– Рейтинг каторжанина обнуляется после вынесения приговора, – невпопад сказал начальник. Что-то в его голосе подсказало, что он не договаривает, и я уточнил:

– Но?

– Но... – послушно подхватил Виктор Семеныч. – ...бывает, что рейтинг п р о н о с я т и в наше учреждение.

Витька перестал хихикать и навострил уши.

– Каким образом? – продолжил я допрос, не вполне понимая, о чем речь.

– Умельцы есть... – неохотно сказал начальник. – Это ж все знают... среди Модераторов. Они-то и считывают рейтинг, могут надбавить или убавить, если разберутся как... Или сохранить рейтинг у того, кого приговорили к каторжным работам.

Ива, которая тоже слушала наш диалог, подсказала:

– Насколько я понимаю, каторжане расплачиваются рейтингом с охранниками за какие-либо льготы. Рейтинг каким-то способом можно переносить с чипа на чип. Но у осужденных он обнуляется. Правда, не у всех. Некоторые проносят рейтинг на территорию учреждения, как валюту, чтобы позже расплатиться за что-нибудь необходимое или желаемое.

– А сохранить рейтинг помогают хакеры Модераторы – те, кто достаточно головаст, чтобы хакнуть чип? – мысленно сказал я Иве.

– Верно.

– Так! Это что же получается? Во-первых, у них тоже есть коррупция – только рейтинговая. Вместо денег или наркоты используется этот рейтинг на чипе... Хотя и наркота тоже используется, тут никаких сомнений... А во-вторых, я, кажется, понял, как Катя уехала в Князьград!

– Катя? – вежливо спросила Ива.

– Моя якобы подруга из прошлой жизни, которую я не помню. Чтобы уехать из Посадов в столицу, нужен запредельный рейтинг. Никто из посадских не мог понять, как она его накопила. Но раз существует хакинг нейрочипов, то все становится понятным...

Я задумался. Трудно объяснить, каким образом обычная посадская девушка научилась хакать нейрочипы без какого-либо оборудования... Тут без помощи Модераторов не обошлось. Дальше фантазия подсказывала такое, что не хотелось и думать больше об этой Кате.

– Эх, Катя, Катя... – пробормотал я.

– Что? – спросил Витька. – Какая Катя?

– Ты помнишь мою подругу из Посада?

Витька нахмурился, напрягся, покачал головой.

– Не-е. Память до такой степени не восстановилась. И не восстановится, скорее всего. Вообще не помню никакой Кати.

Тем временем мы катили по грунтовой дороге между бараками женской части каторги. Ничем особенным пейзаж от мужской части не отличался, за исключением того, что по двое и по трое ходили не мужчины, а женщины в кислотного цвета робах и косынках в сопровождении охранниц. Те же вышки, те же заборы с колючкой. Поскольку раннее утро плавно перетекло в позднее, на территории учреждения началась какая-то движуха: на площадках между бараками строили шеренги из заключенных, они там что-то выкрикивали и пели. Наверное, это была перекличка с распеванием патриотических песен и гимна.

Проехали бараки и затормозили перед трехэтажным кирпичным административным зданием с узкими зарешеченными окнами-бойницами и стальной дверью. Боятся бунта, по всему видать, подумал я. На крыше развевался бирюзовый флаг со Знаком Вечной Сиберии.

– Что дальше? – прошептал Витька.

– Твой тезка не имеет права вызывать начальницу на улицу, – сказал я. – Придется сходить к ней самим. Пойдешь со мной.

– Окей! – обрадовался пацан.

Несмотря на то, что гидом у нас выступал сам Сам, пришлось пару раз применить волшбу – зачаровать охранниц на входе, вознамерившихся обыскать посетителей, то есть нас с Витькой.

Внутри здание было типичнейшим казенным строением с ремонтом, который сделали черт знает сколько лет назад, отслаивающейся краской в унылых коридорах, скрипящим и прогибающимся под ногами полом, везде и всюду понатыканными Знаками, дверями, не совпадающими по форме и размерам с проемами, и, конечно же, неповторимым запахом казенности и государственной мощи.

