Он надеялся увидеть солнце, но небо от края до края оставалось равномерно серым, и было не понять, утро сейчас, день или вечер.

Домик стоял на островке, чуть возвышавшемся над болотом, и Йока без труда нашел нужное ему место – между банькой и колодцем. Дождь оказался промозглым, ледяным: босые ступни заломило от холода, стоило пройти по мокрой траве несколько шагов. Йока все еще не верил, что это и есть Исподний мир. Слишком это казалось… сказочным…

Он возвращался на крыльцо, ежась и обхватив руками плечи; его покачивало от усталости, как после дальнего перехода, когда он услышал:

– Йока Йелен! Ранней пташке первый червячок! – Змай стоял на крыльце в такой же рубахе, как у него, только подпоясанной и больше подходящей по размеру.

Значит, Змай ему не привиделся. Тогда и переход границы миров – тоже? Такого просто не может быть. Взгляд Йоки неожиданно упал на высокий прямоугольный камень, вросший в землю, – замшелый, покрытый скользкими черными пятнами, он стоял неподалеку от баньки. И как бы Йоке ни хотелось поскорей вернуться в теплый дом, он не удержался и подошел поближе.

На камне красивыми ровными буквами (какими писали лет пятьсот назад) были выбиты малопонятные слова, из которых он разобрал только четыре: «мистицизм» и «Айда Очен Северский». А ниже небрежно нацарапано (Йока толком прочитать этого не смог и скорей догадался, что это должно означать): «чудотвор-спаситель». Ничего себе! Тот самый Айда Очен, в честь которого названа площадь в Славлене? Но… почему он похоронен здесь? Может быть, это вовсе не Исподний мир, а какое-то место неподалеку от свода?

Впрочем, Йока тут же забыл об этом, взглянув в лицо Змая, и, спотыкаясь, поднялся на крыльцо.

– Почему ты не освободил всех? – спросил он угрюмо: получился жалкий сип.

– Мне и одного тебя хватило за глаза.

– Я ведь… я ведь поклялся Малену… Я не должен был уходить один!

– Ну, мало ли в чем ты поклялся Малену. Не мог же я нести через болота еще и Малена. Я и тебя-то еле-еле дотащил.

– Тебе смешно?

– Да, Йока Йелен. Мне смешно. Можешь обижаться. – Змай посторонился, пропуская его к двери. – Отправляйся лучше в постель. А я заварю травяного чаю с медом.

– Я не хочу лежать… – просипел Йока. – Мне надо расходиться.

– Чего? Расходился один такой… Посмотри. – Змай кивнул Йоке на ноги: на одной из повязок расплывалось ярко-алое пятно.

Вокруг стола в кухне стояли грубо сколоченные деревянные стулья с высокими спинками. Йока уселся у окна – если снова лечь, встать потом будет так же трудно. Змай покачал головой, принес из комнаты одеяло и накинул ему на плечи.

– Я поклялся Малену, что его больше никто не ударит.

– Ну, я думаю, Мален с легкостью тебя от этой клятвы освободит. А на будущее: не давай пустых обещаний. – Змай присел на корточки перед печкой, закидывая в топку кривые торфяные кирпичи. И от запаха торфа, и от его вида Йоку снова затошнило.

– Ты сам поклялся, что не явишься Исподнему миру в облике чудовища!

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказал Инда. Он сказал, что тебя из-за этого убили.

– Это не клятва, а принципиальная позиция. – Змай рассмеялся. – Я имею право на принципиальную позицию. Для большинства людей этого мира чудовище – это воплощенное Зло. Я не Зло. Я темная сила.

– А есть разница?

– Огромная. Темная сила может выступать как на стороне людей, так и против них. А Зло – только против. – Змай, как обычно, делал вид, что говорит серьезно. – Кстати, это один из просчетов теоретического мистицизма. Если бы чудотворы рассматривали призраков как темную силу, они бы не довели Верхний мир до этого безобразия. Можешь при случае поговорить об этом с профессором Важаном.

Слова о профессоре напомнили Йоке про колонию и чудотворов.

– Змай, послушай, я кое-что хочу спросить… – Он замялся.

– Так спроси.

– Вот смотри… Если я знал, что меня будут бить, но все равно сделал по-своему, а потом пожалел, что так сделал, это будет казнь или наказание?

– Чего? – Змай отвернулся от печки и смерил его удивленным взглядом.

– Ну, профессор говорит, что наказание меняет поведение. А казнь – нет. Поэтому наказание унизительно, а казнь – почетна.

