А потом тяжелый корпус машины дрогнул, затрясся, накренился: Йока чувствовал, как ветер тащит вездеход по земле, и крутит его, и кидает из стороны в сторону. На вездеход с грохотом сыпались камни, железо прогибалось и скрежетало под их напором. Чудотворы держались за поручни и ручки над сиденьями, кто-то из не успевших сесть повалился с ног. Йока сидел на полу и равнодушно смотрел перед собой, не ощущая толчков со всех сторон. Небывалая сила кипела в груди и клокотала в горле. В следующий раз он выпьет смерч. Не воронка втянет его в себя, а он втянет в себя воронку. Он – самый сильный мрачун Обитаемого мира. Эта мысль не была высокомерной или кичливой, она давала странное спокойствие, даже равнодушие к происходящему. Она избавляла от страха за свою шкуру.

Смерч недолго тащил за собой вездеход. И хотя порывы ветра еще толкали его в бок, а по обшивке стучал крупный град, самое страшное было позади. Йока ловил в разговоре слова «холодный фронт» и «перемещение циклона», «пятьдесят локтей в секунду вместо ожидаемых двадцати». «Главный» чудотвор сказал что-то водителю, и вскоре завыли магнитные камни мотора. Неужели и смерч пришел раньше из-за присутствия Йоки? Неужели Внерубежье на самом деле чует его?

«Главный» чудотвор остановился в проходе над Йокой и велел ему встать. Велел презрительно, едва не пнув ногой. Йока поднялся легко и нехотя – как делал это на уроках в Академической школе. Никакого страха не было.

– Не рассчитывай, что эта выходка сойдет тебе с рук. Думаю, больше тебе так шутить не захочется. – Чудотвор хотел его ударить, примеривался – это было видно заранее. И когда он коротко замахнулся, Йока, вспомнив науку Змая, легко уклонился от удара и даже хотел ударить в ответ, но передумал. Чудотвор, наверное, не сразу понял, что его позиция проигрышная, замахнулся с другой стороны, но и во второй раз промахнулся.

– А вы попросите кого-нибудь меня подержать. – Йока не стал нагло ухмыляться, сохранил серьезное лицо, но презрение все равно просочилось сквозь зубы.

Он не успел договорить, как сзади его подхватили под руки и взяли за челку – чудотворы не так легко соглашались с поражением, а средств не выбирали. «Главный» ударил не кулаком, а костяшками пальцев, два раза подряд – сначала под нос, а потом – под губы. Йока захлебнулся болью: дыхание оборвалось, слезы покатились по щекам, тошнота сдавила глотку. А страха не было – было какое-то мрачное удовлетворение и ощущение победы. Чудотвор ударил еще раз, в угол губы: он словно знал какой-то секрет, его удары не были сильными или опасными – лишь очень болезненными. У Йоки потемнело в глазах, он не смог даже вскрикнуть, он задыхался. А страха не было. Его кинули на сиденье в самом дальнем углу – он согнулся, закрывая лицо руками, скорчился, судорожно вдохнул. Он не плакал, хотя слезы и лились из глаз. И не боялся.

Его били в полуподвале, раздев догола. Гораздо сильней и дольше, чем в прошлый раз, – Йока терял сознание, его рвало, и он всерьез думал, что умирает. Он охрип от крика – но на этот раз вовсе не жалел о том, что сделал. Может, выглядел он и жалко, хотя бы потому что расплакался, но ощущение победы его не оставляло. Может, его и раздавили, и, наверное, заставили бояться – и сделать это оказалось не так уж сложно, – но это был уже не тот страх, что неделю назад.

Йока не помнил, как оказался в карцере, – очнулся в полной темноте и некоторое время думал, что уже умер. И смерть не казалась ему ни ужасной, ни печальной – скорей, умиротворяющей, избавляющей от боли. Но мертвым не бывает ни холодно, ни больно, и ему пришло в голову, что его приняли за покойника и похоронили живьем – потому что так темно может быть лишь в гробу. Он только что смиренно соглашался с собственной смертью, а тут его охватила паника, холодный пот выступил на лбу, он попытался вскочить, но не смог даже приподняться. И даже когда нащупал пупырышки на холодном металлическом полу и догадался, что лежит в карцере, не успокоился. От боли тошнота снова подкатила к горлу, и он не смог удержать рвоту, а потом не смог отодвинуться, так и лежал щекой в собственной рвоте и вдыхал ее отвратительный запах, от чего его снова тошнило.

