Лоцман, потеряв дар речи, застыл на месте, а наш вроде бы мичман спокойно поворачивается в сторону морвокзала и удаляется неспешным шагом. Тут на лоцмана возвращается способность соображать, и он с истошными радостными криками, захлебываясь от переживаний, кидается за зятем, но нет. Гражданин спокойно оборачивается и спрашивает, что вы тут плетете, дядя. Никакой я вам не зять, и фамилия моя хоть и Лауэр, но должно быть я другой Лауэр, раз вас в упор не знаю. И никакой я не мичман, и совсем даже не военный, а сугубо мирный человек. Старый лоцман кричит:

— Что ж ты делаешь, супостат? Или другую нашел? У тебя жена на 7-м месяце, скоро родит, ты это понимаешь?

Лауэр продолжает гнуть свое, и чтобы дед отстал, показывает ему документы, в которых черным по белому написано, что он не мичман, а совсем даже наоборот, официальный представитель некоей фирмы. И спокойно себе так дальше удаляется.

— Улесов божится и клянется, что это его пропавший зять. Названия фирмы он не запомнил, но утверждает, что знает арендованные ею причалы, — закончил генерал. — Вот с этого и начнете.

Когда они выходили, то в приемной столкнулись с еще одним посетителем. Мужчина в форме подполковника военно-космических сил сидел, плотно задвинув козырек на самые глаза. На коленях у него стоял серебристый чемоданчик, прикованный цепочкой к руке.

При виде выходивших офицер даже не шелохнулся, словно цепной пес, дожидавшийся и слушающийся только хозяина. Вольд прошел было мимо, но в самых дверях встал как вкопанный так неожиданно, что Томлева наехала на него всколыхнувшейся грудью. Вольд, как ни в чем не бывало, достал из кармана сигарету и стал мять. После чего, нарочито медленно повернув голову, демонстративно оглядел сидящего. В ответ чемоданоноситель так же демонстративно посмотрел на него. Во взглядах мужчин сквозила взаимная неприязнь.

— Владимир Петрович, здесь не курят, — сказала Томлева, чтобы разрядить остановку.

Тогда Вольд продолжая мять сигарету, размял ее в пыль. Девушке показалось, что сидевший едва заметно усмехнулся, искривив по-змеиному узкие губы в подобии оскала. Оказавшись в коридоре, Вольд повернулся к девушке и довольно грубо предостерег:

— Никогда не делай мне замечаний!

Это оказались первые слова, обращенные к новой напарнице, и симпатии они ему не прибавили.

Чужие люди бывают больше похожи друг на друга, чем единокровные братья Бзилковские. Старший Михаил, писаный красавец, высокий и статный, обязан был пользоваться успехом у женщин по самому факту своего рождения, но крыша у него съехала конкретно. Он давно перестал выходить из дома, оставив открытым в своем добровольном заточении лишь маленькое окошко в мир в виде слабосветящегося монитора старенького компьютера.

Феликс в отличие от братца был аферистом от природы. Худющий и длинный (под два метра ростом), готовый от худобы сложиться, словно перочинный ножик. Женщины его презирали, и желание секса, неважно какого по качеству и содержанию, пожирало его изнутри. Он вечно ввязывался во всевозможные авантюры.

Матери своей братья Бзилковские не знали. Отец братьев Олег Олегович Бзилковский утверждал, что обстоятельства заставили ее оставить их, но когда-нибудь она обязательно вернется, и не позволял говорить о ней плохо.

Олег Олегович был оптимистом. Он работал школьным учителем на окраине Алги. Школа была бесплатная, и в ней учились лишь дети нищих. Это было озлобленное, неподконтрольное стадо. Многие имели судимости и сидели в каждом классе по четыре года. Старшеклассницы периодически рожали. И все завидовали черной завистью богачам, проносящимся мимо облупившихся стен школы на роскошных черных лимузинах. Только это происходило крайне редко. Богатенькие Буратино не желали пачкать свои сверкающие штиблеты в их донельзя изгаженном и вонючем районе.

