– Я не буду ползать на брюхе, я уже говорил. Не приучен, – проворчал Волчок и уставился в стену.

– И в глаза ты не смотришь. Или к этому ты тоже не приучен?

Волчок повернул голову и пристально посмотрел на Огненного Сокола. Ох, как же тяжело ворочались мысли в голове! И выдавливать из себя слова тоже приходилось с трудом.

– Вы пришли, чтобы я доказал вам, что вы ошиблись? Вам не хочется верить в мою виновность? Мне нечем доказать свою правоту. Пошлите голубя в Волгород, спросите Красена.

– До этого я и без тебя догадался. Но не слишком ли ты важная птица, чтобы я ради тебя тревожил господина чудотвора на празднике?

– Да вам не нужно это подтверждение. Вам оно неудобно, не с руки. Потому что если это Красен, дознаватели послушают его, а не вас. Поэтому вы и не послали голубя вчера, пока было светло.

– Если ты такой умный, почему не пошел мне навстречу? Почему не выдумал приказ пятого легата, например, или какого-нибудь капитанишки, на мнение которого можно плюнуть?

– Да вы с ума сошли. Мне ли не знать процедуру дознания. Тот же дознаватель вывел бы меня на чистую воду за десять минут. Под пытками нельзя менять показаний – не выпутаешься.

Огненный Сокол поднялся и подошел к темному окну под потолком – потолок был низким, и окно находилось как раз на уровне его глаз.

– Кстати, еще не поздно со мной договориться. – Он оглянулся на Волчка. – Завтра утром изменишь показания, а сейчас мы хорошенько продумаем все тонкости.

Это провокация? Или проверка? Или Огненный Сокол в самом деле намерен добиться своего любой ценой? Ему так необходимо искалечить девочку-колдунью? Отказаться – все равно что подписать себе смертный приговор. Нет причин отказываться.

– Дознаватель не поверит, если я завтра откажусь от своих слов, – ответил Волчок, всего лишь надеясь потянуть время, подумать. Найти причину для отказа.

– Поверит. Сделаем так, что поверит.

– Нет.

– Что «нет»?

– Я не буду менять показаний.

– Ты… дурак? – Огненный Сокол повернулся к нему лицом. – Я предлагаю тебе спасение, избавление от мук, и что ты мне отвечаешь? Тебе было мало вчерашнего?

Волчок промолчал.

– Есть только одна причина для отказа мне. Если ты и есть тот гвардеец, которого я ищу.

– А девочка разве не сказала имя этого гвардейца, что вы подозреваете меня?

– Девочка молчит как немая. И это злосчастное разрешение нужно мне по многим причинам. Погляди, если ты не тот самый гвардеец, ты тоже должен быть заинтересован в том, чтобы девчонка заговорила. А если тот самый – наоборот, ты сделаешь все, чтобы она продолжала молчать.

– А если мне просто жалко девочку? Так же как Красену? Такого вы не допускаете? – Волчок снова усмехнулся.

– Красен не висел на дыбе, он может себе позволить кого-то пожалеть. А в жалость такой ценой, какую платишь ты, я не верю.

– А в мою верность Красену? Он же недаром велел мне подделать запрет…

– Даже если Красен велел тебе подделать запрет, в чем я сомневаюсь, он сделал это из прихоти. Не слишком ли высока цена за чужую прихоть?

– Красен денег не считает. Он за свою прихоть заплатит золотом. – Волчок осклабился – получилось жалко. Да и довод был слабоват.

– Ты лжешь. Завтра я выжгу тебе глаза, переломаю кости и выброшу на площадь Совы, чтобы каждый проходящий мимо мог споткнуться о твое тело.

Молочно-белый луч блеснул в темноте и тут же погас. Сердце подпрыгнуло к горлу и провалилось вниз живота. Надежда, мелькнувшая подобно маленькой искре, готова была разгореться пожаром, но Спаска знала, что такое напрасная надежда… Надежде нельзя отдаваться бездумно, как бы этого ни хотелось.

Она не стала вставать на ноги, но подняла голову, снова пристально вглядываясь в темноту. И лунный луч блеснул снова! На этот раз Спаска отчетливо увидела в межмирье Вечного Бродягу, звавшего ее к себе.

Цепь помешала ей кинуться ему навстречу, потянула назад, как вязкая трясина, и Спаска испугалась, что не сможет ответить на его зов, но лунный камень в межмирье снова погас – и после его света темнота показалась совсем черной.

