— Нам надо отдохнуть! Мы не такие крепкие, как геллы! — рассердившись, сказал полковник.

— Да, ваша раса слаба! — не преминул подчеркнуть гелл свое превосходство.

Барон указал на неприметный ход, оказавшийся входом в крохотную комнату с несколькими мягкими образованиями, на которых можно было сидеть. Сам он даже не присел.

— Даю вам пятнадцать минут, — холодно сказал он.

— Ты нам не командир. Нам товарищ полковник командир! — горячо возразил Мошонкин.

— Десять! — урезал срок отдыха гелл.

— Вообще обнаглел, Владимир Петрович, поставьте его на место! — взмолился Мошонкин, и в глазах его была такая вера, что он сейчас рыкнет на гелла, и тот подожмет не в меру распушенный хвост, что Картазаеву даже стало его жалко.

— Мы здесь гости, и не можем диктовать свои условия, — примирительно произнес он, разом упав в глазах Василия.

— Вы даже не гости.9минут!

Боевой настрой пропал и у Мошонкина при таком обороте дел. На мгновение у него мелькнула крамольная мысль, что полковник боится гелла! Кто поймет этих интеллигентов. Хоть раньше Картазаев не подводил его и вел себя как настоящий мужик, но кто его знает, чему его научили в высоких кабинетах. Есть такая наука-дипломатия, которая учит задницу всем подставлять. Мошонкин с досады сплюнул, почти попав на штиблет полковника. Барона аж перекосило от злости.

— Не мусорьте здесь!

Заметив его отношение к полковнику, Закатов по-отечески положил ему руку на плечо и проговорил:

— У каждого есть свои слабости. Владимир Петрович тоже не железный и не панацея от всех бед.

— Убери лапу, не то получишь в дыню! — предупредил Иван, не оценив его благородного порыва.

— Все, встали, встали! — хлопнул барон в ладоши. — Уже немного осталось. Осталось пройти через стерильный участок, и мы на месте, в рубке "Гелиона".

Когда гелл открыл узкую, но высокую, метра три в высоту, дверку, все ахнули.

— Ничего себе стерильный участок! — вырвалось у Мошонкина.

Когда-то это был белый коридор с белыми же стенами, теперь на полу появился темный след с комьями откровенной грязи, будто нечто проволочили по всей длине коридора, попутно лапая стены грязными руками (лапами?). Комья грязи были даже на потолке. Над входной дверью располагалось нечто вроде сетчатого ящика (кондиционера?), с него свешивалась клейкая сосулька. Стоило Мошонкину дотронуться до нее, как она оторвалась и звучно капнула на пол.

— Что-то здесь не так, — проговорил Василий и поплатился.

Со словами "Я же сказал, ничего здесь не трогать!" гелл влепил ему затрещину. Это для него она была затрещиной, для человека же явилась мощным ударом. Василий не удержался на ногах, упал и, сидя, утирал кровавую струйку из носа. Смотрел он только на полковника, но тот отвернулся. Мошонкин опять сплюнул, и кровавая слюна попала на полковничий-таки штиблет. Барон переводил взгляд с одного на другого и особенно долго смотрел полковнику в глаза. Он испытывал удовольствие от унижения одного другим. Картазаев, казалось, ничего не замечал.

— Когда рубка? — как ни в чем не бывало, спросил он.

— Уже пришли, — барон сделал приглашающий жест.

В рубку вела еще одна высокая и узкая дверь, на этот раз гелл проследил, чтобы все вошли впереди него. Помещение, в котором они оказались, своей эргономичностью напоминала кабину космического корабля. Панели приборов округлых, будто зализанных форм. Оптические дисплеи: картинки висели в воздухе. Откидные ложементы, в рост человека, с множеством анатомических подробностей, подлокотников, подголовников, с подводящими кабелями системы жизнеобеспечения.

Люди бессильно опустились в кресла, наблюдая картинки с призрачных мониторов. Они были практически одинаковы: коридоры с анабиозными камерами, стены из камер, целые залы, забитые стеклянными кубами. И везде тела, тела.

— Мальки! — прошептал Мошонкин. — Чисто мальки, которых в пруд запустить собираются!

— Убить их, это расизм! — выпалил Михаил.