Ничем не оправданный оптимизм Олега Олеговича заключался в том, что он верил, что сумеет выбраться из той клоаки, куда загнала его жизнь. Он покупал газеты с объявлениями о найме на работу и жирно округлял тупым синим карандашом адреса престижных колледжей, куда его должны якобы пригласить. На его рабочем столе лежала таблица с цветами автомобилей, и он мучился извечным вопросом, какой выбрать, если у него вдруг появятся деньги. Он застывал перед витринами в искренних сомнениях, какой костюм выбрать: от Гуччи или Труссарди? В сами магазины его давно не пускали из-за затрапезного вида.

Вообще-то это был незлобный человек. Иначе Феликс давно бы сбежал от него. Предок часто хвалился, что в молодости подавал большие надежды, после той поры прошло много лет, и он не прекращал их подавать. Годы шли, ничего не менялось. От предыдущих мечтаний остался лишь старенький компьютер, за которым сутками просиживал старший сын. Потомственный неудачник по жизни.

Компьютер являл собой образец самопального творчества и, скорее всего, был собран в слесарной мастерской из оставшихся после ремонта калькуляторов деталей. Никаких сведений о годе сборке или хотя бы о веке, когда его сколотили. Комп не высвечивал никаких сведений о заложенных технических характеристиках, и, судя по всему, некоторых вообще не имел. Феликс и не подходил бы к нему на километр, мало ему мозги засоряли в их бесплатном обезьяннике, если бы комп легко и непринужденно в любой час дня и ночи не входил в Интернет.

Здесь уж он оторвался. Накачал 10 тысяч цветных фотографий, распечатал на школьном принтере, а потом загонял малявкам по рублю за штуку. Брали слабо. Детишки в 10 лет вообще мало интересуются порнографией. Тем более в киосках продавали гораздо более качественные фотки. Феликса до глубины души возмутило, с какой легкостью их продают детям, хотя по закону это запрещено. Феликс заскучал.

Ему стукнуло 15,а все вокруг только и хвастались, как трахают девиц без разбора. Феликса задевало, что он не испортил еще ни одной девушки. Как-то это было не по-мужски. Решив лишиться невинности, он столкнулся с непредвиденными трудностями. Ни одна из девиц, к которой он обратился, не хотела иметь дела с двухметровой дылдой. К тому же без денег. С дылдой они, может быть, и имели дело, если бы она (дылда) была при деньгах.

Аферист стал подкарауливать пьяных девиц в школе после танцев. Первая в его жизни ему запомнилась, остальные нет. Она что-то твердила о женской верности, пока он спускал с нее трусы.

— Ерунда, один раз не считается, — уверенно заявил Аферист (это была его постоянная кличка среди школьной шпаны).

Одного раза не хватило, тогда он спустил с девушки трусы во второй раз, втирая ей мозги, что два раза за один вечер считаются как один раз и соответственно не считаются тоже.

Перебравшая девушка на следующий день ничего не помнила, как не помнили и все последующие. Вскоре девицы ему наскучили. Какой смысл надрываться, если они ничего потом не помнят?

Убедившись на примере, что он всего может добиться легко и без особых усилий, Аферист подумал, а почему бы ему не взяться делать деньги. Феликс всерьез подумывал о том, чтобы ограбить школьного сантехника, продающего на переменах гашиш в мужском туалете. Сантехник был тщедушный, и его можно было огреть металлической трубой, вздумай он орать. На его счастье, он вовремя увидел, как старпер садится в иномарку, где уже сидят краснокожие мордовороты каждый весом в центнер, и ему едва не сделалось плохо. Он понял, что был совсем недалек от плавания в море с бетонной балкой на шее.

Потом он подсмотрел по ящику передачу про хакера. Корреспондент так расписывал, сколько он там украл, что Аферист сразу понял, это его. То, что для этого придется раскрутить трусливого братца, его не пугало. Его никогда не пугали трудности на ниве преступного бизнеса. Можно было напоить Миньку как тех же девиц, но это могло отразиться на качестве хакерской программы.