Так бывало уже не раз – Вечный Бродяга чего-то ждал, словно давал ей время отыскать дорогу к нему. Или дразнил? Или сам не мог найти ее в темноте? Спаска остановилась и приготовилась терпеливо ждать. Лунный камень то вспыхивал, то снова гас – словно подавал какие-то сигналы. Но Спаска уже поняла, что Вечный Бродяга видит ее, знает, что она здесь. А еще – что он готов отдать ей столько, сколько нужно ей, а не ему. И его силы хватило бы не только на то, чтобы выбить дверь ее камеры, но и сровнять башню Правосудия с землей. Он шел ей на помощь! Ее добрый дух услышал зов и явился, чтобы защитить ее и спасти!

Энергия полилась к ней ровным широким потоком, а не толчками, которые иногда валили ее с ног, – Йока Йелен все понял, он сделал так, чтобы Спаске ничто не мешало освободиться и уйти. И мрачное предсказание Милуша не сбылось, храмовники не догадались отрубить ей ноги.

Она примерилась, сосредоточилась и послала невидимый камень в обитую железом дверь. И петли, и засов вырвало из стен с мясом – так ветер выворачивает корни деревьев из мягкой земли. Дверь с ужасающим лязгом опрокинулась на каменный пол и проехала вперед, сбивая с ног удивленного тюремщика. Вихрь забился меж сырых стен, задувая факелы.

В пустом темном проеме появился человек, и Спаска безошибочно узнала Муравуша. Руки, прикованные к стене, сжались в кулаки и задрожали, то ли боль, то ли ненависть поднялись к горлу рыданием – он убил Верушку! Он убил бабу Паву и Бурого Грача! Он обманщик, предатель! Но вместо рыдания из горла вырвался звонкий смех. Спаска хохотала, из глаз ручьями лились слезы, а Муравуш, сперва подавшийся вперед, сразу отступил обратно. Но не успел спрятаться за углом – чтобы убить человека, нужен совсем маленький «невидимый камень», размером с тыкву. Жалкое бренное тело – голова Муравуша раскололась об пол с хрустом. Он не напрасно пел о том, как хорошо жить и как не хочется умирать, – словно чуял близкую смерть. Он был чем-то похож на Волче…

Десяток мелких «невидимых камней» выбили кольца, заделанные в стену, и цепи, хоть и были тяжелыми, уже не держали Спаску на привязи. Она сложила их на плечи, перекинув через шею, чтобы они не мешали идти, и шагнула в короткий коридор, метнув вперед еще один «невидимый камень», в замкнутом пространстве обернувшийся ветром.

Пробивая завесу мокрой пыли, которую ветер обдирал со стен и потолка, Спаске светила путеводная луна доброго духа – Вечный Бродяга вливал и вливал в нее силу, и эта сила пролагала Спаске дорогу к выходу. Ветер свистел в узких тюремных коридорах, факелы на стенах выли, плевались смолой и хлопали пламенем, словно знамена. Заспанные тюремщики только вначале стремились Спаске навстречу – и падали, разбивая головы о стены, и волочились по полу, влекомые небывалой силой Вечного Бродяги. А потом все – все! – бежали только прочь от нее. На лестнице, спускавшейся вниз по кругу, ветер сам собою свился воронкой, взвихрился с отчаянным гулом – и снес тяжелую крышу, выбрасывая в небо осколки черепицы. Спаска сошла по лестнице, не встретив никого. И не было необходимости ломать все на своем пути – уже ничто не могло ее задержать. Но само осознание того, что она крушит башню Правосудия, наполняло Спаску странным, неведомым ею восторгом, она осознавала свое безумие и упивалась им, продолжая плакать и хохотать.

Внизу Спаска с удивлением разглядывала роскошные пустые коридоры, где не было тюремных камер, – в каком-то из них служил Волче, проходил где-то здесь каждый день… Может быть, завтра ему не придется идти на службу, потому что некуда будет идти. Двери слетали с петель, над ними рушились арочные своды, из окон дождем выплескивались цветные стекла.

Огромное мозаичное полотно при входе в зал судебных заседаний брызнуло осколками и осыпалось на мраморный пол с сухим стуком, оставив после себя выгнутый свинцовый остов. Дубовая дверь в два человеческих роста, ведущая во двор гвардейских казарм, распахнулась перед Спаской, дверные полотна с грохотом ударили в каменные стены и осели на землю, покореженные.