Утоптанный гравий зашуршал под ногами – в полнейшей тишине… Она бежала тем же путем, поднималась на мост этой же тропинкой. Зачем?

Ковалев даже остановился ненадолго: почему он так уверен, что она бежала? Не шла, а именно бежала? Женщине тяжело бежать с ребенком на руках, почти невозможно. Наверное. Может, он все-таки что-то помнит? Ведь снилась же ему комната в доме тети Нади и красный фонарь.

А где, интересно, жил этот Смирнов, который спас ему жизнь? Ковалев не очень хотел думать, что этот человек – его отец, мало ли чего наговорила старая ведьма… В детстве он не сильно мечтал об отце, деда ему вполне хватало, – разве что иногда, когда случалось на деда обидеться, но такое бывало не часто. Отцы его друзей (у кого они имелись) обычно отличались от деда в худшую сторону: или были вечно заняты, или вечно пьяны – и слишком часто находились с сыновьями в непримиримой конфронтации. Нет, он не мечтал об отце. Но думать о том, что этого человека нет в живых, было горько, по-детски обидно.

Ковалев поднялся на мост и прошел вперед несколько шагов. Странная, нереальная тишина звенела в ушах, от холода заныли пальцы и занемели ступни. А потом, остановившись в десятке шагов от выступавшей в сторону площадки, он наконец обнаружил луну – круглую и желто-оранжевую: она вылезла над рекой из-за кромки леса и пустила по туманной воде широкую блестящую дорожку. Ковалев подошел вплотную к тонким перилам и заглянул вниз. Высоко… Больше десяти метров точно. А глубоко ли? Он не сомневался, что, прыгнув вниз, выплывет на берег без труда – если хватит глубины, конечно. Еще минуту назад уверенный, что ничего не боится, он внезапно ощутил страх перед этим гипотетическим прыжком, а вместе со страхом – азарт и острое желание этот страх преодолеть.

Вряд ли женщина с ребенком на руках могла прыгнуть с моста от желания преодолеть страх… И как способ что-то доказать, обратить на себя внимание – это было слишком. Наверное, старая ведьма никогда не смотрела вниз с этого места…

Вода была теплее воздуха; над ней, будто парок над чашкой горячего чая, вился легкий туман, золотистый в лунном свете. Если бы в двенадцать лет Ковалев не пробовал переплыть холодную реку, он бы скинул ватник. Но его последующие изыскания в этой области говорили обратное: он сунул руки в рукава (холодные уже рукава, обжегшие голую кожу) и застегнул две пуговицы. Взялся рукой за широкую балку фермы – ледяную, к ней едва не приклеились пальцы – и снова глянул вниз. Встал на нижнюю поперечину перил, подтянулся. Наверное, правильней было бы перекинуть ногу через перила и прыгать с узкой полоски дощатого настила с наружной стороны, но Ковалев поднялся еще выше, придерживаясь за балку, выпрямился и, примериваясь, посмотрел на воду.

На берегу, отчетливо видимый в лунном свете, стоял человек с удочкой на плече и, запрокинув голову, смотрел на Ковалева. Заметив ответный взгляд, человек нарочито покрутил пальцем у виска и сплюнул.

Нет, дело не в том, что Ковалев боялся показаться кому-то сумасшедшим, – этот прозаичный жест будто вырвал его из сна, вернул в реальность, в обыденность из романтического кошмара. Так, наверное, чувствует себя лунатик, проснувшийся на краю крыши… Ковалев пошатнулся, оглянувшись назад, и с трудом удержал равновесие, вцепился в балку изо всей силы – она были слишком широкой, чтобы обхватить ее ладонью, и держаться пришлось только пальцами. Человек с удочкой еще раз покрутил пальцем у виска и направился под мост.

Залезать на перила было значительно проще, чем слезть… И, наконец ступив на прогнившие доски настила, Ковалев вдруг заметил, что совсем продрог, что не чувствует ног, что от холода ломит не только уши, но и голову на висках и затылке…

До дома он пробежался бегом – и перед калиткой ввалился в лужу другой ногой. Постель не показалась ему чересчур теплой, Ковалев долго стучал зубами, от чего никак не мог уснуть.

