И – сумела коснуться его разума. По-настоящему, без шуток.

Дядя развернулся, как пружина, и уставился на меня сияющими глазами:

– Нашёл! Лоран, я её нашёл! – проорал он и заулыбался.

А я необыкновенно ясно ощутила, что сплю – и, разумеется, тут же проснулась.

Голова гудела, как после фуршета в международном бизнес-центре, когда полночи приходится торчать в компании хитроумных дельцов, изображая мебель с глазами, слушать грязные мысли и одновременно создавать непринуждённый ментальный фон, гасить зарождающиеся конфликты, сглаживать застарелые противоречия и ни в коем случае в рот не брать ни капли спиртного, пусть и очень хочется.

Что-то не слишком похоже на ожидаемые последствия нервного перенапряжения…

Внутренний хронометр подсказывал, что после рассвета прошло примерно два с половиной часа. Вполне достаточно для отдыха, учитывая, как рано меня вчера вырубило. Почему же ощущения такие, словно я вообще не ложилась?

…и почему глаза на мокром месте?

Я перевернулась с боку на бок, пытаясь поймать ускользающий сон, и вскоре с сожалением убедилась, что ловить нечего. Как в переносном смысле – голова, конечно, гудела, но оставалась ясной, так и в прямом – дядя Эрнан в дурацких шортах растворился во мраке, оставив после себя лишь смутное воспоминание.

Похоже, придётся вставать.

Лагерь за ночь дивно преобразился. Тейт всегда оборудовал стоянку с минимумом комфорта – костёр и какие-нибудь вонючие капли по периметру, отгоняющие опасную живность. Ради меня рыжий готов был добавить навес или – в холодную погоду – подстилку из травы или листьев. Но Итасэ такая суровая романтика, ясное дело, не устраивала. И если мастер Ригуми ещё кое-как сдерживал его сибаритские порывы, то сейчас сказать твёрдо: «Нет, это лишнее», увы, было некому. Потому глаза я открыла на роскошном, мягчайшем ложе в шатре с полупрозрачным куполом примерно пятнадцать метров в диаметре. По центру общей комнаты бездымно пылал очаг, над которым величественно парили решётки и штыри для запекания, а аккурат по центру маячил пузатый гибрид кувшина и кастрюли. Пространство шатра дробилось на несколько секторов с помощью занавесей из бус, причём наглухо был закрыт только один угол, откуда доносилось многозначительное журчание воды.

– Там купальня с горячей и холодной водой, – охотно пояснил Соул, раздвигая нитки хрустальных бус в стороны, и бесцеремонно уселся на край моей постели. – Итасэ разделил ручей на два рукава, и один я согрел. Можешь воспользоваться, если хочешь… Но сначала объясни: что это было сейчас, Трикси Бланш?

Я открыла рот, чтобы выдать лучшую отговорку всех времён и народов, сакраментальное «не знаю» – да так и захлопнула.

Ну, конечно.

Дядя Эрнан.

Похоже, мой сон незаметно для меня самой превратился в экспериментальный полигон могущественного эмпата. Это объясняло, почему я сейчас себя чувствую, как выжатый лимон: при ментальном контакте обычный человек является всего лишь объектом воздействия, однако если у него есть хотя бы минимальные псионические способности, то он волей-неволей начинает «отвечать». То есть тратит ресурсы, хочет того или нет… Стоп, о чём я вообще думаю? Неужели признаю, что Эрнан действительно сумел дотянуться до меня… в другом мире?

Что, серьёзно?

– Ты кого-то почувствовал, – предположила я вслух, не глядя на Соула.

– Художественное преуменьшение, – ласково, точно с Орсой разговаривая, ответил он. – В Лагоне есть лишь два мастера, чья песня настолько сильна – Оро-Ич и Эфанга. Но этот… Этот не похож ни на кого из них. Строго говоря, он вообще ни на кого не похож. Ты его знаешь?

Беспокойство Соула я ощутила всей кожей – и отругала себя. Ну, разумеется, если маг из Лагона встретит кого-то незнакомого и сильного, то сразу предположит худшее – например, что это один из свободных. Или, того хуже, гость с загадочного континента, где свирепствует болезнь, которая передаётся через взгляды.

Здесь неизвестное – не удача для исследователя, а опасность для путника, нужно это учитывать.

