Ощущение быстро растворилось, но я аж вспотел.

– Отмечаю поток внимания, – беззвучно сказала Ива в моей голове. – Уже ослаб, но в фоновом режиме что-то такое остается...

– Для искусственного интеллекта ты выражаешься по-человечески невнятно и расплывчато, – пожурил я ее.

– Потому что не могу распознать эти энергии более определенно. Я даже не уверена, что фиксирую эти воздействия через нейрочип. Все указывает на то, что твой мозг научился улавливать пси-потоки сам.

– Это я телепатом становлюсь? Или психом?

– Твой мозг меняется под воздействием нейрочипа и допартов. Прибретает новые функции. Какие – трудно спрогнозировать. И Ива-1 с этим не справилась бы.

– Предупреди, если у меня окончательно поедет крыша, и я стану опасен для окружающих.

– Обязательно...

Площадь опустела – ни Модераторов, ни прохожих. Только мы втроем идем по ней и стараемся вести себя естественно. Хотя о какой естественности речь, когда мы выделяемся как три тополя на плющихе?

Когда до парадного входа в стене Детинца в виде пафосной арки (не такой, впрочем, огромной, как в квест-башне) оставалось идти метров сто, Витька нервно зашептал:

– Полундра, Олесь!.. Что-то не то... Людей – никого!

– Сам вижу, – сквозь зубы сказал я. – Думаешь, ждут нас?

– Хэзэ, – рассудительно ответил Витька. – Откуда они могли о нас узнать? Твои зачарованные очухались и настучали?

– Я им приказал забыть все.

– А Егорушка?

– Егорушка – это заноза в жопе... Что предлагаешь?

– Отступим и проведем рекогносцировку.

Я поморщился. Терять времени ужасно не хотелось. Душенька рвалась на юг, в Росс, к Кире. Но Витька – пацан умный и практичный. Если мы сами идем в ловушку, то о Кире придется забыть надолго...

Мы остановились, чтобы развернуться и пойти назад.

– Вы серьезно? – заговорила Рина недоуменно и зло. – Собрались отступить, когда до цели пара шагов осталась? Вы мужики вообще или кто? Ты, Олесь, и вовсе колдун-телепат – и туда же? Испугался? В Вечной Сиберии нет колдунов и нет магии! Чего бояться-то?

– Ну не знаю, – протянул я, – например, снайпера! Если я плохо зачаровал начальство на каторге, то они давно сообщили куда надо, и нас ждут.

– Для этого и Модераторов убрали с дороги? Не смеши.

– Когда-то меня выпустили из обезьянника в Посаде по приказу Председателя, – вспомнил я. – Чтобы я смог покинуть Сиберию и уйти в Росс. Таков был план россов, а Председатель с ними заодно. Мне глюк устроили, и я память потерял, поперся куда-то... То, что он хитрая сволочь, надеюсь, всем понятно? А сейчас он убрал Модераторов, чтобы мы беспрепятственно заплыли в силки...

Рина подбоченилась, огляделась демонстративно.

– Ну и чего твои снайперы не стреляют? Нас далеко видать!

– Хотят живыми взять, – вставил Витька.

– Пусть берут, – сказала Рина. – Тогда ты, Олесь, Председателя зачаруешь, делов-то! Вы чего испугались-то?

Я промолчал. Не стал рассказывать о том, что ощутила моя проапгрейденная нервная система. Рина посмеется, скажет, что у меня необоснованные страхи.

– Ты прям так хочешь, чтобы мы разобрались с Председателем? – спросил я.

– Вот прям сейчас ничего не хочу сильнее, – процедила Рина, и в ней вдруг проступило что-то звериное. – На каторге, когда меня холодной водой обливали, в подвале держали, плетьми секли, поняла, до чего я его ненавижу! Из-за него все!.. И все эти слюнявые разговоры про систему, про то, что люди, дескать, сами виноваты, что терпят над собой это чудовище, – все эти байки чушь полная! Ему там наверху проще всех остальных хоть какое-то облегчение для людей устроить! То, что он заложник системы, – хрень! Его бы на несколько суток голым в карцер закрыть, небось сразу нашел бы, как систему поменять! Урод!

Меня осенило.

– Так вот почему ты за нами шла все это время!

