Трактор стряхнул с себя мусор и замер, хрюкая мотором и поводя вслед за Аркашей мордой, точно был живым существом. Аркаша остановился пораженный, и в тот же миг трактор выпустил струю едкого дыма из выхлопной трубы и помчался прямо на него.

Аркаша едва успел отскочить в сторону. Трактор пронесся буквально в полуметре, обдав килограммовыми комьями вывороченной земли. Он не успел затормозить и размаху влетел в закусочную, стал разворачиваться там, опрокидывая столы и мангалы.

Аркаша бежал, не разбирая дороги и не имея ни малейшего понятия, куда он бежит. Сзади ревело и пыхало жаром: монстр нагонял. От него некуда было деться, некуда спрятаться.

Листунов бы неминуемо погиб, если не избрал новую тактику. Забежав в первый попавшийся подъезд, вышиб дверь в квартиру на первом этаже, пробежал мимо семьи, застывшей с выпученными глазами перед телевизором, и выпрыгнул на улицу через балкон. У него оказалось несколько лишних минут, пока мастодонт с обиженным ревом показался из-за угла.

Он несколько раз повторил несложный маневр и таким образом добрался до телестанции. Монстр, изрыгая дым и пламень, катался вдоль окон, норовя втиснуться в узкий холл, но дело ограничилось раскуроченным холлом и раздавленным бывшим ментом. Аркаша был в аппаратной, когда услышал шаги на верхнем этаже.

Сердце его замерло и некоторое время вообще не билось. Отчего то подумалось, что это водитель автомонстра ищет его. Аркаша присел, где стоял, пытаясь спрятаться за низким пультом. Шаги простучали по лестнице, потом пересекли коридор и затихли у двери аппаратной.

Дверь приоткрылась. Аркаша сделался в два раза меньше. Не дышал. Не помогло.

— Тут он. Добре, — произнес скрипучий голос.

Аркаше ничего не оставалось, как открыться. В дверях стоял косильщик.

— Дяденька, это не я, — плаксиво протянул Аркаша.

Дед поставил косу на попа и стал точить со зловещим вжиканьем.

— Подведем бухгалтерию. Восемнадцать баб поимел? Поимел. Тридцать два убийства. Магазин сжег. Опять же малышку обидел, ту, которая с бантами. Трусы снимал, показывал, понимаешь всякое.

— Неправда! Ничего я не показывал!

— Косить тебя буду, — заявил дед. — Не трясись. С двух раз тебя зарублю. Раз-два и ты уже мясо.

При этих словах Аркаша самопроизвольно обмочился. Внезапно распахнулась одна из дверей в коридоре, и тишину пронзил вопль:

— Боже, моя рука! Мне руку отрубили!

Аркаша с ужасом узнает голос Неяскина.

— Погодь малость, — просит его косильщик, берет косу на изготовку и идет на голос.

— Слава Богу, вас встретил! Остановите мне кровь! — торопливо говорит Неяскин.

В ответ слышится "вжик". Неяскин замолкает на полуслове, и что-то страшное катится по полу.

— Добре, — говорит косильщик. — Он тут не один. Шмара голая.

Маринка визжит, когда дед тащит ее, намотав волосы на кулак. Юбка задрана до пупка, трусов под ней нет, крупные груди трясутся между разорванными краями блузки. Косильщик показывает девушку Аркаше и с осуждением произносит:

— И из-за такой ты всю свою жизнь под откос пустил? Можно сказать, из-за отверстия.

— Я же не знала, что Аркаша ваш дружок, — шепчет Маринка. — Я больше не буду над ним смеяться. Если хотите, я вам обоим дам. Люди за это деньги платят и немалые, а я вам все бесплатно сделаю. Только не убивайте.

— Мы не продаемся. Так ведь, Аркаш?

Косильщик отталкивает девушку за косяк. В створе виден только он, мощно и страшно машущий косой. Коса даже не задерживается, будто он промахнулся. Ошибочность этой мысли подтверждает страшный дробный стук. Маринка замолкает на полуслове. Наступает страшная тишина.

— Ты кто? — спрашивает Аркаша, стуча зубами.

— Совесть твоя.

— Она не может быть такой злой!

— Добрая она только у богатых. Она им все прощает, от того и живут они легко и беззаботно, и на все плюют. А бедным она покоя не дает: жалит как шершень, язвы им наживает.

— Я не хочу умирать! Боже спаси, если ты есть! — заголосил Аркаша.

— Тише, не зови Его! — заозирался косильщик. — Он где-то поблизости бродит. Не дай, бог услышит.

