***

Когда мы приближались к нашему бараку, навстречу выскочила тетя. Взлохмаченная, возбужденно-радостная, с воспаленными глазами.

– Слава Вечной Сиберии, жив-здоров! Куда ты пропал, Олесь? Я вторые сутки не сплю, тебя ищу, всех спрашиваю, а никто не знает...

Я неловко замялся. Как она будет спать, когда я пропаду без вести навеки? Сам же ответил на мысленный вопрос: преотлично будет спать, потому что меня заменят новым Олесем так же, как мной заменили предшественника. И ничегошеньки она не заметит, так что переживать не о чем, нет повода испытывать угрызения совести. И вообще на будущее – надо гнать такие рефлексивные мысли, пользы от них никакого. Нельзя забывать об основной цели: вернуться домой. Я ничего не должен этим людям, которых знать не знал до недавнего времени, и неважно, как трепетно они ко мне относятся. Нельзя привыкать к этим несчастным лабораторным мышам.

Вот Витька полезен, это другое дело, его нужно взять с собой. И этим я принесу горе в его семью – ведь хоть они и лаются, а по-своему наверняка его любят. Впрочем, Витьку Рептилоиды тоже заменят, наверное.

Я рассказал тете, как меня арестовали и держали в карцере за грубость с Модератором, а потом отпустили по амнистии Председателя.

– Будь славен наш Председатель! – горячо проговорила тетя, делая сакральный жест несколько раз подряд.

Немного успокоившись, тетя Вера зыркнула на Витька, который прошел чуть вперед и нас, судя по всему, не слушал.

– Ты той ночью вышел и не вернулся... – сказала она. – Что случилось, где ты был?

Сказать ей правду?

А если сдаст?

Я видел кино, где люди доносили на главного героя ради него же, как им представлялось. Стучали из любви, так сказать, беспокоясь, что их любимый человек пошел по кривой дорожке, и надеясь, что соответствующие органы вправят мозги. В итоге органы вправляли мозги – на каторге или плахе.

Нет силы в правде...

– У Аньки, – бухнул я.

Вера помрачнела, затвердела лицом.

– Вот прошмандовка! А мне клялась, что не знает, где ты! Ну я ей!

Я поспешно сказал:

– Тетя, не надо ее ругать! Вообще не надо ей ничего говорить, договорились? Она молчала, потому что я ее попросил.

Тетя заколебалась.

– Ладно... Уметь держать язык за зубами – прекрасное качество...

Уф, подумалось мне, пронесло.

– Кушать будешь? – осведомилась тетя.

Я страшно хотел жрать, но вспомнил, что обворовал подпол. Тетя полезет за едой, и возникнет масса неудобных вопросов. Если, конечно, кто-то из соседей уже не обнаружил пропажу запасов.

– Меня кормили. На работу пора, рейтинг улучшать. Я сейчас на заметке, сама понимаешь. После поем.

– Как знаешь.

Тетя, успокоенная, удалилась, и мы с Витькой помчались к гаражам. Пока подходили к мусоровозу, я холодел – что если Модераторы добрались до содержимого кузова? Они найдут оружие, и тогда никакая неожиданная амнистия не поможет, можно не сомневаться... Я быстро заглянул в кабину – перфокарта на месте, – обошел машину, но Витька опередил и первым заглянул в кузов. Не представляю, зачем это ему понадобилось. Наверное, по привычке проверил.

У пацана отвалилась челюсть.

– Тут наши вещи из мастерской!

Итак, пора объясниться.

Нет силы в правде, но и во лжи тоже. Где она, сила?

– Это я загрузил, – вздохнув, сказал я.

– Ты загрузил? Когда? Зачем?

– Вчера ночью.

По глазам Витьки было заметно, как он стремительно шевелит извилинами.

– Ты хотел бежать один! – догадался он. – Вот ты крыса!

– Это глюк... – начал я, но Витька перебил:

– Это не глюк, это ты говнюк!

Рифмоплет хренов...

Я разозлился:

– Эй! Я тебя вообще не помню! Врубаешься, нет? Ты для меня новый знакомый, как и тетя, как и Аня с Дашей, как и вся, мать ее, Вечная Сиберия! И вообще, не было никакого глюка, я – другой человек, не тот, которого вы все знали. Это вам, чипированным, промыли мозги, что я – ваш старый знакомый, которого вы всю жизнь знаете, а у меня была совсем другая жизнь! Так что идите вы в жопу, я вас не знаю и ничего вам не должен! У тебя лично, Витька, нет никакого морального права что-то такое мне предъявлять!