– Можно сказать и так, – вздохнула я наконец. Выдавать личные тайны не хотелось, но отмалчиваться и лгать было бы неразумно. – Это был мой дядя, Эрнан Даймонд. И, нет, я не думаю, что он тоже переместился в ваш мир.

– В наш мир, – механически поправил меня Соул – и вскинулся: – Погоди, он что, дозвался тебя оттуда? Невозможно!

– Теоретически – да. – Я так растерялась, что даже кивнула вместо того, чтоб склонить голову к плечу, но он даже этого не заметил. – А вот практически… Сам видишь. И воздержись пока от вопросов, если можно. Знаешь ли, не так легко переварить факт, что Эрнан сумел докричаться до меня настолько… настолько издалека.

– Докричаться?

– Да. Он меня звал в буквальном смысле. А потом, когда увидел, заорал: «Лоран, я её нашёл».

– Лоран? – с вежливым любопытством произнёс Соул. – Какое странное имя.

– Моя кузина. Его дочь.

– У тебя есть кузина? Это ты про неё всё время вспоминаешь, когда ругаешься? – встрял Тейт, едва нарисовавшись на пороге. За плечом у него маячила мрачная тень Итасэ. Фоном ощущалось лёгкое и радостное присутствие Лао, немного поодаль – Орса, которая наконец-то немного успокоилась.

Я с трудом подавила вздох.

Кажется, придётся повторять всё с самого начала. Ещё бы и самой поверить в то, что произошло…

Начала я сухо и, пожалуй, немного скомкано. Но мало-помалу атмосфера совершенно переменилась. Итасэ неожиданно заинтересовался тем, как был одет мой дядя, и я, пытаясь объяснить, почему такой наряд показался мне смешным, пустилась в долгие объяснения. Говорила про моду, затем про группу Эрнана, про практику в дипломатических и финансовых кругах, про маму и её лабораторию, про институт, про отца, про Лоран, про моих братьев и сестру, опять про моду – и снова про Лоран, потому что одно было накрепко связано с другим. Замолчала лишь тогда, когда горло пересохло, и язык стал ворочаться с трудом. Тейт молча протянул мне тёплую, сильно разведённую шергу. А Лао, который на животе возлежал у очага, болтая в воздухе босыми ногами и сощурившись, вдруг приподнялся по-змеиному гибко на вытянутых руках – и спросил:

– Ты очень скучаешь по ним, Трикси?

Пиала накренилась, и шерга потекла у меня по пальцам.

Запретные слова, табу.

Купол шатра потемнел, точно дымом затянулся.

– Нет. Я умею… могу не думать об определённых вещах, – с трудом выговорила я.

Дыхание перехватило; до сих пор у меня была только одна истерика – в самый первый день в Лагоне, в тёмной купальне, когда осознание всей чудовищности моего положения навалилось разом – и едва не раздавило. Сейчас, кажется, приближалась вторая… Нет, надо просто глубоко вдохнуть – и медленно, очень медленно выдохнуть.

– И как, получается? – продолжил пытки Лао.

Странно, но сейчас я не ощущала в нём той завораживающей, нечеловеческой радости бытия; её место заняло непостижимое, ранящее внимание, сочувственное, но оттого даже более тяжёлое. Тейт прикоснулся к моему плечу и предупреждающе качнул головой: промолчи, если так проще.

Тем не менее я ответила.

– Нечто, уже существующее – печаль, ярость, боль, эйфорию, убийственную тоску – отключить изнутри нельзя, ни один эмпат не справится. Это всё равно что пытаться затушить торфяной пожар ведром воды. Глупо, самонадеянно – и вредно: проблемы надо признавать и прорабатывать, а не давить. Но есть крошечный промежуток времени… едва уловимый, когда чувство только зарождается. Его фактически ещё нет – есть предчувствие. И вот эту искру, зародыш пожара, погасить можно. Сначала мне было очень тяжело, – призналась я и улыбнулась, смягчая сказанное. – Сейчас легче. У меня появилось кое-что важное здесь, в Лагоне. Возможно, равноценное тому, что я оставила дома.

Договаривая, я не прикоснулась к Тейту, не обернулась к нему, не потянулась – ни взглядом, ни мыслью. Однако он откликнулся – вспыхнул ошеломляющей, чистой радостью, такой, что заметил даже не слишком внимательный Итасэ.