— Москва товарная, прибытие, граждане пассажиры, туалеты закрываются… — меня будил Захар, методично прикладываясь крюком по стенке над лежанкой, а во сне виделась молоденькая проводница, бегущая по вагону, стуча в купе своим специальным ключом в виде треугольной гайки.

— Приехали что ли? Ночь же еще, — я потянулся и зевнул.

— Давно уже, — вздохнул Захар. — Расчет получили, ждем техничку, которая моторку в кузню отбуксирует, и можно идти домой.

Волнуется Захар, только с виду железный. Столько лет здесь не был. Мнется — видно, что и хочет поскорее дом посмотреть, но и оттягивает, боясь, что реальность разочарует, поломает все то тепло, что в памяти осталось.

Я посмотрел в темное окно, пытаясь понять, куда мы приехали. Думал, признаю что-то родное. В том мире-то вокзалы в возрасте, на одной площади трех вокзалов памятников архитектуры не меньше, чем таксистов.

Но либо кто-то что напутал, начиная от недавно открытой Московско-Казанской железной дороги, заканчивая акционерным обществом, которое ей управляло, то ли мы приехали не в центр, а куда-то в промышленные дебри. Но ни Рязанского, ни Казанского, ни вообще Комсомольской площади я не узнал.

Длинное здание с башенкой и циферблатом, чуть подальше еще одна с прожекторами «святого» света, напоминающая маяк. Полная луна бликовала на снежинках и помогала светить фонарям. Создавая полупризрачный эффект, будто перед глазами нарисованная маслом картина.

И вокруг люди. Толпы — пассажиры, работяги. Встречаю, провожают, суетятся, будто им места в поезде не хватит. Но судя по их количеству — реально может не хватить.

— Вот уж действительно, москоу невер слип, — я окинул купе прощальным взглядом, надел перештопанную куртку и налегке, все ценное было в пространственном кармане, пошел на улицу.

— Ты, это, — Захар прихватил меня крюком, — Поменьше этих свои заморских словечек, здесь хоть и культура, но все равно не поймут. Да и шпиков полно, порой не разберешь, кто для кого слушает и кому доносит.

— Добро, милгосударь. Токма мне бы сперва в баню, потом в ресторацию, а потом на шоппинг, ой, то есть прошу простить сердечно, в мануфактурку бы сюртук обновить.

— За карманами следи, болтун, здесь ворья, как воробьев. Пятница сейчас, а ночные тарифы выгоднее, вот народ и едет по деревням, с заработков возвращается. А там, где деньги, там и охочие до них.

Я спрыгнул с подножки, разбрызгивая грязную растоптанную снежную кашу, распахнул руки в приветственном объятие, вдохнул полной грудью и закашлялся. Коктейль из запахов, ударил в голову — машинная смазка, конский пот, а, может, и человеческий, застарелая моча, приторные духи какой-то барышни, душистый, но с кислинкой, запах пирогов, вероятно, с капустой и чем-то еще незнакомым тянуло от странной тележки без лошадей и кучера, катившей сквозь толпу.

Над головой пролетел голубь и только уселся на край крыши, как сзади его сцапала кошка. Впереди завизжала женщина и с криком: «Хватай воришку», принялась лупить кого-то в толпе сумочкой. На лестнице, ведущей к перрону, застряла пьяная компания, примерясь к ступенькам. Трое еще были ничего, лишь слегка пошатывались, неся на себе в нулину бухого собутыльника.

Где-то за углом раздался пронзительный свист городового, а ему, будто в ответ, прогудел отправляющийся поезд. Послышалась ругань «пинкертонцев», расталкивающих попрошаек перед выходом из поезда купцов. На углу мелькнула парочка Орденских охотников, с зевотой разглядывающих толпу.

Меня толкнула какая-то полная дама, обозвала увальнем, процедив сквозь зубы такое родное: «Понаехали тут…»

— Ой, люблю я этот город!

— В лепеху не вляпайся, романтик, — крякнул Захар, — Под ноги смотри, но и по сторонам.

— Это как?

— Как сможешь, — отмахнулся управляющий. — Развивай это, как его, пересерическое зрение.

