Взгляд сущности был устремлен туда, куда не было дороги ни Хофру, ни Говорящему-с-Царицей, ни кому бы то ни было еще. Разве что только сама Териклес могла одним глазком заглянуть в мир своей «неразумной» половины?

«Ну и пусть себе», – разочарованно думал Хофру, и с каждым днем злился все больше.

Одно дело, когда есть... Ну, скажем, просто сущность, которую (вероятно) существует возможность как-нибудь использовать. И совсем другое – когда эта сущность днями и ночами сидит, уподобившись статуе, у холодной стены башни, и пялится в пустоту.

Это раздражало и заставляло думать о том, что где-то он ошибся. Но в чем? И когда?

«Как затишье перед бурей», – усмехался жрец, глядя в непроницаемо-черные глаза сущности, – «но что она готовит?»

Говорящий не беспокоился.

– Понимаешь, брат Хофру, сама она не может покинуть пределы башни. Разве что только ты ее сам выведешь...

– А иных путей нет?

– Нет, – уверенно проскрипел Говорящий, – не ломай голову над тем, что для тебя не предназначено.

Но как же дорого стоила самоуверенность этого деревянного идола!

После одной из утренних служб к Хофру подошла молодая женщина из круга нобелиата и, опустив глаза, призналась:

– Мне нужна твоя помощь, жрец.

– Я буду возносить за тебя молитвы Селкирет, – поспешно заверил он, – иди, и ни о чем не беспокойся. Скажи только свое имя.

– Нет... – она покачала головой, и по безмятежному личику молнией прошлась судорога боли, – я боюсь, что мне не помогут твои молитвы.

– Если ты сомневаешься в моих силах, тебе следует побеседовать с Говорящим-с-Царицей.

И он повернулся, чтобы уйти, но женщина схватила его за рукав.

– Постой, пожалуйста! Дело в том, что каждую ночь... Ко мне приходит божественная.

Внезапно стало холодно. Очень. Как будто жрец вновь стоял перед пирамидой, и злой морозец норовил забраться за пазуху.

Хофру стиснул кулаки в длинных рукавах одеяния, кое-как унял внезапную дрожь.

– И?..

– Она просит, чтобы я пришла за ней в башню Могущества.

… Словно ледышку под сердце сунули. Так вот чем решила заняться сущность!

Пока тело ее продолжало сидеть в башне, астральная составляющая – которая, как известно, есть у каждого серкт –  пыталась найти того, кто бы помог обрести свободу.

– Это всего лишь сны, благородная дочь Селкирет, – поспешно заверил Хофру, – зачем Царице просить тебя об этом? Наша правительница восседает на троне, и ты можешь лицезреть ее почти каждый день.

– Да, но...

Хофру доверительно склонился к ее уху.

– Сны – это путешествие твоего духа в беспокойном море астрала. Не стоит доверять всем миражам, которые тебе встречаются… И которые, между прочим, могут быть созданы нашими врагами, теми, кто остался здесь после постройки башни.

– Но разве у серкт еще есть враги в этом мире? – она наивно смотрела на жреца.

В то мгновение Хофру почти возненавидел своего родителя, который пожертвовал сына «для службы Селкирет» и тем самым играючи растоптал саму мысль о безбедном и беззаботном существовании ребенка.

Конечно же, враги были. Слабые, обескровленные войной – но все же… были. Десятки смертных по-прежнему оставались заперты в подземельях Храма и Дворца, и тысячи карликов разгуливали на востоке материка, то и дело просачиваясь на законные земли серкт, и даже… в столицу. Головная боль для стражей, вечная забота жрецов. И только нобели, завернувшись в белоснежные покрывала, предпочитали оставаться глухими и слепыми…

– Враги всегда есть, – он позволил себе скупую улыбку.

Казалось, женщина успокоилась... Но Хофру был далек от покоя.

– Что ты задумала? – он раз за разом склонялся к замершей на полу сущности, – что? Что?! Что?!!

Но она молчала, по-прежнему глядя сквозь своего тюремщика.

– Я вынужден просить Говорящего, чтобы он тебя уничтожил, – наконец прошептал он в неподвижное девичье лицо.

Ресницы сущности дрогнули, и она, словно очнувшись, воззрилась на Хофру.

