Едва мы оказались внутри, как он с удовольствием выдохнул и развесил под сводом зеленоватые гирлянды из шаров-светильников. В противоположной от входа стороне виднелось несколько щелей, которые уходили далеко вглубь горы; из одних тянуло сухим жаром, из других – сыростью и холодом. Сквозняки тут бродили такие, что рукава и штанины хлопали, но поэтому и дышалось легко, не то что в туннеле.

Тейт соскользнул на дно пещеры и уставился на меня, замершую на полпути:

– Ну, что, подойдёт для этих твоих тренировок?

Даже в слепой зеленоватой полутьме глаза у него оставались тёмно-синими, точно источали слабый свет. Красно-рыжие волосы приобрели грязноватый бурый оттенок; на лице цвели пятна плесени…

Я сглотнула, давя позорное желание отвести взгляд.

Слишком много надежды. Не только на то, что можно всё-таки выиграть поединок без жертв и оставить Эфангу в дураках; в глубине сознания Тейта, в той самой жуткой чёрной бездне, проклюнулся слабый росток веры: «Я могу быть нормальным».

«Я могу быть».

Так, словно раньше Тейт не имел на это права.

– Да, вполне, – заставила я себя улыбнуться и, неловко балансируя руками, сбежала на дно. – Начнём с техники сосредоточения. Знаю, у магов Лагона есть что-то подобное, но попробуем псионические методики. Я покажу.

Тейт напрягся.

– Этим? – Он выразительно постучал пальцем по виску. – Оро-Ич пробовал, если что. Дело не том, что до меня не доходит, как творить заклинания. Всё доходит, я вижу другой слой мира и прикасаюсь к нему. Просто у меня такое чувство, что я…

– …в ватных рукавицах с гидроусилителем пытаюсь продеть слишком толстую нитку в хрустальную иголку? – понятливо улыбнулась я и перекинула ему мысленный образ. Тейт фыркнул – оценил точность сравнения. – Я понимаю, правда. С мастером Лагона, конечно, никто не может соревноваться, однако у меня тоже есть сильные стороны… Точнее, они есть в культуре, в которой я выросла. А теперь садись. Будем делать простейшие упражнения для трёхлетних детей.

– Мне двадцать, – оскорбился Тейт.

– Вот и молодец, – пробормотала я, сосредотачивая купол вокруг нас двоих – так густо, что даже Тейт что-то почувствовал и поёжился. – Сядь, согни ноги, чтобы щиколотки перекрещивались, руки положи на колени. И ни о чём не думай, я буду тебя направлять.

Он подчинился – настолько быстро, бездумно и легко, что мне не по себе стало. В марионетках и то больше индивидуальности и бунтарского духа… Ладно, это даже хорошо: дисциплина – залог успеха, как говорил дядя Эрнан. Правда, вряд ли он подразумевал, что азы самоконтроля вот так сразу превратят неуправляемую разрушительную стихию в безупречный инструмент. Но почему бы не попробовать?

Я села за спиной у Тейта и прижалась к нему, обхватывая руками и ногами. Он дёрнулся, мгновенно выпадая из состояния едва-едва обретённого равновесия, и беспокойно заёрзал.

– Сиди смирно, – прошипела я, вонзая ему в виски пару ментальных иголок. – У тебя что, гормональный подростковый бунт?

Он тщательно проанализировал мысленный образ и уверенно ответил:

– Вот очень похоже. Особенно рядом с тобой.

Дохнуло жаром.

Ох…

Только дисциплинированный разум эмпата четвёртой ступени и некоторые тайные семейные приёмы биокинеза позволили мне вернуть самообладание.

– Я тоже тебя люблю, – пробормотала я и медленно выдохнула. – Иначе бы мне и в голову не пришло попробовать… так.

«Как – так?» – подумал Тейт, но спросить, конечно, не успел.

Я нырнула в его разум, практически растворяясь в нём – и подчиняя.

Это было почти табу. Ещё полгода назад подобное вмешательство казалось мне насилием – и над собой тоже. И только сейчас, погружаясь в сознание Тейта, ощущая каждую его мысль и чувство как свои, разделяя все физиологические неудобства, подстраиваясь под ритмы, я осознавала, что уже долго воспринимала его частью себя.

…жар за спиной – у кого?

…болезненно напряжённые мысли – чьи?