— Ню-ню, кто бы еще говорил про заморские словечки.

Я увидел наших возле входа в здание вокзала, махнул им и, стараясь, не потерять Захара, начал прокладывать нам путь. Тренировать пришлось не только периферическое зрение, но и гибкость с изворотливостью.

Я пропустил еще одну тележку — этакая автоматическая вагонетка с медным котлом и резиновым бампером. Шла по узким путям, обкуривая облачками пара и периодически издавая короткие гудки. В остальном же пофиг — кто не отошел, тот сам виноват.

Поймал за руку мелкого воришку, чумазого пацанчика в рваной куртке, решившего, что Захар будет легкой добычей. Состроил ему грозную гримасу, покачав головой, и отпустил по-тихому, так, что Захар даже не заметил.

До крыльца оставалось метров пятнадцать, и идти стало легче. Сквозь разряженную толпу даже подуло что-то похожее на ветерок. Холодок пробежал по затылку, оставив неприятное ощущение, что за мной кто-то наблюдает. А потом и вовсе путь перед нами расчистился, только красной дорожки не было, а так по прямой до самого вокзала и чоповцев стоящих у входа.

Захар пер, как заведенный, глядя только себе под ноги. Что происходило вокруг старика, его, похоже, вообще не волновало. А я напрягся — люди явно старались свалить с нашего пути. Гомон стих, превратившись в отдельные обрывки шепота. Гидеон напрягся, дергал носом, пытаясь что-то учуять, и морщился.

Я переключился на другое зрение и сперва чуть не ослеп от разномастной гирлянды из сотен лампочек, мерцающих со всех сторон. Кроме серой полосы прямо перед нами, пульсирующей и шевелящейся, раздвигая огоньки в стороны. Напомнило тот фон страха, который мы с мэйном иногда используем, только здесь тоньше — нет ноток ужаса, а скорее настоятельная рекомендация держаться подальше.

Когда я вернулся к обычному зрению, перед нами уже стояло три человека в серой одежде. Брюки, пальто, кучерявые шапки — было похоже на какую-то униформу без опознавательных знаков. Опасные — как подсказало мне мое новое пересерическое зрение. Готов поклясться, что, когда ауры изучал, передо мной никого не было.

— Матвей Гордеев? — вперед выступил тот, что был постарше. Из-под шапки у него торчал непослушный светлый локон челки, а в ярко-зеленых глазах бегали искорки, дожидаться моего ответа он не стал. — Простите, что прямо с поезда, но понимаете ли служба.

— Не совсем понимаю, — вежливый, убивать вроде не пытаются, можно и пообщаться. — Простите, с кем имею честь?

— Я старший дознаватель службы Его величества — Очи императора, — он чуть понизил голос и вынул из кармана жетон, похожий на орденский, только из другого материала. — Вы можете звать меня Инок. Вы меня не помните?

— А должен? — я тоже понизил голос, еще и обернулся по сторонам, отметив, что возле наших тоже стоят парни в серых шинелях.

— Мы встречались с вами в Степановке, во время одного трагического события. Может быть, вы помните юную особу, которую спасли? — он провел рукой, указывая на толпу. — Не хотелось бы обсуждать это здесь. Мы, итак, привлекли много лишнего внимания. Проедемте с нами.

— Это арест?

— Нет. Это просьба. От одного ведомства, так сказать, другому, — Инок удивился или сделал вид, что удивился, но потом голос его изменился. — Пока просьба. Я бы настоятельно рекомендовал, согласиться.

— Что же, господа. Вынужден отказаться от столь туманного приглашения. Дела. Да и вид не подобает по гостям ходить, — ну их нафиг, мутные какие-то, — Пока отказаться. Скажите адрес, куда подъехать, я попробую найти окошко в своем графике.

Инок нахмурился. Похоже, в голове у него там шла какая-то нешуточная битва. Не привыкли эти очкарики к отказам судя по тому, что я про них слышал. Как-то Банши рассказывала и в переводе на понятный мне язык выходило нечто похожее на комитет госбезопасности. Но раз не крутят руки, значит, что-то им от меня надо. А раз надо, то и подождать могут.