Директриса аж закашлялась.

— Ну вот ваши тоже так говорили по телефону. Мол, Иванов футболист известный, о нем из каждого утюга рассказывают, и он должным авторитетом для ребят обладает. Позвольте я вам сейчас все объясню, послушаете?

— Весь в вашем распоряжении, — я сложил руки на столешницу, показывая, что готов внимательно слушать.

— Вы зря вот так ерничаете, Иван Сергеевич, я спешу вас растроить, что у эти ребят никаких авторитетов в принципе нет, — директриса показала мне руку, на которой волосы дыбом встали. — Вот я вам говорю, а у самой уже мурашки по коже, как представлю чего ожидать. Мне пачками директора интернатов сочувствующие письма шлют, что очень тяжелые подростки в «Колосок» едут.

То, что мне придется работать со сложными детьми — это я знал до того как сюда приехал, предупреждала кадровица. Но уж чего-чего, а трудных подростков никогда не боялся. Поэтому слова директрисы воспринимал спокойно и даже пошутить решил.

— Тяжелые это в смысле весят много, в интернатах кормят хорошо? Так на то и футбол, быстро скинут с боков лишний вес. Спорт и физическая культура творят чудеса, — я приподнял бровь. — Если же вы про то, что у ребят характер трудный, то страшного ничего нет. Сработаемся. В футбольной команде тоже коллектив, знаете ли, не сахар. Представьте пару десятков человек с разными характерами? Так вот их надо одной целью объединить. Не думаю, что здесь специфика работы сильно отличается.

— Вот вам опять шуточки, а я жду с содроганием приезда этих сорвиголов, — она закатила глаза. — Вообще-то, многие из ваших будущих учеников, если вы таки решитесь к нам на работу поступать, на малолетке побывали или из неблагополучных семей. А то, что они в футбол умеют играть, так это ничего не говорит. Знаете для чего они в секции спортивные записываются в своих интернатах?

— И для чего же, просветите?

— Чтобы по стране ездить! Тут соревнования, там…

Она неожиданно для меня достала пачку сигарет, пепельницу на стол поставила и беспардонно закурила. Прямо в кабинете. Детского лагеря. Похоже, что действительно нервничала баба, хотя я никак не мог внять — отчего.

— В общем, благодаря вашему «Спартаку» на этот год наш лагерь «удостоился чести» этих трудных подростков в своих стенах принимать. Не знаю, кому из ваших принадлежит идея реабилитации, — она пожала плечиками, выпуская сигаретный дым и отряхивая с кончика сигареты пепел. — Но вы должны знать, что это все мне жутко не нравится. Вот скажите, какая реабилитация для хулиганов, которые только и знают, что курят, пьют и занимаются, простите, что скажу, беспорядочными половыми связями. Испорченные они, никакая реабилитация не поможет! И в первый же год половина из них снова в тюрьме окажется! Прямо на вашем футбольном поле друг дружку поубивают.

Дальше директриса рассказала чуточку больше подробностей. Выяснилось, что пресловутую реабилитацию поддержали в райкоме комсомола. И если первоначально «команду» планировали собрать из московских интернатов для трудных подростков, то при помощи комсомола, программу расширили на несколько областей центральной части РСФСР. Среди команд провели турнир, на котором и побывали представители «Спартака», а лучших игроков направили в «Колосок».

— Вот мне данные прислали, полюбуйтесь, из 15 человек, семеро бывали на малолетке, у всех есть приводы в милицию, а девятерых не по одному разу задерживали, — директриса вручила мне список с фамилиями.

Я пробежался по списку взглядом, в интересе найти одну единственную фамилию — Сани Колотушки… но найти не нашел. Признаться, настроение малость испортилось, но я не подал виду.

— А вот этот, Павел Ануфриев, он вообще зараза такая, директора своего интерната избил!

— Кошмар какой, — я вернул даме список с отъявленными хулиганами. — Будет капитаном значит.