Речь произвела впечатление. Витька выглядел ошарашенным и сбитым с толку. Иногда, подумал я, не поорешь – люди не поймут. Обязательно нужно разыгрывать шекспировские страсти, чтобы тебя наконец услышали. Если бы я тихо, вежливо и занудно объяснял ситуацию, сколько понадобилось бы времени? И получилось бы что-нибудь в принципе?

После короткой паузы Витька спросил:

– Почему сейчас со мной едешь? Ночью Уродов увидал, испугался и понял, что один не справишься?

Догадливый, мелкий засранец!

Я честно ответил:

– Да.

У Витьки был удовлетворенный вид.

– Добро. Поехали!

Он энергично запрыгнул в кабину. Я установил в гнезда заряженные батареи, сел на руль, недовольно и ворчливо спросил:

– А ты че такой довольный?

– Раз ты понял, что без меня не можешь, больше не бросишь. Когда люди друг другу полезны, у них здоровые отношения.

Хмыкнув, я предположил:

– Где-то вычитал такое?

– И вычитал, и сам дошел. Вот мои родители... – Витька запнулся. – Они поздно поженились. Оба до двадцати пяти ходили холостые, и тогда по закону их поженил местный Администратор.

– Да ну? – поразился я.

– Ага. После двадцати пяти надо быть женатым или замужней, это закон.

Я пробурчал под нос:

– У меня еще три года форы есть...

– Они друг с дружкой не хотели жить, – продолжал Витька. – Но закон есть закон. И ребенка они не хотели, их меня родить заставили. Тоже по закону. Или рожай, или на лечение. Если доктор докажет, что рожать они могут, но не хотят, тогда на...

– Каторгу, – договорил я, и Витька кивнул.

Весело, что и говорить.

Я выехал из гаража и остановился. Витька не спешил вылезать и запирать ворота.

– Откуда знаешь эти подробности? – спросил я.

– Они мне сами говорили.

– Наверное, сгоряча сболтнули?

– Ага, раз пятьдесят сгоряча?

Я вздохнул. Витька переживать о родителях не будет. И они, скорее всего, о нем тоже. Свинское отношение к единственному ребенку, пусть и нежеланному. Со временем нормальные люди привыкли бы к ребенку и полюбили его, но в данном случае речь, видимо, идет о редкостных выродках.

– Закрывать гараж будешь? – спросил я.

– А зачем?

– Действительно, зачем?

Я надавил на газ. Мы покатили по грунтовке вокруг холма с беседкой на вершине.

Из-за поворота выехал широкий комбайн с мотовилом впереди, наклонной трубой измельчителя соломы сбоку и почему-то ковшом экскаватора позади – суставчатая лапа торчала над бункером для зерна. Механический гибрид перегородил путь – ни объехать, ни проехать. В крохотной кабинке виднелась женская фигура в белом платке и сером комбинезоне. Женщина распахнула дверку и полезла наружу по металлической лесенке.

– Вот блин, – вырвалось у меня.

– Ты че, до сих пор со своими бабами не разобрался? – полюбопытствовал Витька.

– Цыц, шпана! – огрызнулся я.

Выпрыгнул из мусоровоза и пошел навстречу Ане.

Пока шел, думал: наврать что-нибудь или сказать правду?

Аня не дала додумать.

– Сбегаешь в Поганое поле? – спросила она насмешливо. – Да еще и с мелким?

– Да, сбегаю, – сказал я. – А мелкого не заставляю.

Буду говорить правду!

Аня помолчала, щурясь на солнце и глядя то на меня, то на Витьку в кабине машины. Она была непривычно серьезна – я-то привык, что она вечно смеется и балагурит.

Наконец она сказала:

– Такое иногда бывает. Люди уходят из Вечной Сиберии в Поганое поле. Этих людей называют Отщепенцами. Живут с поганью по соседству, если их Уроды не съедят.

Я невольно поежился и промолчал.

– Если человеку не хочется жить нормальной жизнью, его никакими силами не удержишь, – сказала Аня. – Поэтому и погони за вами не будет. Просто назад вас не пустят никогда. Когда границу пересечете, станете чужими, жителями Поганого поля. Пожелаете вернуться, а не сможете. Жалко, ты мне понравился после глюка.