Немного хмурюсь, слыша, как Сильвия судорожно вздыхает за моей спиной, обрывая напев, но Ясна не даёт мне вертеться и опять привлекает внимание к себе.

– Знаешь, имя твоё красивое, Веледара. Но очень длинное. Может, мы будем звать тебя как-нибудь покороче?

Мой вздох громкий, а удары сердца отдаются в затылке, когда Сильвия возвращает мои нити на место. Я вновь контролирую всё своё тело, ощущаю возможность им управлять, а кончики пальцев рук и ног колет, словно кровь только сейчас начинает к ним приливать. Дыхание становится неровным и тяжёлым, как если бы я пробежала несколько раз вокруг княжеской усадьбы.

– Вела, – неожиданно для себя самой выдавливаю я голосом, который мне незнаком.

Он красивее, чем у меня был.

– Мой брат звал меня Вела, – повторяю я, а мои глаза расширяются от осознания, с какой лёгкостью я произношу знакомые слова.

Они щекочут мне нёбо, а язык впервые кажется невероятно послушным. Я оборачиваюсь, не зная, что и думать.

– Тогда расскажи нам о своём брате, Вела, – улыбаясь, просит Сильвия, пока другие Мары промывают её обожжённую руку.

До окончания обучения за младшими Марами пристально следят. Например, сейчас мы хоть и сделали вид, что Злата может веселиться без оглядки на нас, но по правде продолжаем наблюдать, всё ли с ней хорошо и не намеревается ли кто-то дать ей хмельной мёд.

Я же своё обучение завершила, поэтому без зазрения совести выпиваю целую кружку хмеля, а Ясна, вместо того чтобы предупредить о последствиях выпитого, охотно впихивает ещё одну полную кружку мне в руки.

Юноши и девушки продолжают веселиться, а музыка играет не прекращаясь, подстёгивая молодых прыгать через костёр. Юноши охотно кричат и подбадривают некоторых девушек, когда те нерешительно мнутся, боясь прыгать через пламя.

Вторую кружку я пью медленнее, растягиваю. Мне наконец становится веселее, а мысли об Ирае проскальзывают уже мимо моего сознания. Решаю стереть его из памяти, больше не попадаться косторезу на глаза и самой с ним не пересекаться. Нас едва ли можно назвать знакомыми, поэтому нет смысла портить друг другу праздник.

Улыбаюсь, наблюдая, как несколько молодых людей пытаются привлечь внимание Ясны. Они даже не догадываются, что она примерно на пять-десять лет старше каждого из них и никакие сладкие комплименты не могут её ни смутить, ни удивить. Мира пришла не ради компании, а для самой атмосферы праздника и музыки. Злату всё-таки утаскивают в хоровод, и если вначале она стеснялась, то теперь позабыла о смущении и веселится вовсю.

– Здравствуй, Мара, – тихо приветствует меня мужчина, когда я подхожу ближе к его дому.

Он живёт на отшибе города вместе с несколькими другими людьми. Обычно здесь в меру тихо и спокойно, но в эту ночь из-за праздника жителям, чьи дома близко к реке, будет тяжело выспаться.

– Здравствуй, Гаван.

Местный кузнец. Я бы не дала ему больше сорока. У него удивительно молодое, обаятельное лицо, несмотря на тяжёлый подбородок. Длинные светло-русые волосы он собирает в низкий хвост, и я не раз размышляла, что, стоит ему сбрить короткую бороду, и он станет выглядеть в разы моложе, но без бороды я его ни разу не видела.

Он знает меня и нескольких моих сестёр в лицо, поэтому отсутствие красного плаща не сбивает его с толку. Однако Гаван, как и многие, не знает моего настоящего имени.

– Что-нибудь нужно или вы пришли только на праздник? – интересуется кузнец, перекладывая свежевыструганные стрелы в плетёную корзину.

Он садится на скамью у стены своего дома и приглашает меня сесть рядом.

– Только на праздник. Но если ты сделал новые топоры, то я всегда рада взглянуть, – говорю я, протягивая ему кружку с мёдом, захваченную для кузнеца заранее.

Гаван благодарно кивает и принимает напиток.

– Никто из Мар так не любит топоры, как ты, – усмехается он, а свет костра отражается в его карих глазах. – Странное оружие для девушки.

– Я же Мара.