– Профессор на этот раз загнул мудрено. Я скажу так: наказывают непослушных мальчишек, которые убегают от профессоров, хворостинкой по мягкому месту. Честное слово, если бы ты не попал в колонию, я бы исполнил это лично. А когда мясо срывают с ребер и ушные хрящи можжат – это казнь, Йока Йелен, не переживай.

– Но ведь… но ведь это бы изменило мое поведение. Я бы в следующий раз побоялся, я бы отдал энергию в Исподний мир.

– Знаешь, ничего удивительного, – фыркнул Змай. – Я не понимаю, почему ты этого не сделал сразу.

– Я хотел, чтобы ты догадался, что со мной не все в порядке, раз я не посылаю энергии танцующей девочке. Чтобы ты пришел и освободил всех.

– Нет, Йока Йелен, ты не подумай, я восхищен твоей смелостью и благородством…

– Ты опять смеешься?

Змай ударил железным стерженьком по камушку, выбивая искру, от которой загорелась обожженная тряпочка, и только тут Йока догадался, что это огниво! Он читал о нем в книжках, но никогда не видел. От тряпочки вспыхнула кора, подсунутая под торфяные кирпичи, и Змай закрыл заслонку.

– На этот раз нисколько. Мне было вовсе не до смеха, когда я слышал твои крики из подвала и ничего не мог сделать.

– Ты мог напасть на колонию и освободить всех… – повторил Йока упрямо.

– Да ну тебя, честное слово! – Змай плюнул. – Как ребенок! Ну как бы я освободил всю колонию? Подумай головой! В вас бы стреляли! Вам бы ломали кости дубинками! И куда бы вы все делись на болоте? Да вас бы переловили за три часа! Я не могу уничтожить всех чудотворов Верхнего мира разом, как ты не понимаешь?

– Ты просто не хочешь… – проворчал Йока.

– Если тебе так больше нравится – и не хочу. Отстань от меня.

Сквозь заслонку в кухню потянулся дымок, и Змаю снова пришлось ее открыть.

И только Йока хотел возразить, как дверь открылась и в кухню шагнула… Йока собирался даже протереть глаза… танцующая девочка. Не видение, не призрак, не тень в глубине четвертого измерения. В прямом платье с вышивкой, босиком и с распущенными волосами до плеч, мягкими, словно пух. Она мельком глянула на Йоку и тут же опустила глаза. Ему показалось, или щеки ее порозовели? Во всяком случае, легкий румянец на бледных щеках Йока разглядел отчетливо, и в голову пришло сравнить его нежный цвет с лепестком розы. Да, именно лепесток розы: такой же матово-бархатный и такой же уязвимый – его нельзя трогать руками.

Какая она была красивая! В романах, которые он читал тайком от отца, таким девушкам посвящали стихи, ради них совершали подвиги – им поклонялись. Йока замер, глядя на нее с открытым ртом, так и забыв возразить Змаю.

– Привет, кроха, – как ни в чем не бывало сказал Змай. – Твой добрый дух пришел в себя и даже сумел выбраться из постели.

Она не ответила, коротко глянув на Йоку.

– Кстати, Йока Йелен, как тебе понравились перины? У нас это, знаешь ли, роскошь. – Змай подул в печку, оттуда вылетело облако сажи и дыма, и он закашлялся.

– Татка, в эту печку нельзя дуть, когда идет дождь. – Девочка тут же оказалась возле него. – Я же говорила. Закрой заслонку и подожди.

– Да надо бы грибок над оголовком трубы поправить, и тогда не будет за ночь отсыревать.

Она сама закрыла заслонку, а Змай, посмеиваясь, направился к умывальнику – лицо у него стало черным, как у угольщика.

И тут Йока понял, что сидит, завернутый в одеяло, на нем ночная рубаха – в ее присутствии! Стоило послушаться Змая и лечь в постель… Он незаметно спрятал руку, на которой пониже локтя ремень оставил слишком явный отпечаток. Вдруг она догадается, что его били ремнем – как щенка, как… как… Щекам стало горячо, Йока и хотел бы спрятаться в комнате, но побоялся встать. Во-первых, не так уж твердо он стоял на ногах, а во-вторых – смешно передвигаться, будучи завернутым в одеяло… Ухо! У него завязано ухо, и это, наверное, выглядит нелепо… В висках пульсировал жар, Йока кидал короткие взгляды на танцующую девочку и тут же опускал глаза в пол.