Йера осмотрелся, и Горен указал ему на кресло.

– Хотите абсента, судья? У меня настоящий абсент, а не та бурда, что за полулот продают фабричным пьяницам.

Йера кашлянул, пристально разглядывая бутылку без опознавательных знаков на «журнальном столике»:

– Насколько мне известно, продажа абсента у нас запрещена…

– Ну, судья, я же предлагаю вам выпить абсента, а не купить. Так что ничего противозаконного.

Почему-то эта фраза напомнила Йоку – тот тоже был мастером на подобные штучки… И Йера против воли улыбнулся.

За бутылкой «зеленой пери» обнаружился темный флакон с надписью «яд» – скорей всего, спиртовой раствор опия. В суде Йере не раз приходилось рассматривать дела о смертях любителей мешать опий с абсентом. Но оказаться изнутри этой чужой ему жизни было совсем не то, что смотреть на нее из зала суда…

– К вам сегодня Звонка приходила, я слышал? – нарочито развязно спросил Горен.

Йера еще раз покосился на бутылку и ответил:

– Она мне так и не представилась. Значит, ее зовут Звонка?

– Да. Не слушайте ее, она совершенно сумасшедшая девчонка. У нее такая каша в голове, вы и представить себе не можете.

– Отчего же… Это я как раз очень хорошо себе представляю… – деликатно заметил Йера.

– Сейчас она борется за избирательные права женщин, а два месяца назад боролась за отмену смертной казни для мрачунов. Ей надо за что-нибудь бороться, иначе ей скучно. Вы слышали о теории «стакана воды»? Завтра она начнет бороться за свободную любовь прямо на улицах. – Горен усмехнулся, но совершенно невесело. – Она такая пылкая, кипучая… И застенчивая. Мне кажется, все это способы преодолеть вбитую ей в голову кротость. Может быть, все-таки выпьете, судья? Мне одному как-то неловко…

– Признаться, я считаю употребление абсента опасным для здоровья, – кашлянул Йера. Он не мог себе представить, что делать в такой ситуации, как соблюсти приличия…

– Бросьте. Опасно употреблять подделки. Попробуйте совсем немного, вы убедитесь – абсент не опьяняет в привычном смысле: он не похож на вино. Это полет, вдохновение, свобода. Прекрасная зеленая пери окрыляет, а не валит с ног. Особенно в сочетании вот с этой штучкой… – Горен потряс темный флакончик с надписью «яд».

– А вот от этого точно увольте… – в испуге пробормотал Йера. – Абсент – это еще куда ни шло, но опий…

– Я не настаиваю, абсент так абсент, – слабо улыбнулся Горен и направился к ветхому шкафчику. – У меня, правда, нет специальных ложечек, но сойдут и обычные. А еще это красиво, судья…

Это в самом деле оказалось красиво и немного торжественно – когда в широких бокалах зеленый спирт вспыхнул синеватым огнем. Вид испортил только сахар в чайных ложках, который потемнел (по краям до черноты) и пузырился, шипел и переливался через край. Горен ловко опрокинул ложки в абсент, задул пламя и протянул бокал Йере.

– Пейте, судья.

Йера пригубил напиток, боясь обжечься, но абсент был чуть теплым, горьким и очень крепким. Горен выпил его залпом, словно воду, даже не поморщившись, и Йера последовал его примеру.

«Зеленая пери» обожгла глотку и вскоре закружила голову – пожалуй, это в самом деле напоминало полет. Йера думал, что сейчас упадет, и покрепче взялся за подлокотники кресла. В ушах что-то тихо позванивало на одной ноте, но вовсе не неприятно, и было трудно сфокусировать взгляд.

Горен же будто не заметил выпитого, присел на корточки перед кроватью и вытащил из задвинутого под нее чемодана общую тетрадь в картонном переплете.

– Вот, судья. – Он махнул тетрадью. – Это все, что мне оставили от записей моего отца. А отец, между тем, вел очень подробные дневники.

– Скажите, а кто забрал остальные записи?

– Я не знаю. Я был в клинике тогда. Дядя сказал, что полиция, но это наверняка были чудотворы.

– Почему вы так думаете? – Йера тоже считал, что это были чудотворы, но ему требовались доказательства, а не домыслы.

– А кому еще это нужно? Мой отец был настоящим пророком, ничем не хуже Танграуса. Между прочим, он предсказал рождение Врага. Вот, слушайте. – Горен сел на пол, пролистал тетрадь, бегая глазами по страницам, и начал: – «Мне было видение: Внерубежье явило мне лик Врага. Это мальчик-мрачун, сирота. Он смугл и темноволос. Чудотворы теперь умоляют Предвечного, чтобы он выжил, но я точно знаю, что он жив и будет жить, он прорвет границу миров. Если бы я этого не знал, жить далее было бы бессмысленно».

Йера вздохнул: это очень мало напоминало предсказание. Как назло, голова кружилась и мысли путались.

– Вы позволите мне взглянуть?

– Конечно. Смотрите. Только у отца был довольно скверный почерк и писал он карандашом.

Йера взглянул на кривые строки (несмотря на то, что тетрадь была разлинована) – к горлу тут же подкатила тошнота, будто он попытался читать в авто, от чего его сразу укачивало.

– Я полагаю, было бы верхом бестактности попросить вас дать мне эту тетрадь на время…

– У меня есть две копии. Но они лежат в банковских ячейках, дома я их не храню. – Горен посмотрел на Йеру с некоторым превосходством. – Давайте я сам буду вам читать. Вот это, например: «В основе поклонения Внерубежью лежат дремучие инстинкты первочеловека и его ужаса перед природой. Я на себе испытал его могучий зов, но странным мне кажется то, что на него откликаются люди незаурядные, явно превосходящие других интеллектом и силой характера. Я бы не понял, что заставляет именно их служить этой несомненно разумной силе, если бы не ощутил, какой соблазн она в себе несет. Она соблазняет Вечностью. Признаться, и я готов был преклонить колена, стоя на грани Обитаемого мира и глядя этой силе в лицо. Не в мольбе, что свойственно людям слабым, а в бесконечном почтении». Не правда ли, это очень поэтично, судья?

Йера кивнул.

– А вот еще: «Нет, не страх порождает мою меланхолию, а бессмысленность существования в ожиданье скорого конца. И особенно бессмысленным оно кажется, если известна дата не только собственной смерти, но и смерти сына. Поклонение Внерубежью спасает именно от безысходности, превращает смерть в бессмертие, в Вечность. Эта иллюзия, внушаемая Внерубежьем, для многих поразительно сладка и притягательна, она недоступна пониманию людей с неразвитым абстрактным мышлением, и, попробуй я описать это словами, я буду неубедителен. В самом деле, превращение в песчинку Внерубежья – это ли не соблазн, ради которого стоит отрешиться от сущего? Однако именно этот соблазн способен толкнуть человека на презрение интересов человечества и заставить отдаться иному служению: положить жизнь на победу Внерубежья».

Йера не очень хорошо понимал, о чем идет речь, но в самом деле нашел написанное поэтичным. «Зеленая пери» действительно окрыляла, и он, вспоминая черные ветры Внерубежья, легко представил себя песчинкой в бесконечном круженье над растресканной землей.

Горен перевернул страницу дневника.

– А это стихи моего отца, навеянные Внерубежьем…