– Не заставляй меня разочаровываться в тебе, жрец, – нежно произнесла Териклес, – если бы Говорящий мог меня уничтожить, он уже давно бы это сделал.

– А если я… сам всажу нож тебе в сердце?

– Но ты не знаешь, к чему это может привести, верно? – она подмигнула, – не забывай, кто я. Все может поломаться, Хофру. Все!

Но, невзирая на браваду, она испугалась.

Испугалась – и начала действовать, так, как планировала.

Вечером Хофру пришел в башню и увидел ту самую женщину, которая подходила к нему.

Женщина была мертва. Словно белый мотылек, чьим крылышкам уже никогда не  встречать солнца. В ее сведенных предсмертной судорогой пальцах было зажато круглое серебряное зеркало.

Сущность исчезла.

– Териклес!.. – он выскочил из черного зева башни, в густые и душные сумерки.

В голове тяжелым молотом бухала только одна-единственная мысль – может, еще есть время что-то изменить? Говорящий был уверен, что она не сможет самостоятельно покинуть башню... А вдруг он ошибался? А вдруг просто лгал?!!

Хофру, задыхаясь, огляделся: в подступающей ночи стыла громада храма, напротив тускло белел дворец.  И, естественно, ни следа сущности.

«Всевеликая мать, помоги! Куда она могла отправиться?»

Под сердцем кольнула догадка – ну конечно же, во Дворец! Куда еще могла собраться «неразумная» половина Царицы?

Хофру метнулся было к храму – разбудить Говорящего – но тут же осознал, что время стремительно истекает. Если еще не истекло.

И потому он побежал ко входу во Дворец, отбрасывая капюшон, совершенно позабыв о той маске надменности, которую всякий уважающий себя жрец должен был демонстрировать стражам...

– Пропустите! Быстрее, во имя Селкирет!

Но пытаться докричаться до здравого смысла стражей было все равно, что пытаться головой пробить стены башни Могущества.

– Назови свое...

Так и не договорив, стражи повалились друг на дружку и дружно захрапели. А Хофру, быстро встряхнув руками, побежал дальше – по слюдяному полу, сверкающему в лунном свете, по скользкой лестнице, по коридорам, утопающим в каменных кружевах.

Стражи, застывшие на часах, не трогали жреца – раз он уже допущен во Дворец, значит все в порядке. Хофру вцепился в одного из этих громил, словно клещ:

– Где спальные покои Царицы? Говори, живо!

Серкт молча ткнул пальцем в нужном направлении, и снова мимо замелькали коридоры, окна, лестницы с ажурными перилами...

Когда Хофру добежал до высоких двустворчатых дверей, сердце упало. Там, на инкрустированном самоцветами полу, уже валялись четыре стража и жрец – но не спящие, отнюдь. Тела их показались Хофру иссушенными, а кожа напоминала мятую бумагу. Он быстро наклонился и, стиснув зубы, глянул в лицо одного из стражей: глаза стыли парой черных бусин, и вся влага из них куда-то делась...

Застонав от отчаяния, Хофру распахнул двери в спальню Царицы.

Он ожидал увидеть битву. Или смерть. Или пытку – если сущность хотела отомстить своей второй половине за перенесенные мучения...

Ничего этого не оказалось за тяжелыми створками.

Они сидели спиной ко входу, рядышком, на большой кровати. Так, будто встретились наконец две любящие сестры после долгой разлуки.

Две Царицы, совершенно обнаженные, держались за руки и смотрели друг на дружку – молча и неподвижно.

«Я так давно не видела тебя», – Хофру ощутил легкое касание чужой мысли, словно перышком по лицу провели, – «мне так тебя не хватало...»

– Не-ет!

Бросаясь вперед, в прыжке он уже применял трансформу. Он знал, что должен любыми средствами разлучить двух Териклес, иначе... иначе случится страшная беда – знание об этом вынырнуло большой рыбой из глубин памяти прошлых поколений.

Но  – опоздал всего на миг.

Обе Царицы потянулись друг к дружке, словно для поцелуя, замельтешили цветные пятна в зеркалах, дрогнули огоньки в лампах. Еще мгновение – и два тела слились в одно, и к Хофру повернулась Териклес, одна-единственная и теперь уже целая.