Утром он был уверен, что ночное приключение со странными фантазиями ему приснилось, а галоши промокли от сырости на веранде. Вспомнив «настоящее динго», прихватил со стола пирожок с картошкой.

Выходя из дома, он столкнулся с бабой Пашей и ощутил некоторое чувство вины – в самом деле, старушка наверняка рассчитывала посидеть-поговорить, а старая ведьма Ангелина Васильевна беспардонно выпроводила ее вон… Не то чтобы Ковалев хотел провести вечер в обществе старушки, но попить с нею чайку стоило хотя бы из вежливости.

Она задержала его на минуту, сообщив, что у него кончаются дрова, и даже предложила взять немного у нее из сарая. О том, где люди берут дрова, Ковалев имел смутное представление – наверное, не у соседей… В супермаркетах продавались связки поленьев, но этот путь тоже представлялся сомнительным. В общем, пришлось заказать машину и выложить треть взятых с собой денег – при том, что пиленые дрова стоили в полтора раза дешевле колотых.

Скорым шагом переходя мост, Ковалев все же глянул вниз – нет, не приснилось: ощущение азарта было точно таким, как ночью… «Настоящее динго» по дороге ему не встретилось.

При встрече с Инной за завтраком Ковалев испытал некоторую неловкость, она же была невозмутима – скорей всего, просто не знала, что ее мать накануне к нему заходила. Еще интересней было увидеть Зою Романовну, и хотя Ковалев давал себе слово относиться к рассказу Ангелины Васильевны как к обычным женским сплетням, все равно не мог не смотреть на Зою с другой стороны – такой взгляд будто избавлял от ее власти над ним.

– Александр Петрович, – обратилась Зоя к инструктору Саше после привычного уже замечания Ковалеву, что приступать к еде надо вместе со всеми, – сегодня у вас занятия с младшей группой.

– Так точно, – усмехнулся тот.

– Я хотела бы напомнить, что штатный инструктор ЛФК у нас вы и только вы. Посторонним людям категорически нельзя вести занятия с детьми, тем более в бассейне.

– Я так и знал, – весело ответил Саша.

– И дело не только в медицинских справках. Вы должны понимать, что работа с детьми – это ответственность, что далеко не каждого можно допускать к детям, особенно людей без специального образования, соответствующих характеристик и психологического тестирования.

– Это вы о педофилии? – Саша едва не прыснул.

Зоя Романовна немного смутилась и на Ковалева не взглянула.

– Я говорю об элементарных правилах, Александр Петрович. И смешного в них очень мало.

– Я все понял, Зоя Романовна. – Саша лучезарно улыбнулся.

Ковалев не полез в бутылку, только усмехнулся про себя – подозрение показалось ему нелепым, не заслуживавшим внимания.

Но Инна считала иначе – после завтрака Ковалев снова оказался за столом с ней наедине.

– Вчера, пока вас допрашивала милиция, а потом Зоя Романовна, весь трудовой коллектив обсуждал вашу любовь к маленьким мальчикам.

– Знаете, я даже говорить об этом не стану, – фыркнул Ковалев.

– И тем не менее… Милиция посчитала, что я вас прикрываю, – это мне папа вчера рассказал, ему уже доложили. И Павлик тоже вас прикрывает. Он вообще странный мальчик и для своих лет очень сообразительный. Его Зоя осторожно так расспрашивала – трогали вы его, что говорили, что обещали, чем запугивали… Мне кажется, он не хотел ей про дядю Федю говорить, но после этого сказал. Будто понял, что вы в более щекотливом положении, нежели дядя Федя. Но ему, конечно, никто не поверил.

– Почему «конечно»?

Инна загадочно повела плечами, и Ковалев вспомнил слова бабы Паши: «мой Федя».

– Не потому ли, что человек, которого он имеет в виду, утонул больше года назад? – спросил Ковалев напрямую.

– Именно поэтому. – Инна улыбнулась печально и томно.

– Что, и вы всерьез считали, что я встретил на берегу именно утонувшего дядю Федю?

Она не стала отвечать, неопределенно подняла и опустила брови.

– Надеюсь, вы не верите в оживших покойников, – проворчал Ковалев. – Или есть версия, что пресловутый дядя Федя не утонул, а просто исчез?