Почуяв, что косильщик сам боится бога, Аркаша заголосил еще громче. Косильщик выронил косу и схватился за уши. Коридор залил такой яркий свет, что воздух сделался белым как январский снег.

— Ты звал меня? — спросил Голос.

— Кто это? — Аркаша хотел посмотреть, но не мог даже поднять глаз, настолько яркий был свет.

— Повинись и проси чего хочешь, — сказал Голос.

— Прости, Христа ради! — закричал Аркаша.

— Я не Христос, но я знавал этого парня. Крутой был человечище. Заходил в дом богача, ел и пил, а потом крыл им же правду-матку в глаза. Хозяевам жизни! Времена были суровые, а он никого не боялся. За это его и грохнули. Правда, в наше время грохнули бы еще скорее.

— Ты меня простишь? — с надеждой спросил Аркаша. — Я ведь столько народу погубил.

— Кто много согрешил, тому много прощено будет. Не знающий греха, не может быть прощен. Только тебе в тюрьме придется сидеть. Пожизненно.

— Я согласен. Только жизнь оставьте.

— Еще чего хочешь просить?

— Хочу, — Аркаша сглотнул слюну. — Сделай меня импотентом.

— Это серьезное желание. И обратно его не возьмешь.

— Все зло от баб. Прошу вас.

— Будь по-твоему.

И Голос исчез. Вместе с ним исчезло все.

Картазаев с Мошонкиным, петляя, бежали между развалинами. В стороне оставленного "испанского дома" раздалось зловещее шипение. Тотчас в той стороне взметнулся гейзер то ли белого дыма, то ли пара.

— Господи, да что же это такое? — взмолился Мошонкин, его трясло.

— Обложили, суки, назад!

Картазаев увлек Мошонкина в сторону. Далее движение стало хаотичным, словно броуновское движение. Василий, конечно, таких слов не знал. Он просто бежал, стараясь не отстать от маячившей впереди спины полковника. Вскоре он так выдохся, что хотелось просто лечь и умереть. А полковник продолжал нарезать словно двужильный.

И вдруг он встал.

Мошонкин ткнулся ему в спину.

— Что, они?

Это была уже знакомая улица, где в одном из подвалов у "испанцев" находился схрон. Василий хотел спросить, чего они тут потеряли. Внезапно в подвале звякнул металл, и на лице полковника прорезался желвак. Вопросов больше не было. Василий перепугался произошедшей с полковником перемене. Сейчас это была сама смерть.

А потом из подвала полез Мигель, таща за собой мешок, сшитый из больших лоскутов.

Картазаев, уже не таясь, стронулся с места и пошел, словно набирающий скорость литерный.

Мигель почуял опасность, хотя даже не оборачивался. Чуткий оказался гад. Он вскинул автомат. И тогда Картазаев словно ждал этого, стал садить в него пулю за пулей.

Мигель пригнулся, отскочил в сторону. Он все время вопил и стрелял. Стрелял и вопил. Картазаев даже не пригнулся, и поэтому попал он, а не "испанец". Когда он подошел вплотную, у Мигеля были перебиты все конечности, и он, не медля, прострелил ему еще и голову.

Он достал из мешка хрустальный череп, оказавшийся совершенно черным. Некоторое время полковник простоял без движения, мучительно вспоминая, что мог бы удавить на этом месте Мигеля, и тогда Дина осталась бы живой. В который раз его поразила нечеловеческая выдержка Закатова. На вид хлипак и явная сексуальная недоделка, а внутри титановый стержень в метр диаметром. Не даром, его Серегин обожает.

Первым из человечества, кто увидел гула вблизи и при этом уцелел, стал Мошонкин.

В какой-то момент почувствовав на себе чей-то взгляд, он оглянулся.

Открывшееся зрелище, как и остальные порождения Лубаантуна, было отталкивающим и чужеродным. Оно слишком контрастировало с привычными вещами, чтобы его можно было бесстрастно рассмотреть и запомнить вместе с остальным миллионом увиденным в жизни вещей.

Гул находился в самом начале улицы, не более ста метров от Мошонкина. Было в нем метра два с половиной роста. Десантнику он показался чрезвычайно толстым. Ноги, стоящие в раскорячку, напоминали бочки. Руки, оказавшиеся не тоньше ног, торчали в разные стороны, словно гул собрался обниматься. Шеи не было, и шарообразная голова сидела прямо на тулове. Щелевидные глаза разрезали лицо строго пополам. И еще. Гул блестел, словно смазанный илом. Учитывая его густой кроваво коричневый окрас, зрелище было пугающее. Гул напоминал яркую кляксу, неведомо кем посаженную на землю. Вернее, высаженную.