Он не обратил внимания на тихий звук в углу карцера – думал, что это шумит в ушах. А когда различил чужое дыхание, посчитал, что это новый кошмар, – в прошлый раз ему в темноте являлось много кошмаров.

Но шепот между металлических стен прозвучал гулко и отчетливо:

– Это очень удачно, Йока Йелен, что ты оказался в карцере, а не в спальне. И хватит реветь, ты же мужчина.

Йоке не хватило сил даже на то, чтобы как следует обрадоваться.

– Змай! – Он хотел крикнуть, но не вышло и шепота – только еле слышный сип.

– Я немного опоздал… Зато теперь нам никто не помешает уйти.

– Змай, – шепнул Йока и разревелся – наверное, от радости.

– А профессор говорил, что ты хорошо держишься. Право, не знаю, можно ли тебе доверить зажечь один маленький лунный камень… Или при этом вспыхнут все лунные камни от Брезена до Славлены?

Йока попытался сесть, но опять с сиплым стоном повалился лицом в собственную рвоту.

– Погоди, я попробую тебя нащупать… – голос Змая приблизился к лицу.

– Тут… это… – Йока всхлипнул.

– «Это» я уже нащупал. – Рука Змая скользнула по волосам. – Ничего, Йока Йелен. За битого двух небитых дают.

Он подхватил Йоку под мышки, поднял и усадил возле стены. Сразу закружилась голова, и желудок дернуло рвотным спазмом.

– Тебя били по голове? – Змай сел рядом.

– Не знаю. Меня били по всему… Наверное, и по голове тоже.

– Возьми. – Змай нашел Йокину руку и вложил в нее гладкий лунный камень. – Зажги, только осторожно.

Стены карцера были такими же, как пол вездехода: темными и блестящими. В верхнем углу чернотой зияла отдушина. У двери стояло ведро. Ничего страшного – если есть свет.

– Да, Йока Йелен, выглядишь ты плохо. А я даже не смогу держать тебя под руку. Ты сможешь пройти несколько шагов?

– Не знаю. Я попробую.

– Ты уж постарайся. А теперь я открою тебе маленькую тайну: ты можешь видеть границу миров.

– Я это понял. Я видел ее за сводом, в прошлый раз.

– Если ты ее видишь, значит, ты можешь сквозь нее пройти. Как я. Только мне для этого надо обернуться змейкой или черепашкой. Попробуем?

– Погоди… – Йока все понял и от горечи сжал губы. – Змай, разве я могу уйти отсюда один?

– Даже не знаю. Думаю, тебе придется.

– Змай, но… Но ты ведь можешь освободить всех… Я ведь… Я ведь ради этого не сбрасывал энергию танцующей девочке – чтобы ты понял и пришел. И освободил всех. Я… я только ради этого… Я…

Слезы снова побежали по щекам. Все было напрасно?

– Перестань реветь, Йока Йелен. Я об этом уже говорил. Поднимайся. Ты попробовал освободить всех, и что из этого вышло?

– Ты… тебе наплевать на наш мир… Ты думаешь только о том, чтобы прорвать границу миров! – сипел Йока сквозь слезы.

– Я этого и не отрицаю. Поднимайся.

– Я не могу бросить их здесь…

– Значит так, героический парень Йока Йелен… Ты бросишь их здесь. В первый раз перейти границу миров трудно. Даже чудотворов поначалу лихорадит…

– Чудотворы могут переходить границу миров? – У Йоки от удивления высохли слезы.

– Не так, как мы с тобой. Но могут. И переходят. Поднимайся.

– Змай, ну как ты не понимаешь! Я не могу уйти один! Это будет нечестно, неправильно.

– Твои детские капризы очень дорого нам обходятся. И не только нам с профессором, но и твои друзьям. Ты уже освобождал колонию, тебе этого не хватило?

– Это не детские капризы… – не очень уверенно пролепетал Йока.

– Поднимайся. Это именно детские капризы. Йока Йелен, профессор тебе это как-то раз уже объяснял. Я так хорошо объяснять не умею. Но, по-моему, пора самому догадаться.

Если Змай отказался спасать свою дочь, чтобы спасти Йоку, то, наверное, он прав и теперь. Йока много раз убеждался в этом. Он уже подставил Стриженого Песочника, и Малена, и других…