– Совершенно правильно.
– В Верхней палате моя фракция составляет большинство. До четвертого июля времени не много, в следующую среду будет последнее закрытое заседание Думы перед каникулами… Я постараюсь подготовить предложение до среды.
– Какое… я прошу прощения… предложение?
– Об освобождении вашего сына, разумеется. О том, что его арестовали с целью давления на государственную Думу, на думскую комиссию…
– Но… мой сын в самом деле мрачун…
– Ну и что? Мрачунов много, а сын председателя думской комиссии один. Если он нуждается в изоляции, его необязательно содержать в учреждении тюремного типа, он может находиться под домашним арестом. В общем, судья, мы поборемся за свободу вашего мальчика. Мне потребуются все документы по его делу, а также условия его содержания в колонии. Если с ним там жестоко обращаются, это будет нашим козырем. И будем надеяться, что в четверг, с решением Верхней палаты, вы заберете сына домой, а в пятницу доложите о результатах работы комиссии.
Йера не поверил, что проблему можно решить так просто. Во всяком случае, Инда пытался представить положение вещей в гораздо более мрачном свете. Может, он блефовал? А может, блефует Ветрен? Если в среду, на закрытом заседании, его предложение не пройдет, в следующий раз поднять вопрос можно будет только в сентябре, а доклад, самое позднее, Йера должен сделать в пятницу.
Говорить с Ветреном об Исподнем мире Йера поостерегся…
Визит к Ветрену закончился задолго до одиннадцати вечера, коротать время в ресторации после плотного ужина было глупо, в театр к началу спектаклей Йера опоздал, а потому вернулся в свой кабинет в Думе, чтобы немного подправить доклад. Дара не удивился его желанию поработать, а вот остановка по дороге домой вызвала его недоумение. Конечно, отчитываться перед ним Йера не собирался, но найти достойного пояснения этой остановке не смог и чувствовал поэтому некоторую неудовлетворенность. Ему казалось, что за авто непременно следят люди чудотворов, – велел остановиться на обочине в соседнем поселке с говорящим названием Завидное, до Надельного оттуда было не более четверти лиги по прямой грунтовой дороге, и в агентстве указали ориентир для выхода на нее – сиротский приют Славленского попечительского сообщества.
Хотя ночь была светлой, в тени высоких сосновых рощ Йера прошел мимо ворот с нужной табличкой (ожидая, что приют располагается в большом и видимом издалека здании), поплутал немного по Завидному в поисках припозднившихся прохожих, вернулся и только после скрупулезных поисков обнаружил приют в скромном садике со скромной детской площадкой, похожий скорей на дачный участок, чем на казенное учреждение. Йера со светлой грустью подумал, что в этом, наверное, есть и заслуга Ясны: она не только жертвовала деньги попечительскому сообществу, она считала, что сирот надо растить за городом, делать приюты небольшими, похожими на семьи, а не на закрытые школы.
Оттуда и начиналась дорога в Надельное – Йера нашел ее живописной, а небольшую пешую прогулку счел полезной для здоровья.
Найденный агентством домик выглядел мило, ничем не выделялся из ряда таких же домиков, которые на лето снимают небогатые славленские семьи с детьми, прятался в вишневом саду, а от соседей был надежно скрыт живой изгородью, высокой крапивой и смородиновыми кустами по краю участка. Пожалуй, саду не хватало ухоженности, но Йера решил, что это к лучшему.
В домике было всего две комнаты и крошечная кухня, служившая и прихожей, – с примусом вместо дровяной плиты, без водопровода (вода стояла в двух ведрах под столом) и с лестницей, ведущей в мансарду. После крикливой роскоши особняка Ветрена все это показалось Йере еще более милым и уютным.
Его встретила молчаливая женщина средних лет, видимо нанятая агентством, и, сдержанно поздоровавшись, указала на дверь спальни.
Йера не узнал бы Горена, если бы увидел случайно. Во-первых, Горен был очень коротко пострижен, или, скорей, с неделю назад побрит – смешной ежик вместо романтической прически сильно изменил его лицо. Воспаленные глаза с отекшими веками – и черные синяки вокруг глаз, издали показавшиеся очками, бледная рыхлая кожа и опухшие, неестественно яркие губы… А главное – безумный взгляд, полный животного (без преувеличения) ужаса, желание бежать, кричать, сопротивляться.