Кабинет шефини располагался на первом этаже, третья дверь направо по сумрачному коридору. Сама шефиня – дородная, почти квадратная бабища в форме, явно сшитой на заказ, – сидела за столиком в уголке у окна в компании еще одной дамы, тоже в форме, но моложе и субтильнее. На подоконнике, старом сейфе и шкафчиках с бумагами стояли разнообразные горшки с цветами. Над основным столом, лакированным, и начальственным креслом на стене висела “икона” Председателя.

– Слава Вэсэ! – поздоровался Виктор Семеныч, вытянувшись, но не отдавая честь. – С добрым утром, Василиса Терентьевна! С добрым утром, Оксана Федоровна!

Не успели дамы отреагировать на неожиданный ранний визит, как я вышел из-за спины Самого и наложил заклятье.

– Срочно найдите заключенную Веру и приведите сюда. Возраст: старше шестидесяти, худая, волосы седые, короткие... Были короткие.

Дамы переглянулись.

– Если старше шестидесяти, – сказала Оксана Федоровна, – то она в пошивочном цеху... или на мельнице. На лесопилке от такой мало проку.

– Ага, – согласилась шефиня, кушая пироженку. – Распорядись, Оксана, пожалуйста... А вы присаживайтесь, раз уж занесло вас в наши края...

Василиса Терентьевна была само спокойствие и домашний уют.

Оксана поднялась и взялась за трубку телефона, который выглядел как реквизит к фильму о Второй Мировой или стимпанковских приключениях.

Виктор Семеныч вопросительно глянул на меня, взглядом спрашивая разрешения присоединиться к чаепитию. Я кивнул. Мы с Витькой расположились в вытертых креслах для посетителей в сторонке – сегодня и без того два раза завтракали. Два начальника каторги принялись как ни в чем не бывало чаевничать, а Оксана, поглядывая на любовника и шефиню, негромко отдала распоряжения по телефону. Я расслышал: “Привести... звать Вера... номер не помню, найдите сами... Срочно в кабинет Самой”.

Положив трубку, она взглянула на меня и отчиталась:

– Сейчас разыщут и приведут. Еще есть распоряжения?

Я покачал головой. Сердце забилось сильнее. Я почти у цели. Сейчас здесь появится женщина, заменившая мне родителей, тетя, которую я помню очень плохо. Эмоционально я к ней совершенно не привязан, однако покинул Росс и проделал весь этот нелегкий путь на север (сделав крюк в Скучный мир) ради нее. Когда так долго стремишься кого-то спасти, волей-неволей зарождается привязанность, если не более сильные чувства. Что я испытываю к тете – по сути, чужому человеку? Что скажу ей, когда она придет? Сколько в моем поступке искренней заботы и сколько навязанной извне морали, переродившейся в навязчивую идею закрыть гештальт, освободив конкретного человека из конкретного места?

Задребезжал телефон. Оксана Федоровна, присевшая было за столик к остальным, подскочила, схватила трубку.

– Слушаю! Что? Почему не можете? Как? Ясно, ждите.

Положила трубку и посмотрела на меня.

– По описанию подходит некая Вера Панова. Но она в данное время в тяжелом состоянии, – сказала она без каких-либо эмоций. – Уже неделю как. Не транспортабельна. Вам придется пройти к ней самим.

Сначала была оглушенность, потом накатила слабость и полная растерянность. Наверное, так чувствует себя человек, которому сообщили, что он смертельно болен.

Да, тетя Вера во время последней нашей встречи здоровьем не блистала, но и тяжелобольной ее нельзя было назвать. Она вполне справлялась с домашними делами. Но с тех пор прошло несколько месяцев, а каторга, как известно, не санаторий. Вот и замначальника стоит передо мной и хлопает глазами – впервые слышит, что одна из ее подопечных в тяжелом состоянии. Плевать ей на осужденных, ей куда важнее вовремя чайку попить и в сексуально-половые связи вступить. Твари!

В башке вихрем пронесся целый хоровод мыслей. Что делать? Как с тяжелой больной кочевать по Поганому полю? Оставить ее здесь нельзя, взять с собой тоже... Зря добирался...

Нет, не зря!

– Поехали! – рявкнул я, поднимаясь. – Виктор Семеныч! Живо за руль! Оксана Федоровна, сядете рядом со своим любимым. А мы с Витькой сзади...