– Я никому не позволю тебя обижать. Никому и никогда.

В другой раз Спаска обязательно рассмеялась бы, но тут испугалась еще больше, потому что Волче тоже взглянул на Йоку Йелена. Вообще-то Йока Йелен заслужил и взгляд сверху вниз, и презрительную усмешку, но был слишком самолюбив, чтобы снести их просто так. С него слетела смешная высокопарность, глаза сузились, и в них появился непритворный гнев.

– Скажи ему, что я самый сильный мрачун Обитаемого мира. Удар мрачуна вполсилы считается чем-то вроде пощечины, и мне ничего не стоит заставить его ползать на коленках, лить слезы и пускать слюни. Просто чтобы он знал, что я не беззубый щенок, который задирает взрослого пса. А если я ударю в полную силу, я его убью.

– Йока Йелен, можно я не буду этого говорить?

– Я прошу.

– Волче, Йока Йелен самый сильный добрый дух Верхнего мира. Он может вернуть нам солнце. И сделает он это, возможно, ценой своей жизни.

– По-моему, он сказал совсем не это. Я плохо знаю его язык, но что-то понимаю. Мне показалось, он мне угрожает.

– Ты же видел, какую силу он мне передает… Ему стало обидно, что ты посчитал его мальчишкой.

– А кем я должен его посчитать?

Из кухни вышла мамонька с ужином для Волче.

– Ох, петухи, – вздохнула она и потрепала его по волосам. – Уже полночь скоро, а ты еще не поел. И перестань, перестань дуться, как мышь на крупу.

Волче не сказал больше ни слова, быстро съел капусту со свининой, залпом выпил кружку молока и вышел вон.

И Вечный Бродяга пытался расспросить Спаску, что произошло, но она, памятуя о данном отцу обещании, не стала ничего ему объяснять.

– Извини, Йока Йелен. Я не знаю, куда пропал отец, но… я очень устала. Можно я пойду к себе?

– Конечно, – кивнул тот. – Ты могла бы не спрашивать. Это я проспал полдня…

Она еле сдержалась, чтобы не бежать, и зашла в комнату Волче без стука.

Он уже погасил лампу – было совсем темно, но Спаска кожей чувствовала тепло его тела и трепет дыхания. Он лежал под одеялом к ней спиной, съежившись, будто от боли. Она присела на корточки у изголовья и провела рукой по его волосам.

– Волче, ну пожалуйста. Зачем вы меня заставляете бегать за вами? Зачем? Я не знаю, сколько мы тут пробудем, но совсем недолго, я не могу просто хлопнуть дверью и подождать, пока вы опомнитесь. Не смейте меня ревновать, слышите? Ведь надо было вас наказать за это, разобидеться как следует… Только я же знаю, что вам еще больней, чем мне, так зачем же вы так? Зачем же вы и себя, и меня мучаете?

– А ты не понимаешь? – Он словно нехотя повернулся к ней лицом и медленно погладил ее по щеке.

– Нет, я не понимаю! Мне что, ни с кем теперь нельзя говорить? Мне до свадьбы в комнате запереться?

– До свадьбы? С кем?

– С вами… Или вы уже раздумали на мне жениться?

– Маленькая моя… – Волче притянул ее голову к себе. – Я не раздумал. Твой отец сказал, что хочет выдать тебя замуж за Вечного Бродягу.

– Да мало ли что он хочет! – едва не рассмеялась Спаска. – Он и мне говорил, что отдаст меня в жены тому, кто прорвет границу миров! Волче, он же ерунду говорит и сам в нее не верит! И вы поэтому… Вы вот так легко от меня отступились? Мешать он не будет! Поест и уйдет! Да…

Спаска обхватила его за шею и прижалась щекой к его щеке.

– Бедный мой… Хороший мой… Я вам рубашку вышила, только она в замке осталась. Не отступайтесь от меня, пожалуйста. Я знаю, что вам мой татка скажет: что мне с вами плохо будет. Вы не верьте ему. Мне без вас будет плохо.

А потом они сидели обнявшись на полу возле кровати, в темноте, а за окном шел дождь, и пасмурный рассвет никак не мог пробиться сквозь мозаику стекол. В доме на болоте ночью было гораздо светлей…

Спаска рассказывала о призраке Чудотвора-Спасителя, который ставил свечу в ее комнате и читал письма, которые она писала Волче. А он – о том, каким странным ему кажется господин Красен, и о том, что через несколько часов Государь должен объявить о казни болотников, которые убивали детей, и о том, что никак не удается узнать, где храмовники спрячут новое оружие.

