Змай разбудил его рано, в семь утра. Йока как раз задремал, путаясь в своих невеселых мыслях.

– Ты когда-нибудь видел смертную казнь? – спросил Змай как ни в чем не бывало.

– Чего?

– Сегодня на Дворцовой площади повесят человек двадцать душегубов. Начало в девять утра, мне бы не хотелось опоздать. Но если для тебя это зрелище слишком… хм… необычное, ты можешь остаться здесь со Спаской.

– Нет, Змай, я пойду.

– Мы будем издали смотреть, не бойся. Если идешь – собирайся, завтрак через полчаса.

Когда Йока спустился в трактир, за столом уже сидел гвардеец, и Спаска, а не трактирщица принесла ему кружку молока.

– Доброе утро, Йока Йелен, – сказала она и села за стол через угол от гвардейца.

Она смотрела, как он ест. И лицо у нее было грустное и счастливое одновременно. Они говорили о чем-то вполголоса, верней, Спаска говорила, а гвардеец ел молча и торопливо. Но иногда поднимал глаза и улыбался ей. Йока ничего не смыслил в любви, но и дураку было понятно, отчего у нее такое счастливое лицо.

Гвардеец выпил молоко залпом, сразу поднялся и что-то сказал, словно извинился, – собирался уходить. И было видно, что уходить ему не хочется, и Спаске не хочется, чтобы он уходил. Она тоже встала, а у двери он вдруг обнял ее и поцеловал. В губы, по-настоящему. Йока сначала растерялся, смутился и даже хотел выбежать вон, но гвардеец быстро вышел за дверь, Спаска задвинула засов и повернулась к Йоке лицом. И тогда он понял, почему так сильно хотелось убежать: чтобы она не увидела, как ему обидно. А обидно стало так, что слезы едва не навернулись на глаза.

– Извини, Йока Йелен, – сказала Спаска, садясь за стол напротив него.

Он сделал лицо непроницаемым и как ни в чем не бывало спросил:

– Он твой… жених?

Йока не нашел другого слова, хотя оно и показалось ему смешным. Потому что о настоящей свадьбе, да и вообще о любви, в тринадцать лет думать слишком рано, а если все это не по-настоящему, то звучит как дразнилка.

– Да, он мой жених, – ответила Спаска, нисколько не обидевшись.

Змай, как всегда, появился неожиданно.

– Кроха, Волче тебе пока не жених, – сказал он, садясь на то место, где только что завтракал гвардеец. – Женихом он станет, когда я соглашусь ему тебя отдать. А я пока не согласен.

Неужели и Змай говорит о настоящей свадьбе?

– Татка, ты же все равно согласишься, я же знаю, – ответила Спаска с улыбкой.

– А может, не соглашусь? – Змай поглядел на дверь в кухню: – Любица, очень есть хочется.

Та откликнулась с кухни, и Йока понял только одно слово: «золотко».

Хотя еда в трактире была хорошей по сравнению с постоялым двором, Йоке она все равно казалась какой-то пресной, слишком простой. Может, это из-за воздуха Исподнего мира? Душного, тяжелого, влажного… Впрочем, здесь все было слишком простым: столы, скамейки, стены. Грубым оно было, как и язык Исподнего мира, и его люди.

А Спаска словно не принадлежала этому миру, словно и для нее он был чужим. Она, наверное, никакому реальному миру не принадлежала – она была как виденье, как мечта, как сон. И странно было смотреть на нее в окружении этих грубых предметов и грубых людей. Жених-гвардеец тоже теперь казался Йоке слишком грубым для нее, слишком простым, хотя рядом с ним Йока чувствовал себя щенком и никак не мог от этого неприятного ощущения отделаться.

Уже на улице, по дороге к Дворцовой площади, Йока спросил:

– Змай, слушай, а Спаска что, в самом деле собирается выйти замуж? По-настоящему?

– Вообще-то мне это совсем не нравится, – ответил Змай.

– Но она же… еще маленькая…

– Здесь выходят замуж в двенадцать, а женятся в четырнадцать-пятнадцать.

– Но зачем так рано? Почему?

– Потому что умирают в тридцать, – мрачно ответил Змай. – Ну, не все, конечно, но очень многие. Бывает и раньше. Детей много умирает. Поэтому и традиции такие. Еще отцы стараются спихнуть дочерей со своей шеи, дочь всегда лишний рот. Поэтому чем бедней семья, тем раньше принято отдавать замуж дочерей.