— Прокофьев из них самый нормальный, у него даже отец есть, живой, то есть он никакой не сирота, но там такой папаша, что жуть… клянется каждый раз, что найдет постоянную работу, а сам в квартире притон наркоманский устраивает.

Директриса наконец докурила сигарету, потушила в пепельнице и впилась в меня взглядом, как будто я был одним из ее нашкодивших пионеров.

— Смотрите, Иван Сергеевич, я может и чрезмерно эмоционально говорю, но это пока мы с глазу на глаз разговариваем, вы еще ко мне на работу не устроились.

— Так, а если устроюсь? У меня последние минут пятнадцать ощущение складывается, что вы меня от работы отговариваете, Оксана Вадимовна. Я же работать хочу.

— Раз хотите, тогда зарубите себе на носу, что когда дети приедут в наш лагерь, то мы об их прошлом не будем вспоминать. Мы за детей в «Колоске» стоим горой. Какие бы они не были хорошие или плохие, это прежде всего дети. И я, как директор лагеря, не приемлю все вот эти вот «зоновские» правила поведения. У нас здесь реабилитация будет проходить и, может быть, именно благодаря «Колоску» ребята получат свой шанс в жизни. Поэтому все через диалог, никакого насилия у нас нет, и не будут, воспитатели не избивают детей, это не правильный воспитательный момент.

— С чего вы взяли, что я кого-то избивать собрался, Оксана Вадимовна? Может это они меня изобьют, как того директора. Я то что, маленький щуплый и нога до конца после травмы не зажила.

— Вы меня, конечно, извините, Иван Сергеевич, но у вас это на лице написано. Скажу вам честно, что если бы не Олег Иванович, то на работу бы я вас не взяла.

Я не нашел ничего лучше, чем плечами пожать. Ну баба и отжигает. То ей «уголовнички малолетние» поперек горла, то она за них рвать готова, все равно как Тузик грелку, то у меня написано на лице, что я кого-то собрался избивать.

— И когда они приедут наши пионеры? — я решил переключить тему. — Надо ж будет пацанов встретить.

— Сегодня… вы точно не передумали к нам в Колосок устраиваться? — сузила глаза директриса и протянула мне обратно направление. — Может вопросы какие у вас есть?

Она действительно сделала все, чтобы любой даже самый прожженный энтузиаст задумался о правильности выбора устраиваться в пионерский лагерь этим летом. Не удивлюсь, если вот такими речами она остальных сотрудников распугала, что теперь ей самой приходиться в коридоре полы подметать. Но отказываться я не собирался, поэтому направление не взял.

— Не передумал, Оксана Вадимовна, оформляйте. Мой единственный вопрос — куда вещи бросить? — я поднял свою спортивную сумку с пожитками. Из Москвы сюда не наездишься.

Директриса вздохнула, сунула мое направление себе в ящик рабочего стола и поднялась из-за стола.

— Идемте, покажу, где вы будете жить.

Двухэтажный корпус в самом сердце пионерского лагеря «Колосок» выполнял функции административного здания, места проживания, столовки и чего-то там ещё — я просто слушал через раз рассказ директрисы, решивший устроить мне мини экскурсию по лагерю. Мы прошлись по первому этажу, следом поднялись по лестнице на второй.

— Вот здесь, Иван Сергеевич, у нас размещены четыре обустроенных крыла, три из них выделены для наших деток, а один для персонала, там все комнаты одиночные, — пояснила Оксана Вадимовна, продолжая экскурсию.

Мы зашли в крыло для персонала, где вдоль стен длиннющего полутемного коридора (половина ламп не работала) тянулись двери одиночных номеров.

— Как понимаю, этим лето большая половина мест останется незаселёнными? — спросил я, оглядываясь.

— Ребят мы поселим в одном из крыльев, остальные два останутся незадействованными, это правда, — подтвердила Оксана Вадимовна, приметившая на ковре красное пятно и пытавшаяся оттереть его своим туфлем.