Спаска случайно нащупала повязку у Волче под рубахой – он солгал, что обжегся. Она сразу поняла, что он лжет, и ей почему-то стало тревожно, словно за этим крылось что-то страшное, какая-то угроза, которая еще не миновала.

– Да что ты, маленькая… Чего ты испугалась? Уж все зажило давно. Я и думать забыл.

– Если зажило, зачем повязка тогда?

– Да это Зорич – боится, что рубаха корочки обдерет раньше времени.

– Это неправильно, ожоги лучше вообще без повязок держать, они быстрей заживают. – Спаска сжала губы. – Если бы я с вами жила, я бы давно вас совсем вылечила.

Темный бог Исподнего мира тремя гибкими кольцами свернулся на мягкой перине под невесомым пуховым одеялом – ему не нравилось скользкое шелковое белье этого широченного ложа. Он лежал неподвижно, но настороженно: он был смертью.

Жирный, одышливый старик долго принимал лечебную ванну, пахшую горькой травой, долго облачался в ночную рубаху и колпак – при помощи множества слуг и служанок, долго – уже в постели – пил стакан молока, положенный ему на ночь. Темный бог не двигался. И только когда последний из слуг, поправив подушки, оставил своего хозяина в одиночестве, Темный бог шевельнулся. Чешуйки по бокам его туловища потихоньку шипели – словно вода на раскаленной сковородке, – и старик насторожился. Ему нечего было бояться, и он не испугался, ведь и шелк постельного белья мог издавать подобный звук. Темный бог медленно выбрался из-под одеяла, оставаясь в тени, и старик снова не заметил его смертоносного присутствия. Песчаная эфа двигалась в сторону живого тепла, раздраженная скользким шелком подушек.

Старик не закричал – он онемел от ужаса. Беззубая челюсть безвольно опустилась вниз (как у покойника), лицо посерело. Одно резкое движение, и эфа, сделав молниеносный выпад, впилась бы в немощную, дряблую плоть. Она не слышала сказок о неагрессивности змей, ее разозлило опасное соседство: Темный бог положился на ее способность источать невидимую эманацию, вызывающую в человеке парализующий страх. Старик не закричал.

Не закричал он и тогда, когда рядом с ним на ложе появился человек, – Темный бог, подвернув под себя одну ногу, весело взглянул на Стоящего Свыше и улыбнулся.

– Я думаю, тебе хватит благоразумия молчать и дальше. Я очень быстро превращаюсь в ядовитых гадов, и если ты окажешься несговорчивым, мне придется иметь дело с твоим преемником.

Старик медленно и еле заметно кивнул – он боялся шевелиться.

– Еще я умею превращаться в крохотных лягушат и ящерок, которых прислуга не обнаружит в твоей спальне и при самом тщательном обыске, поэтому каждый вечер ты рискуешь оказаться под одним одеялом с кинским аспидом. И никакая охрана не спасет тебя от змеиного укуса в парке, или на приеме, или на службе в храме. Где бы ты ни появился, везде могу оказаться и я. А ты думал, что могущество Живущего в двух мирах – это сказки, придуманные для толпы? Попробуй попросить защиты у Предвечного, ты столько лет служишь ему верой и правдой, может, он и откликнется. Но, сдается мне, Предвечному нет до тебя никакого дела, так же как и тебе до него.

– Что… что ты хочешь?.. – одними губами – побледневшими до синевы – прошептал старик.

– Обычно я не размениваюсь на мелочи, но теперь мне нужно, чтобы Храм оставил замок Сизого Нетопыря в покое. И, конечно, никакого ружейного хлопка, никаких новых пушек и разрывных снарядов.

– Я… я не могу… Это невозможно… Как я это объясню?

– Кому? Чудотворам?

Старик сглотнул, и тяжелый морщинистый зоб на его шее неприятно шевельнулся.

– Ты мразь, позор этого мира. – Темный бог брезгливо поморщился. – Тебя следовало убить давно, но, к сожалению, на твое место встанет точно такая же продажная тварь. Если хоть одна пушка выстрелит по стенам замка, я не поленюсь заглянуть к тебе еще раз. Ты жив до тех пор, пока стоит замок Сизого Нетопыря. Крутись как хочешь, тебе не занимать умения плести интриги.