– Даже для Мары.

Я больше не спорю, так как Гавана в этом вопросе поддержит даже Ясна. Она тоже не разделяет моей любви к топорам. Я, в свою очередь, нахожу их очень полезными. Один точный удар в череп – и упырь прекращает двигаться. В целом не только упырь. Практически любая нечисть.

Гаван – один из кузнецов, к которому мы обращаемся, когда нам нужно новое оружие. Также мы наведываемся к кузнецу в Триграде, они с Долкором к нам ближе всего. Ближайшие к храму деревни слишком маленькие для такого ремесла, а до больших городов ехать далеко. Теперь есть надежда, что Зарич вырастет в поселение побольше и там тоже появится талантливый кузнец. Но пока что работа Гавана нравится всем Марам без исключений.

– Ты же совсем юна, а сидишь тут со мной, пока молодёжь веселится, – замечает он, шумно отхлёбывая из кружки.

Я кисло улыбаюсь и повторяю за ним. Не успеваю ответить, как мы оборачиваемся на громкий всплеск. Несколько молодых людей скидывают девушек в воду, а потом смеются и прыгают сами. Девушки визжат и ругаются, вставая на ноги, и с недовольством рассматривают, как их мокрые сарафаны липнут к телам.

Мы одновременно отворачиваемся, теряя интерес к этой привычной для Иванова дня картине.

– Ты всё так же играешь? Может, стоит сменить инструмент? – меняю я тему, даже не скрывая наглую улыбку.

– Почему все пытаются пристыдить меня ложками? – ворчит тот в ответ, но ему не удаётся скрыть смущение. – Восхитительный инструмент! А ведь каждое дерево имеет свой особенный звук и тон! Не говоря уже о том, как много мелодий можно сыграть, используя три или четыре ложки одновременно.

Моя улыбка только ширится. Я намеренно сверлю собеседника взглядом, показывая, что от этой темы ему так просто не уйти. Не каждый день я встречаю кузнеца, на досуге играющего на ложках.

– Мне нравится ритм, – вновь оправдывается он, глядя только в свою кружку.

– И у тебя отлично получается. Я бы послушала ещё. – Я не лукавлю, он действительно хорошо играет, но мужчина бросает на меня недоверчивый взгляд.

– Учитель из меня лучше, чем музыкант. Вот племяннику достался талант, но он его не использует, – старается увильнуть Гаван и указывает куда-то в сторону толпы.

Зная, что он намеренно меняет тему, я нехотя перевожу взгляд на празднующих, но не понимаю, кого искать.

– Тот, что у берёзы, – подсказывает кузнец, замечая, как мой взгляд рассеянно скользит по юношам. – Высокий, не принимающий у светловолосой девицы её венок, – вновь помогает Гаван.

– Ирай? – удивлённо вырывается у меня, когда я натыкаюсь взглядом на костореза.

Девушка протягивает ему венок, но он возвращает его ей на голову. Гладит пальцами по щеке, что-то с улыбкой говорит и аккуратно целует.

– Вы знакомы? – под стать мне удивляется кузнец.

– К несчастью.

Гаван, не сдерживаясь, хохочет, запрокидывая голову.

– Я знаю. Ни манер, ни стыда, – соглашается мужчина, но добавляет серьёзнее: – Но, пожалуйста, Мара, не проклинай его. Он мне неродной по крови, но я растил его с раннего детства и знаю, что сердце у него не злое.

Всё раздражение на Ирая растворяется после слов Гавана. Кузнеца я уважаю, и что бы там косторез ни делал, я бы не стала его проклинать. Да и выдумки это. Каждого после смерти будет ждать справедливый приговор от Мораны. Судить будут по поступкам, а не по чужим сглазам и наговорам.

– Удивительно… Когда вы успели познакомиться? Ирай редко здесь бывает. Я его два года не видел, – продолжает Гаван.

– Случайно встретила его на рыбалке.

– Так это ты была?! Он говорил, что видел Мару, но описывать подробно не стал. Сказал, что ты… пыталась его спасти, спутав с ребёнком.

Теперь уже лицо Гавана озаряется наглейшей улыбкой: мстит мне за недавнее смущение с ложками и демонстрирует это в открытую. Я ворчу, утыкаясь носом в кружку, не желая знать, в каких красках Ирай описал мой позор.