— Да, расизм, — спокойно согласился профессор. — Вся история человечества есть расизм. На словах мы его осуждаем, все за гуманизм, а когда начинается война, самец не щадит никого: ни женщин, ни детей. Знаете почему? Потому что у человека есть свои детеныши, своя женщина, которую он не хочет делить с другим самцом. Вообще современная история ведет к тому, что некоторые расы должны исчезнуть с земли, чтобы другие могли спать спокойно.

— Это сказал Гитлер! — заявил Михаил.

— Нет, это сказал я, — скромно уточнил Закатов.-99 процентов терроризма идет из арабского мира. Допускаю, что там не все ублюдки, дела это не меняет. Никто не виноват, так сложилось. Почему остальные должны страдать? Как говорится, Боливар двоих не выдержит. В силах современной евроамериканской цивилизации сделать так, чтобы арабы вообще исчезли. Причем даже из информационного поля. Выпустить закон, по которому запретить упоминать о некогда существовавших странах. Переписать учебники истории и географии. Через полвека никто даже не вспомнит, кто такие мусульмане. Единая физически- информационная стерильная зона. И можно будет спать спокойно, не боясь, что диван под тобой взлетит от заряда гексагена.

— А как же китайцы? — хитро спросил Мошонкин.

— Не понял, при чем здесь китайцы?

— После арабов, китайцы начнут вам мешать, вы тоже их в топку? Потом японцы.

— При чем тут китайцы и японцы? — взорвался профессор.

— Не хочется вас прерывать, но я должен сообщить вам, зачем вас сюда привел, — сказал барон.

Картазаев единственно из всех не севший в кресло и продолжавший обход рубки, остановился у выбранного им пульта и заявил:

— Это и так ясно. Вы привели нас сюда, чтобы убить.

Наступила немая сцена. Лица у всех присутствующих вытянулись, исключая гелла и Картазаева.

— Эт-то шутка? — Закатов стал заикаться.

Ответил ему как ни странно Картазаев.

— Какие уж тут шутки? Барон нас через столько препятствий провел, столько всего перенес вместе с нами, уж не для какой-нибудь ерунды. А что бы по-честному нас всех тут и положить. Силы у него не занимать, да и оружие наверняка имеется. Придется здесь все немного испачкать, не так ли, барон? Люди наполнены жидкостью, в каждом не меньше 5 литров, которая имеет обыкновение выливаться при всякого рода непредусмотренных природой отверстиях. Так что придется потерпеть. Мы тут и останемся лежать, истекающие кровью, бьющиеся в агониях, каждый в своей. Я думаю, многие останутся в креслах, с которых не успеют даже встать. Ну, разве что Мошонкин успеет вскочить, все-таки бывший десантник, но его барон убьет с особой жестокостью. Ведь вы его с самого начала невзлюбили, не так ли? Я тоже умру стоя, не из-за своей реакции, я ведь не сел.

— Что за комедию вы тут устроили, полковник? — вскричал профессор, сползая, однако под кресло, и прячась, как малый ребенок, который считает, что если закрыть глаза, его не увидит и не съест страшный волк. — А вы, барон, что молчите? Скажите же что-нибудь!

Барон смерил Картазаева взглядом и проговорил:

— Теперь я вижу, что о вас мне говорили правду. Вам действительно безразлично все на свете, в первую очередь, это касается вашей жизни. Что для вас главное, Вольд? Долг? Сомневаюсь. С вашим извращенным понятием у вас не может быть такого понятия как долг по определению. Вы никто и задание у вас никакое, чтобы там не считало ваше командование.

— Я слишком поздно вспомнил, где я слышал твой голос раньше, — сказал Картазаев. — Может служить оправданием, что я слышал всего пару фраз. Тогда на "Сабаре", это был ты?

— Умный, значит мертвый, — усмехнулся гелл.

— Ну, что испачкаем мебель? — спросил Картазаев. — Предупреждаю, человек при смертельном ранении иногда гадит под себя.

— Черви! — презрительно произнес Бклоу. — Я отвечаю за операцию, и я специально взял вас под свой контроль, и я привел вас сюда, потому что знал, что вы пойдете за мной как привязанные, и вы соберетесь в одном месте, конкретно, в этой рубке, чтобы я мог раздавить вас одним сжатием кулака. Вот и решилось, чья раса достойна жизни больше. Потому что есть вещи, которые решает только сила. Грубая сила. Закон эволюции, господа. Наше потомство талантливее, лучше вашего. Вы не видели их рисунков, их научных работ, вы не видели насколько они красивее ваших детей, да и не увидите. Потому что уроды уходят, а геллы остаются.