Я усмехаюсь: Сенко подметил это довольно точно.

- У него была какая-то ненормальная, непомерная потребность в независимости. И если он не мог этой независимости добиться, он ее изображал. Его, кстати, несколько раз едва не выгоняли из сборной университета: он ездил как хотел и не признавал никаких правил. Но ездил он действительно отлично; я думаю, если бы во времена Лунича мы не жили в изоляции, Громин мог бы добиться на этом поприще гораздо больших результатов. У нас же не было таких болидов, как в настоящей «Формуле», и наши доморощенные соревнования никто в мире всерьез не воспринимал. Но Громин был гонщиком от природы. Мы же ходили на соревнования, видели. Однажды мне довелось встречать его у финиша: он взял какой-то очередной кубок, мы тогда толпой кинулись его поздравлять - обычно посторонних не пускали, а тут все оказалось открытым. Он вылезает из машины, снимает шлем, а у него пот льется по лицу ручьями, губы белые и руки трясутся. А глаза - как у наркомана, сумасшедшие глаза, блестят и не мигают… - Сенко замолкает, снова начинает оглядываться по сторонам, и я спешу продолжить:

- А почему он перестал заниматься гонками, когда открылись границы?

- Я не понял. Ему тренер предлагал уехать, он пришел тогда ко мне, напился до чертиков и все говорил, что мальчиком, который приносит теннисистам мячики, не будет даже за большие деньги. Он был очень, очень тщеславен, но не в плохом смысле, скорей - болезненно тщеславен, и страдал от этого только он сам. Я думаю, ему предложили что-то не вполне достойное - с его точки зрения. Здесь он был победителем, а там до конца жизни крутился бы на вторых ролях. С другой стороны, там надо было пахать и прогибаться, чтобы пробиться даже на эти вторые роли, а здесь он числился любителем и тратил на это столько времени, сколько считал нужным. А потом все как-то завяло, в одночасье… Какие гонки, какие болиды, когда жрать нечего?

Мамы Стаси как раз не оказалось дома - Моргот не знал, хорошо это или плохо, его на самом деле с каждым днем все сильней утомляло общение с секретаршей Лео Кошева.

- Ты хромаешь? - едва не с порога спросила она.

- Поранился случайно, - Моргот не собирался рассказывать ей о посещении юго-западной площадки.

Но, увидев повязку на ноге, Стася загорелась желанием оказать ему медицинскую помощь - почему-то женщины всегда стремились к этому, даже когда повод для этого был слишком мал. Моргот ненавидел любые перевязки и хотел послать ее подальше, но она оказалась чересчур настойчивой, чтобы его сопротивление выглядело естественным.

Надо отдать ей должное, Стася была нежна и аккуратна, каждую секунду спрашивала, не больно ли ему, и отдергивала руки, стоило только Морготу сжать кулаки. А ему дорого стоило не засветить ей пяткой в лицо, когда она отрывала присохшую марлю от раны: он действительно не мог терпеть боль и предпочел бы отсутствие перевязок до полного выздоровления.

- Это… это пуля?… - задохнувшись, спросила она.

Моргот едва не расхохотался, но промолчал, отводя глаза в сторону. Конечно, всякое бывает, но для пули весьма затейливая траектория…

Нежность ее в этот вечер превзошла всякие границы, даже слегка развеяла ее природную холодность. Моргот тискал в руках ее щуплое тельце и целовал большие, чувственные губы - единственную чувственную часть ее тела, - когда раздался звонок в дверь.

- Ой! - Стася подпрыгнула и машинально одернула приподнявшуюся кофточку. - Я никого не жду…

- Ну и не открывай, - равнодушно пожал плечами Моргот.

- Что ты! А вдруг что-то случилось? Может, это соседи? А может, от мамы?

- Телефона, что ли, нет? - проворчал Моргот, выпуская ее из рук.

Но это были не соседи. Стася распахнула дверь, не спрашивая, кто там (хотя, наверное, мама учила ее интересоваться этим перед тем, как впустить незнакомцев в дом).

- Виталис? - Стася отступила от двери, и Моргот скрипнул зубами.

- Привет, сестренка. Надеюсь, ты мне рада?