…сладковато-гнилостный запах плесени, неумолчный шёпот полуразумной нассовой травы, мурашки по коже, толща камня над головой, электрические разряды к западу – кто ощущал это, а кто просто прислушивался к чужим чувствам?

Я не знала.

Мне было всё равно.

Пульс – наш общий – постепенно выравнивался. Мой вдох – его выдох. Мы – две условные точки, две связанные частицы; изменится одна – и изменится другая, невзирая на расстояние… и даже в другом мире.

– Хорошо. А теперь разожги огонь.

Его сила находила отклик во мне, а моя – в нём. Раскачивался невидимый маятник, и с каждым махом нарастала гудящая фоновая боль. Наверное, резонанс; но сейчас он не имел значения.

Тейт изменялся.

Из глубины, из самой его сути, из чёрной бездны разума рождалось нечто жаркое, неуправляемое – сила, сжатая до одной точки и стремительно разворачивающаяся, как пружина. Тейт пытался её удержать, придать ей нужную форму, но ему мешало что-то… что-то…

…страх? У него? Не верю.

Огонь погас.

Шок был так силён, что меня едва не выкинуло из чужого сознания. Хорошо, что железная дисциплина эмпата оказалась сильнее; умение даже не отключать ненужные эмоции – неуверенность, страх, рефлективное избегание опасности, а действовать помимо них. Это как прыгнуть с парашютом – в первый раз нереально, инстинкт самосохранения парализует. Но потом знание становится сильнее страха.

«Я могу» – самое могущественное заклинание.

– Попробуй ещё раз.

Теперь я уже знала, откуда ждать подвоха, потому стала действовать в сознании Тейта так же, как в своём – и погасила чужой страх в зародыше, не позволяя ему вырасти в эмоциональный блок, сделать разум неуклюжим, беспомощным, способным только на неконтролируемую защитную реакцию. Перед мысленным взором снова замелькали образы – кратер, полный бесцветного огня, обожжённые ладони, узкое лицо, глаза чистейшей бирюзы – «Я тебе верю, Танеси Тейт, пожалуйста, прости» – осыпающийся пеплом череп и… и…

– Я тебе верю, Танеси Тейт, – произнесла я вслух – тем же голосом, с теми же интонациями, что и тот, из воспоминания.

Чёрная бездна в разуме была распахнута; страх, опьянение мощью, напряжение – всё оставалось неизменным, но теперь Тейт действовал так, словно ничего этого не существовало. И я медленно, очень осторожно начала вливать в него воспоминания о тренировках своего брата – приёмы опытного пирокинетика, которые никогда не могла бы применить на практике сама; ощущение гибкого, послушного жара в своих-чужих руках – как атласная лента, которая повинуется гимнасту. Затем – безмятежность разума Эрнана, псионика шестой ступени, который испытывал чувства лишь тогда, когда позволял себе это.

Конечно, я не могла прописать в Тейта новые навыки – учиться всегда нужно самостоятельно и только самостоятельно. Но показать идеал и направить к нему было вполне в моих силах.

– А теперь открой глаза.

Он послушался – и забыл, как дышать.

Вокруг нас шага на три, не больше, дрожало то самое бесцветное пламя. Оно касалось камня, однако не прожигало его – послушное, смирное. Пламя льнуло к моей одежде; испарялась грязь, исчезала плесень, въевшаяся в переплетение нитей. Оно с каждым вдохом проникало в мои лёгкие, но я всё ещё была жива.

– Вот видишь, Тейт. – Голос мне изменил; из горла вырвался какой-то едва слышный шёпот, нежный до интимности. – Ты можешь.

По ощущениям прошло уже несколько часов; я оставалась в сознании лишь потому, что между нами мерно раскачивался маятник резонанса; каждый мах – прилив сил и слабая фоновая боль-напоминание.

Рыжий встал, выпутываясь из моих объятий. Он всё ещё пребывал в точке безмятежности – над эмоциональными блоками, сдавливающими его естественную силу до чего-то густо замешанного на инстинктах, неуправляемого и непредсказуемого. Повинуясь осознанному желанию, бесцветный жар сжался, окружая нас ореолом не больше ладони в ширину. Тейт наклонился и взял меня на руки, а затем побежал, окружённый пламенем – вверх по скату пещеры, затем через туннель. Нассова трава притихла, прикидываясь мёртвой, и с шелестением прильнула к камню так, словно хотела в него впитаться.