– Дядя Федя утонул на глазах у десятка людей, во время ледохода, – сжав губы, тихо ответила Инна. – Он спасал двух пацанов, которые решили покататься на льдине, – у нас это традиционное развлечение подростков по весне. Льдина разбилась об опору моста, на шоссе, веревку не докинуть – далеко. Саша и дядя Федя поплыли, оба были с веревками, чтобы пацанов в случае чего с берега тащили. Сашу вытащили вместе с мальчиком, а дядю Федю льдина ударила по затылку, и он выпустил веревку. Мальчика вытащили, а его – нет.

– А… на лодке не пробовали?

Дежавю. Ковалев будто слышал такую же историю совсем недавно, но не мог припомнить, от кого и где. И, вроде бы, он уже спрашивал о лодке…

– На лодках в ледоход не катаются, ее тут же разобьет льдом. Об этом много разговоров было потом – о том, как надо было делать. И что по две веревки надо было каждому, себе и мальчишке, и что надо было вокруг пояса обвязываться, и на лодке надо было попробовать, и на льдине с веслами или с шестом. После драки, знаете, хорошо размахивать кулаками… А это ведь минуты, течение сильное, за ними бежали по берегу, по снегу… Даже то, что веревку нашли так быстро, – и то чудо.

Ковалев поймал себя на мысли, что все время смотрит на ее губы – и вовсе не для того, чтобы понять ее настроение, а как раз наоборот: представляет, какие они мягкие и податливые. Она вся казалась мягкой и податливой, приятной на ощупь… И если от взгляда ее матери тошнотворно кружилась голова, то от взгляда Инны Ковалев ощущал что-то вроде свободного падения.

Их разговор, зашедший в тупик, неожиданно прервала Татьяна Алексеевна.

– Сергей Александрович, я слышала, к вам на выходные приедет жена. – Она присела напротив и сладенько улыбнулась.

– Кто вам сказал? – не удержался Ковалев.

– Аня говорила об этом Юлии Михайловне. Так вот, я подумала, что Ане будет приятно видеть здесь и маму тоже, так что приходите в столовую вместе с женой, санаторий не разорится.

И откуда взялась такая щедрость?

– У нее нет справок…

– Ничего страшного, я беру ответственность на себя. – Татьяна снова улыбнулась и поднялась.

Инна посмотрела ей вслед и сказала, поморщив нос:

– Они все просто умирают от любопытства, так им хочется взглянуть на вашу жену. А еще они наивно надеются, что она считает себя православной и заставит вас серьезней относиться к молитвам перед едой. Они ведь не слышали, что в Бога верят только придурки.

Пожалуй, Ковалев опасался привести сюда Владу – именно из-за ее бескомпромиссности. Влада за словом в карман не лезла и говорила обычно то, что думает, – не задумываясь о том, что говорит… Да они же ее заклюют!

А еще ему не хотелось, чтобы Влада встретилась с Инной…

– Вы разве без выходных работаете?

– Суббота у нас рабочий день, у каждого на неделе есть выходной. У меня – понедельник. У Зои – сегодня, но она все равно приходит, потому что ей дома делать нечего. Воспитатели три через три работают, санитарки и нянечки сутками. Саши завтра не будет.

После тишины Заречного райцентр показался шумным и суетным большим городом с праздничной иллюминацией. Автобус лихо развернулся на кольце перед каменным зданием вокзала (где иногда останавливались поезда дальнего следования, а два раза в день – пригородный дизель). Напротив вокзала сиял огнями дворец культуры, вокруг которого собралась местная молодежь от двенадцати до семнадцати лет (а Ковалев-то недоумевал, отчего в автобусе так много детей!), в ларьки и «стекляшки», опоясавшие привокзальную площадь, выстроились очереди, а на ступенях вокзала курили три бдительных стража порядка с рациями – не было сомнений, что во дворце культуры скоро начнется дискотека.

Таксисты на маленькой стоянке сидели в машинах с закрытыми наглухо окнами…

До приезда Влады оставалось полчаса, и Ковалев намеревался провести их в вокзале, но тот закрывался в восемь вечера – пришлось бесцельно шататься по площади вместе с подростками. Под рисованным плакатом о дискотеке по пятницам Ковалев с удивлением обнаружил строгую приписку: «Лица старше тридцати лет в танцевальный зал не допускаются». Рядом висело скромное объявление о субботних вечерах «для тех, кому за тридцать».