– Мне больше желать нечего. Все у меня отняли, что было. А было-то немного. Любимого человека отняли, дом забрали, всякую репутацию говном измазали... Меня ж в родном Посаде чуть ли не преступницей считают, хотя я ничего дурного не сделала...

Мы с Витькой переглянулись. Те, кто сидит в местах не столь отдаленных, как правило, всегда считают себя жертвами государственного произвола, наветов, недоразумений и обстоятельств. Верить, когда каторжанин говорит, что ни в чем не виноват, сложно. Но я вспомнил тетю...

– Я одного сейчас хочу, – шептала Рина горячо, глядя на меня в упор, – в глаза Вэсэ посмотреть, в эту рожу мерзкую...

– В глаза Вечной Сиберии? – не понял я.

– Владилену Станиславовичу, – слегка удивилась моему незнанию Рина, – Кирсанову. Председателя так звать. На каторге его Вэсэ кличут и как боженьку восхваляют.

Я снова переглянулся с Витькой. Так “Слава Вэсэ!” значит не восхваление Вечной Сиберии, а лично Владилена Станиславовича?

– Культ вождя, – сказал Витька. – Для многих здешних правитель и государство – одно и то же.

– Понятно, – сказал я Витьке и повернулся к Рине. – Ты решила нас использовать в своих целях? Чтобы отомстить?

– А ты разве меня с собой не из-за Веры взял? Чтоб ухаживала? А остальных оставил как есть, хотя у тебя возможность всю каторгу распустить была?

– Была, – закипая, сказал я. – Но я приехал не революции устраивать и народ от гнета освобождать, а выручить тетю...

– Выручил?

– Ты на что намекаешь?

– Я намеками разговаривать давно уж разучилась. Прямо тебе говорю. Если б ты из Посада не сбежал, тетя бы на каторге не зачахла. А если б не игры Председателя Вэсэ с россами, ты бы после глюка память не потерял. Из-за этой твари наши жизни сломлены и близких мы потеряли. Кого еще ты готов потерять, прежде чем решишься раздавить гадину, из-за которой зараза и смерть вокруг?

Несмотря на слова Рины, хлещущие меня по обеим щекам, и зарождающийся гнев, я не придумал, что ответить. Она была права. Детинец – причина всех моих злоключений. Можно сколь угодно валить вину на “бесящихся с жиру” россов, но если бы не Детинец, никакие эксперименты над людьми без согласия у россов не выгорели бы.

А еще в памяти возникла Кира. Ее потерять я не готов. И Витьку, которого уже терял.

И аргумент, что, мол, если Председателя завалить, тут же нарисуется новый, никакой не аргумент, а демагогия. Из разряда: зачем в доме убираться, если пыль и грязь постоянно скапливаются?

– Я понял, – после долгой паузы сказал я. – Пойдем и раздавим гадину. Убьем Председателя Вэсэ.

Сказать легко, а реализовать сказанное непросто, особенно когда речь об убийстве человека. Председатель, несомненно, гадина из гадин, но я никогда в глаза его не видел и с трудом представлял, как проверну экзекуцию. Мне уже доводилось убивать, – о чем напоминал кинжал по имени “гришан”, по-прежнему лежащий в рюкзаке вместе со шпагой, – но убийство совершалось в бою, на эмоциях, когда выбора-то особо нет: или ты, или тебя. А тут ты должен пойти и совершить казнь, будто профессиональный палач, и к тому же в присутствии подростка и женщины.

Будь на моем месте более рефлексирующий человек, он столкнулся бы с огроменной морально-этической дилеммой. Но я пообтерся, пообвыкся, закалился духовно и физически, в рефлексии впадать не собирался и был более-менее уверен, что после казни особым чувством вины страдать не буду. К тому же на дне сознания вертелась юркая успокоительная мыслишка, что вместо казни мы обойдемся каким-нибудь другим наказанием, вроде заключения под стражу на веки вечные...

Я поправил рюкзак, висевший на плече, и направился к воротам. Витька и Рина устремились следом. Не успел я осмыслить, каким образом мы откроем эти ворота, как они распахнулись сами, движимые скрытым механизмом. Между раздвигающимися створками появилась одинокая фигура очень упитанного немолодого человека в хорошем костюме, с седым ежиком волос, чисто выбритой холеной мордой, надменным взором глаз навыкате. Мы остановились.