Моргот посчитал необходимым выйти в прихожую, чтобы дать понять Кошеву, насколько «сестренка» рада появлению «братишки». На его несчастье, Кошев пришел не один, а в компании известной в узких кругах поэтессы, которую Моргот видеть здесь (как и в любом другом месте) совсем не хотел.

- Громин! - радостно завопил Кошев. - И ты здесь! Какая встреча! Вечер становится интересным!

- Действительно, - вполголоса сказала поэтесса, смерив взглядом сначала Стасю, а потом Моргота.

Стася посмотрела на него извиняясь: выгнать Кошева ей не позволяло воспитание, а вовсе не зависимость от его отца.

- Проходите, - пролепетала она, уступая гостям дорогу в единственную комнату.

Кошев снял ботинки в прихожей, и сделал это демонстративно, сопровождая процесс еле слышными комментариями вроде: «У Стасеньки тут чисто, а домработниц нет» и поглядывая при этом на босые ноги Моргота. Поэтесса туфель снимать не стала и первой прошла в комнату: взгляд ее тут же отметил и помятую постель, и накрытый на двоих стол.

- Зная Стасенькину скромность, я принес только бутылку вина и немного фруктов, - Кошев сказал это Морготу. - Ты любишь фрукты, Громин?

- Еще как, - ответил Моргот, разваливаясь на стуле с видом хозяина.

- А я фрукты не люблю, - сказала Стела, изящно опускаясь на Стасино место и доставая из футляра свой длинный мундштук.

- Бутерброд с сарделькой не желаешь? - спросил у нее Моргот. - Отличные сардельки, сочные.

- Спасибо, нет, - поэтесса легко улыбнулась и подмигнула ему.

Кошев поставил бутылку вина на стол и сунул Стасе в руки пакет с фруктами.

- Я сейчас, - Стася покрутила головой в поисках, куда бы его деть, - надо, наверное, достать бокалы…

- Стасенька, бокалы я достану сам, - сказал ей Кошев, - ты помой фрукты и выложи их куда-нибудь.

- Хорошо, - вздохнула она и с подозрением посмотрела на поэтессу.

Стела дождалась, когда Стася выйдет на кухню и включит воду, и сочувственно покачала головой.

- Бедняжка… До чего же страшненькая! На лягушечку похожа.

- Это ты о гостеприимной хозяйке дома? - Моргот с ухмылкой чуть пригнулся в ее сторону. Ей нравилась развязность и грубость, ей нравилось ощущать его превосходство и легкое презрение. Ей даже нравилось ревновать его к Стасе, это придавало ее интересу пикантность, окрашивало его в более яркий цвет. И Морготу все это играло на руку - вырулить из созданной Кошевым ситуации и никого из двух не оттолкнуть.

- О ком же еще? - поэтесса невозмутимо пожала плечами и сделала загадочное лицо.

- Вот они, бокальчики… - Кошев звякнул стеклом серванта за спиной у Моргота. - Нашлись! Громин, тебе правда нравится Стасенька?

- Очень, - кивнул Моргот.

- Я боюсь в это поверить, - Кошев жестом опытного бармена поставил на стол четыре бокала.

- А ты не бойся, это не страшно, - усмехнулся Моргот.

- Совсем не страшно? - Кошев продолжал стоять, глядя на Моргота сверху вниз. - Наверное, купаться по ночам гораздо страшней? Или бегать босиком по темному лесу? А?

- Кому как, - Моргот хотел положить ноги на соседний стул, но тут же вспомнил о ране на щиколотке и закинул ногу на ногу.

Стася принесла фрукты в большой глубокой тарелке, навевающей воспоминания о заводских столовых и коммуналках.

- Ты загадочный человек, Громин, - Кошев элегантно подхватил тарелку с фруктами на три пальца и приподнял над головой. - Сволочь, конечно, но мне с тобой так интересно! Расскажи мне что-нибудь.

- Тебе о Луниче или о нынешней экономической ситуации в стране?

- Нет… - Кошев водрузил фрукты в центр стола, и лицо его приобрело романтическое выражение. - Сегодня мне хочется говорить о любви…

- Кошев, я тебя не люблю, ты же знаешь, - хмыкнул Моргот. - Мне, как ни странно, больше нравятся женщины. Так что о любви тебе придется поговорить с кем-нибудь другим.

- Да! - воскликнул Кошев, приподнимая палец. - Именно! Женщины! Громин, тебе нравятся все женщины без исключения?