– Но у тебя же Спаска не лишний рот?

– У меня не лишний. Но она росла в деревне, ей кажется, что уже пора замуж.

– Но этот гвардеец, ему же не пятнадцать. Он что, не понимает, что она еще маленькая?

– Он тоже вырос в деревне. Чтоб ему пусто было. – Змай сплюнул.

– Ты его не любишь?

– Знаешь, Йока Йелен, если он попадет в беду, я умру за него. А он – за меня. Это сложно все, тебе не понять. И капюшон пониже опусти, мы к Дворцовой подходим. Там я тебе покажу этого гвардейца.

Шел дождь, а Йоке он надоел еще на болоте. Это был не тот дождь, что давал силу, как гроза на Буйном поле, – наоборот, казалось, что он вытягивает энергию. Мелкий и муторный, он мешал смотреть вперед и, вопреки всему, быстро промочил плащ. Чем ближе они подходили к месту казни, тем больше людей было вокруг. Совсем не таких людей, как в Славлене… Йока уже привык немного к их одежде, но не мог преодолеть отвращения к нищете, болезням и увечьям, безобразным лицам и низкому росту большинства прохожих.

А потом к гомону толпы присоединился грохот сапог – по соседней улице строем шли гвардейцы.

– Ух ты, – сказал Змай. – Как бы не вышло чего…

– А что может выйти? – спросил Йока.

– Видишь ли, Храм очень недоволен этой казнью. И Государем тоже недоволен. У храмовников есть трибуна, с которой они могут мутить народ, на этом всегда стоял союз царей с Храмом. Я тут послушал, о чем говорят в Хстове, и мне не понравилось.

– А что говорят?

– В том-то все и дело, что говорят разное. Идет слух о том, что Государь собирается казнить невиновных, но есть и другие слухи: что Храм не смог найти убийц, а Государь нашел и покарает. Это плохо, когда в толпе нет единодушия, до драк недалеко. Понимаешь, люди любят и Государя, и чудотворов. Но если надо выбрать или Государя, или Храм, в их темных мозгах эта любовь становится гремучей смесью. Народу будет не меньше десяти тысяч человек. А к этой гремучей смеси добавляются арбалеты гвардии и сабли армейцев. И все это – на очень узком пятачке пространства. В общем, скучно тебе не будет, я считаю.

Йока думал, что они остановятся где-нибудь на улице, не выходя на площадь, но Змай сказал, что в случае чего толпа повалит с площади именно на улицы, и попадаться под ноги бегущим в панике людям ему не хочется.

– И вообще, в нашей с тобой одежде не пристало толкаться вместе со всеми да еще и внутри оцепления. Мы найдем местечко получше – вон там.

Напротив царского дворца в самом деле были сколочены места для зрителей посолидней – поднимались вверх амфитеатром, как на славленском ипподроме. За них надо было платить, и чем выше было место, тем дороже стоило. Змай выбрал третью из шести ступеней и прошел в самую середину – Йока думал, они сядут с краю.

Посреди площади квадратом были выстроены помосты с виселицами – такое Йока видел только на картинках. Но помосты пока пустовали, до назначенного часа оставалось время.

– Вот на тот балкон погляди. – Змай указал Йоке на дом по правую руку.

Говорил он тихо, в капюшоне и под шум дождя Йока еле-еле его расслышал. Но повернул голову и онемел: на балконе сидел Инда! Рядом с ним в креслах расположились еще двое людей (по одежде было не угадать, чудотворы они или местная знать), а за креслами стоял гвардеец, жених Спаски!

– Змай, как же так? Почему он с Индой?

– Служба у него такая.

– Какая?

– Йока Йелен, говори потише. Во-первых. Во-вторых, не глазей так откровенно, иначе нас узнают. В-третьих, опусти капюшон ниже, дождь идет. Волче – личный секретарь господина Красена, чудотвора, который представляет здесь интересы Верхнего мира. Красен слева от Инды. А справа – господин Явлен, тоже чудотвор. А особнячок – штаб-квартира чудотворов в Хстове. Я тебе о нем потом расскажу.

– Но зачем он служит чудотворам, если дружит с тобой?

– Когда кто-нибудь узнает, что Волче дружит со мной, его живьем порежут на куски, если ничего поинтересней не придумают. Это не метафора.