Стася присела на край стула между Морготом и Стелой.
- В определенном возрастном промежутке, - кивнул Моргот.
- Прекрасно! Это прекрасно, - Кошев закатил глаза.
- Я, пожалуй, сяду поближе к окну, - сказала Стела с милой улыбкой, - у меня крепкие сигареты.
Стол был круглым, и, пересев, она оказалась с другой стороны от Моргота.
Стася не возразила, хотя была противницей курения в квартире, даже перед открытым окном. Впрочем, Моргот всегда курил в комнате, стряхивая пепел в блюдечко.
- Стасенька, ты не принесешь штопор? - Кошев приобнял ее за плечо и поцеловал в макушку. - Я думаю, нам надо выпить вина, чтобы разговор стал еще более непринужденным.
- Дай-ка сюда, - Моргот протянул руку к бутылке и знаком показал Стасе, чтобы та оставалась на месте.
- Пожалуйста-пожалуйста! - расплылся Кошев. - Только учти, это хорошее вино и настоящая пробка, не надо заталкивать ее внутрь.
Моргот смерил его взглядом, положил бутылку на стол и как следует крутанул.
- Ой! Громин! Мы играем в бутылочку? - Кошев наконец сел за стол между Стасей и Стелой и подпер подбородок ладонью. - Неужели только начало разговора о любви настроило тебя на столь романтические подвижки?
- Как-то это не остроумно, - Моргот раскрутил бутылку в другую сторону.
- Ну, не всем же быть такими острыми и умными, как ты!
- Конечно, не всем, - согласился Моргот, взял бутылку в руки и с силой ударил по донышку. Пробка вылетела с хлопком, словно это было шампанское.
Демонстрировать навыки опытного дворецкого Моргот не стал и передал открытую бутылку Кошеву. Трюку с пробкой он научился у отца - тот любил показывать этот фокус гостям; Морготу же это умение пригодилось в школе, когда они с Максом только начинали пить бормотуху в подворотнях.
- Браво, Громин, и снова - браво! - Кошев развел руками, едва не пролив вино. - Мне надо брать у тебя уроки. Ты одинаково хорошо владеешь как риторикой, так и искусством любви, а теперь еще выясняется, что ты непревзойденный мастер справляться с бытовыми проблемами! Наверное, ты и машину без ключа можешь завести с такой же легкостью?
Про искусство любви Стася не поняла, хотя Кошев сказал это для нее: цели Кошева Морготу стали ясны с самого начала. Он не только подозревает, куда подевался его розовый блокнот, он чует, куда дует ветер и зачем Моргот встречается с секретаршей его отца. Но он ничего не может доказать! Конечно, Моргот с радостью кинул бы ему намек на скупку акций, на контейнеры на юго-западной площадке - только чтобы посмотреть на лицо Кошева и на несколько минут почувствовать себя победителем. Но он понимал, что за такие знания убивают. И если Кошев до сих пор не натравил на него никого посерьезней своих знакомых мордоворотов, то только потому, что сам боится «покупателей»: блокнотика с записями, к тому же потерянного, ему не простят.
Так что Кошеву оставалось только удалить Моргота от источника дополнительной информации, а заодно подстраховаться: вдруг Стася что-нибудь сообщит его отцу раньше времени?
- Я? Машину без ключа? Да что ты, Кошев? - Моргот укоризненно покачал головой. - Я же не уголовник какой, я воспитанный молодой человек из хорошей семьи.
Он подхватил бокал с вином и отхлебнул, смакуя вкус.
- Хорошее вино, Кошев.
- Заметь, при Луниче такое вино пили только избранные.
- А сейчас, можно подумать, его пьют в каждой семье по воскресеньям… - проворчал Моргот.
- Ну, сейчас любой может пойти в магазин и его купить!
- Очередь не стоит, нет?
- Громин, ты опять за свое! Здоровый рынок избавил нас от очередей!
- Да уж конечно. Если полстраны лишить денег на покупки, а вторую половину поставить за прилавок, даже не знаю, какой из двух половин будет веселей.
- Ну, мы-то с тобой не скучаем, верно? - миролюбиво заметил Кошев и приподнял пустую баночку из-под крабов, которую принес Моргот. - Я смотрю, ты тоже не бутерброды с сардельками здесь жевал.
- А я, Кошев, не скучаю никогда, - Моргот осклабился и глотнул еще вина.
- Я заметил, - кивнул Кошев, следуя его примеру. - Действительно, прекрасное вино. Пей, Стасенька, не стесняйся. Я еще куплю, если надо.
- Так мы будем говорить о любви или нет? - томно спросила поэтесса, выдыхая дым в центр стола.