Под табличкой «не курить» курили и хлебали пиво два десятка детей обоего пола, смачно сплевывая себе под ноги. Краем уха Ковалев поймал обрывок разговора двух девочек, обсуждавших, куда лучше запихнуть раздобытую бутылку водки (видимо, спиртное на дискотеку проносить не разрешали); совет проходивших мимо пацанов был не нов, но слегка покоробил: слишком уж юны были и обладательницы бутылки, и советчики. Возле «стекляшки», продававшей пиво несовершеннолетним, Ковалева сперва попытались «склеить» две четырнадцатилетние девчонки, а вслед за ними тут же появились местные мальчишки года на два постарше – заводились, но не преуспели.

Вот тут-то Ковалев и увидел в очереди за пивом Селиванова, Сашеньку Ивлева и еще двоих ребят из санатория. Вряд ли их отпустили погулять в пятницу вечерком, тем более что автобусов на Заречное до утра не предвиделось… Интересно, откуда у них деньги на пиво, дискотеку и такси? Ковалев имел смутные представления о жизни в интернате, но думал, что денег воспитанникам иметь не полагается.

На автобусной остановке, где автобусов никто не ждал, последовала еще одна неуклюжая заводка местных пацанов, с банальным: «Дядя, дай закурить». Ковалев ответил, что не курит, и этого, как всегда, оказалось достаточно. Умом он понимал, что пьяные подростки, сбившиеся в стаю, – серьезная опасность, но в глубине души в это не верил, и его невозмутимость гасила их азарт. Впрочем, встать им поперек дороги Ковалев бы поостерегся.

Наконец распахнулись двери в дом культуры, и дети потянулись на дискотеку. У входа был организован натуральный шмон, сопровождавшийся возмущенными воплями, но, похоже, игра «спрячь бутылку от охранников» тоже входила в программу развлечений. В толпе, собравшейся перед дверьми, Ковалев разглядел и ребят из санатория. Широкое крыльцо с колоннадой хорошо освещалось – тут-то он и увидел, откуда они берут деньги на пиво: хороший мальчик Сашенька Ивлев профессионально шарил по карманам местной молодежи, и Ковалев не сомневался, что остальные делали то же самое, так как вовсе не спешили продвинуться ко входу. Негодования он не испытал – наоборот, жалко их стало. Не потому, что они бедные и несчастные дети без папы, мамы и карманных денег, а потому, что их будущее после увиденного не вызывало сомнений.

На площади стало тихо и безлюдно, таксисты опустили стекла и с облегчением закурили, только милиция на крыльце вокзала не расслаблялась.

Автобус опоздал на двадцать минут.

Влада с огромной сумкой через плечо стояла в очереди на выход, смотрела в окно, но Ковалева не видела – и показалась ему растерянной и усталой. Однако от ее растерянности не осталось и следа, когда он дал ей руку на выходе и забрал сумку.

– Уф, Серый… Я все хотела тебе позвонить, но по дороге не было сетки! Здесь где-нибудь есть аптека?

– Думаю, есть, но наверняка закрыта.

– Я забыла ригевидон.

– И что? Теперь мы будем полночи искать аптеку?

– Да, будем. И если ты свинья, то я могу сама таскать эту ужасную сумку.

Аптека нашлась нескоро, на другой стороне железной дороги, в круглосуточном универсаме. Потом они немного заблудились и шли к стоянке такси с противоположной стороны, через пустынный и темный парк. Ковалев ворчал, но Влада не обращала на это внимания. Ориентиром послужили звуки музыки, доносившейся из окон дворца культуры.

А перед выходом из парка, под единственным здесь фонарем, мимо них пробежали Сашенька Ивлев и двое его товарищей – втроем, Селиванова среди них не было. Ковалев оглянулся и покачал головой – мальчишки мгновенно скрылись в темноте, а у ворот появились и их преследователи, местные ребята. Ну, хоть не милиция – Ковалев сперва подумал, что их поймали с поличным.