Йера замер на пороге, а безобразные губы Горена вдруг растянулись в слабой, но от этого не менее страшной улыбке, и он сказал, сипло, еле слышно:
– А, судья… Это все-таки вы…
Йера не нашелся что ответить и опустил глаза – он чувствовал себя виноватым. Но Горен неожиданно сел на постели (а казалось, что он не сможет и шевельнуться), свесив вниз босые ноги. На нем была домашняя бумазейная пижама смешной детской расцветки – кораблики, рыбки и морские звезды. Однако смешно Йере вовсе не было, наоборот, пижама показалась ему издевкой над произошедшей с Гореном переменой.
– Садитесь, что встали. – Тот осторожно кашлянул, коснувшись рукой кадыка. – Мне говорить тяжело, а так я в порядке.
Йера оглядел спальню: это была светлая и просторная комната, с мягкой широкой кроватью, на которой громоздилась гора пуховых подушек. Напротив кровати стоял простой диван и два кресла, у окна – круглый стол с цветами в стеклянной вазочке. Комод, над ним – две полки с книгами, и круглая печка в углу.
– Мне сказали, что меня забирают из клиники для допроса… – сипло продолжил Горен, пока Йера искал место, где присесть. – Я, если честно, ожидал другого. А тут ничего так.
Йера наконец уселся на диван, но тут раздался стук в дверь кухни – Горен резко повернул голову, в глазах его снова появился ужас и желание бежать. Он так и смотрел на дверь не отрываясь, с ужасом в глазах, пока она не открылась и на пороге не появился Изветен. На этот раз он был одет вполне прилично, как обычный конторский служащий из Славлены, а не как деревенский знахарь. И в руках его был саквояж, а не ожидаемая Йерой перемётная сума…
– Вы уже здесь, судья? – улыбнулся магнетизер, лишь мельком глянув на Горена. – Я надеялся приехать раньше вас. Но от станции уж больно далеко идти.
Он походя поставил саквояж на комод и сел на кровать рядом с Гореном. Провел рукой по ежику волос, обнял за плечо. Горен сморщился от боли, но магнетизер потер его плечо сильнее:
– Ничего, ничего. Надо растирать, тогда быстрей пройдет. Нет, ну не сволочи ли, судья? Колоть камфору подкожно!
Голос его был спокойным, снисходительным и даже немного веселым. Он говорил что-то еще, бессмысленное, ничего не значащее, но лицо Горена постепенно менялось, исчезало напряжение и страх, а через минуту на глазах набухли слезы, и Горен разрыдался по-детски, размазывая слезы кулаками и рукавами смешной пижамы. Изветен поглядел на Йеру, улыбнулся и подмигнул.
– Вот так-то лучше… – пробормотал он, поглаживая Горена по плечу. – Совсем другое дело. Право, я даже не знаю, верят ли сами доктора в то, что их методы вызывают стойкое улучшение. Нет, я не сомневаюсь в современной психиатрии; возможно, кому-то это в самом деле помогает. Но лечить нервное расстройство так же, как психоз? Вы понимаете, судья, видимый результат они считают результатом! Если после десятка судорожных припадков пациент отказывается от своих слов и начинает утверждать, что не боится падения свода, – они говорят о стойком улучшении! Но им мало его слов – они переводят его в первый этаж, где ему приходится прилагать немало усилий, чтобы не выдать докторам страха. Кстати, комната в мансарде, по-видимому, отводится мне. Думаю, нам стоит поменяться.
– Да, – сквозь слезы горячо согласился Горен. – Спасибо.
– Он же не может спать внизу. Только не подумайте, что это схизофрения. Это нервное расстройство, фоби́я на медицинском языке.
– Я бы ни за что не отказался, ни за что… – прошептал Горен, размазывая слезы, – особенно в этот раз. Но они бы вообще никогда меня не выпустили. Они знают, что я поясничных проколов боюсь, они нарочно, нарочно… Я просил, а они нарочно…