- А что вы называете любовью? - неожиданно спросила Стася - слишком твердо и вызывающе для гостеприимной хозяйки. Прозвучало это скорей как «что вы понимаете в любви?».
- О… - протянула Стела. - У меня есть одно стихотворение об этом, но я не люблю читать свои стихи вслух.
- Что, все над ними смеются? - спросил Моргот.
- Нет, они не всем доступны для понимания. На слух. Есть вещи, которые не предназначены для аудитории, с ними надо некоторое время побыть наедине, вчитаться, чтобы ими проникнуться.
- А… - мечтательно кивнул Моргот. - Тогда конечно. Надо будет дома потренироваться - побыть наедине со стихами, чтобы проникнуться, так сказать…
- Ты циник, - снисходительно улыбнулась поэтесса.
- Я? Да ну что ты.
- Мы о любви, Стела, - вмешался Кошев. - Итак, что ты называешь любовью, моя красавица?
- Это провокационный вопрос, я не стану отвечать на него первая.
- Ну, - обиженно скривился Кошев, - так неинтересно. Стасенька, и ты тоже не станешь?
Моргот поднялся и, стараясь не хромать, подошел к книжному шкафу, где на нижней полке стоял нестройный ряд толстых словарей.
- У меня есть картина, - Стася заметно покраснела и посмотрела на Моргота, - я ее покажу…
Моргот хотел ей посоветовать не метать бисер перед свиньями, но она быстро встала и вышла из комнаты - ее картины хранились в кладовке, она никогда не вешала их на стены. Моргот тем временем вытащил с полки увесистый том толкового словаря и, демонстративно послюнив палец, начал с шумом листать страницы. Найденное привело его в восторг.
- Вот! Почитаем первоисточник. Если читать первоисточники, не будет никаких проблем и непонимания. Итак. Любовь… «Чувство привязанности, основанное на общности интересов, идеалов, на готовности отдать свои силы общему делу». Как вам? А? По-моему, исчерпывающе.
- Громин! - захихикал Кошев. - Посмотри, автор словаря случайно не Лунич?
- Да нет… - Моргот заглянул на титульную страницу, - академик какой-то…
- Выбери другой словарь, - улыбнулась Стела, - времена изменились.
- Да ну? А я и не заметил. Только сдается мне, что со времен Лунича не было издано ни одного толкового словаря. Кроме бизнес-энциклопедий, разумеется. Может, поискать любовь в бизнес-энциклопедии?
Кошев попросил у Стелы прикурить - сегодня у него были свои сигареты, тоже длинные и тонкие, как у Моргота, но слабые, с белым фильтром. Как водится, зажигалку он потащил себе в карман, но Стела вовремя поймала его за руку - Кошев ничуть не смутился и зажигалку вернул.
Стася вошла в комнату, прижимая к груди картину в простенькой деревянной рамке - лицом к себе.
- Вот, - она остановилась на пороге, - я принесла…
Моргот ни разу не просил ее показать, что она рисует: не хотел попасть в дурацкое положение, в котором придется изобразить восторг. Наверное, это было бестактно с его стороны, но он обрадовался, когда его первый приход в эту квартиру не стал посещением выставки молодой талантливой художницы Стаси Серпенки.
Он и теперь испытывал неловкость, приготовился задержать дыхание и тихо ахнуть от восхищения - и сделать это так, чтобы поддержать роль, которую уже принял на себя и выходить из которой не хотел.
- Показывай скорей, - сказал Кошев и развернулся к ней вместе со стулом.
- Да, хотелось бы взглянуть, - поджав губы, поддержала его поэтесса.
Моргот, не выпуская из рук открытого словаря, сделал вид, что с нетерпением ждет демонстрации.
- Я назвала ее «Эпилог», - Стася порозовела еще сильней, - но это о любви…
Морская пена в лучах восходящего солнца неопрятными пятнами расходилась по водной глади. И полупрозрачные руки со скрюченными пальцами вовсе не тянулись к небу - они хватались за воздух. Вместо светлой печали сказки с плохим концом безобразие смерти выпячивало себя из формальной романтики. Моргот не любил живописи, тем более доморощенной, хотя и неплохо разбирался в ней. За всю жизнь он видел не больше десятка картин, от которых ему долго не хотелось отводить глаз, которые трогали натянутые струны в глубине души. Стасино полотно коротко дернуло эти струны, едва не оборвав. Словно в ее предвидении он увидел свою собственную смерть - совсем другую, легкую и блестящую. Мысли о смерти завораживали его, в них он находил странное удовлетворение. Но, глядя на эту картину, почувствовал страх.
