Я как ее вблизи увидел – офонарел.

– И чё теперь?.. – Аркан почесал в затылке.

– Писюн его знает. – Витька пожал плечами, и все почему-то перестали радоваться и замолчали. – Помните, там не только Баба-яга была, но и чикса молодая?

В упавшей вдруг тишине стало слышно, что себе под нос с глупой улыбкой шепчет Сашка Ивлев:

– Бабка Ёжка, бабка Ёжка, не ложитесь у окошка. Бабка Ёжка, бабка Ёжка, не ложитесь у окошка…

* * *

Несмотря на тщательную перевязку, среди ночи Ковалева разбудила тупая дергающая боль в ранке – слишком несерьезной, чтобы не спать из-за нее по ночам. Он поднялся скорей от раздражения, нежели в надежде что-то предпринять. Выпил таблетку баралгина и, натянув спортивные штаны, пошел во двор.

Он еще на веранде расслышал странные и неясные звуки, на крыльце же они стали отчетливыми: жуткий собачий вой несся со стороны реки. От него холодело внутри сильней, чем от морозного воздуха, перехватившего дыхание; он будил в душе неизбывную тоску и страх смерти, горечь и обреченность. А еще, пожалуй, жалость – острую, как и тоска. Лишь настоящее горе способно исторгнуть из собачьей глотки эти звуки. Горе, которое нельзя облечь в слова, осмыслить, осознать – только ощутить.

Вернувшись в дом, Ковалев никак не мог выбросить собачий вой из головы – казалось, он был слышен и сквозь стены, – это тоже мешало уснуть. И сны после этого были муторными, от них хотелось поскорей проснуться…

* * *

Иногда зима берет реку приступом, иногда – долгой осадой: сыплет снегом, бьет морозом, сгущает ледяную кашу, пока не закует реку в лед. Заснет водяной на темном речном дне, под звон метелей и шорох снегопадов. Горе тому, кто потревожит его зимний сон: вмиг затащит под лед, в черный безвыходный холод…

Выспится водяной к весне, почует теплое солнышко, ток талой воды и потянется спросонья – взломает лед тяжелой волной. Страшна река во время ледохода, когда резвится водяной и справляет веселые свадьбы: мчатся многопудовые льдины вниз по течению, толкаются в водоворотах, наскакивают друг на друга, бьют в берега; лед ломает опоры мостов, сносит пристани, рушит дамбы, плющит лодчонки. Радуется водяной весне, напивается допьяна талой водой, пляшет, гоняет по дну свадебные свои поезда – бесится река, поднимается выше, разливается шире. И не успокоится водяной, если не накормить его досыта.

Скрипит дверь темного дома: немногие переступают его порог без робости. Мглистый серый полусвет плавает по комнатам, гасит свечи. Шепчутся тени по углам – знакомыми как будто голосами, – зовут по имени, вздыхают, всхлипывают. И похож этот дом на странный сон: кажется, что вот-вот проснешься, вдохнешь поглубже, встряхнешь головой, утрешь ледяной пот со лба… Наяву этот дом был совсем другим.