– Но… Но я не хочу… Я больше не могу!

– Человек ко всему привыкает. И ты привыкнешь.

– Я не хочу… привыкать… – пьяно всхлипнул Волчок.

– Только мой тебе совет: старайся не пить напитка храбрости.

Это была старинная книга, еще бумажная, не написанная стойкими чернилами от руки, а напечатанная. Потемневшие страницы ее едва не рассыпа́лись в руках, а мелкие буквы совсем выцвели. На переплете из тонкой кожи название, наверное, когда-то было выбито краской, но краска давно облетела, и теперь оно еле-еле просматривалось: «Сказки». Первая же страница с названием была перечеркнута размашистой темно-коричневой меткой: «Сжечь». А под ней снова было написано «Сказки», и ниже – «Выдуманные для малолетних детей любого происхождения и звания, которые не боятся волков, людоедов, чудовищ и других злодеев. Сочинитель Стойко-сын-Зимич Горькомшинский из рода Огненной Лисицы».

Волчок заявился в казарму, когда все давно спали, поэтому не боялся, что книгу кто-нибудь увидит, – спрятал ее под подушкой. И только проспавшись и протрезвев, подумал, как опрометчиво поступил. Если книгу найдут, то не поверят, будто Волчок нашел ее на улице. Хлебное вино уже не горячило голову, и страшно стало так, что заболел живот.

Первое Свидение Волчок читал целый год – не так много времени было на это у трудника лавры. Летом, когда темнело поздно, еще можно было посидеть у окошка, водя пальцем по строчкам, зимой же жечь лучину никто не позволял. Тогда чтение казалось ему делом трудным, но он так хотел во всех подробностях изучить судьбу Айды Очена, что не боялся трудностей. На службе в гвардии с этим было проще – и времени больше, и место в казарме нашлось, и не жалкая лучина, а сальные свечи освещали страницы Доброй книги. Волчок словно уходил в другой мир – чистый мир, в котором жил Чудотвор-Спаситель. Надзирающие давно заметили его рвение и ставили Волчка в пример другим гвардейцам.

Читать книгу, на которой стояла пометка «сжечь», в казарме было невозможно.

Следующая вахта начиналась в полночь, проснулся Волчок поздно, но в углу четверо гвардейцев играли в зерна и уходить не собирались. Волчок, обмирая от ужаса, оделся: что если зайдет капрал и захочет проверить порядок? Надо было спрятать книгу в сундучок под нарами, а впрочем… сундучок капрал тоже мог проверить.

Волчок закутался в плащ и, трижды оглянувшись на дверь и зернщиков, выдернул книгу из-под подушки и спрятал за пазухой. Книга обожгла живот, казалось, ее видно и под складками широкого плаща. Не чуя под собой ног, Волчок добрался до двери, спустился по лестнице и вышел во двор, лицом к лицу столкнувшись со своим капитаном. Тот глянул на Волчка едва ли не ласково и положил руку на плечо (Волчок чуть не сел на землю от испуга).

– Завтра в оцеплении стоишь?

Волчок кивнул, шумно сглотнув.

– По секрету скажу: о тебе уже все решено – шестого марта получишь белую кокарду. Надзирающие сегодня грамоту о тебе подписали. Только гляди, завтра в грязь лицом не ударь: много не пей, в драки не лезь, до полуночи на ногах продержись. Тяжелый завтра день, но в тебе я не сомневаюсь.

– Во имя Добра! – отчеканил Волчок.

Капитан подмигнул ему и направился своей дорогой.

Через двор казармы из подвала поварни катили бочки с золотой дланью Предвечного – поближе к воротам, чтобы назавтра выставить горожанам. И Волчок вдруг вспомнил слова Змая: кровь в бочках из подвалов Храма… Почему он не прислушался тогда? Почему не понял намека? Не просто кровь – кровь с клочьями кожи, и обгорелые струпья, гной и липкая сукровица…

Волчок поспешил на площадь Совы – в городе никому не пришло бы в голову его обыскивать. Накрапывал мелкий дождь – в конце зимы всегда особенно надоедливый и муторный; над городом висел густой туман, в нем терялись купола храмов, башенки дворцов и крепостные стены. Куда пойти? В кабак? За крепостную стену, на Земляной вал? Но бумажная книга и так распадается от сырости, не то что надежный пергамен.

Волчок потолкался на Рыночном конце и в Купеческой Слободке, но к празднику в городе собралось много народу, и на постоялых дворах приезжими были забиты все комнаты, которые можно было снять на несколько часов. Он забрел на улицу Фонарей случайно, в поисках короткой дороги обратно на площадь Совы, где гвардейцы побогаче снимали жилье. Конечно, гвардейцу Храма (даже без белой кокарды) нечего было опасаться на улице Фонарей с ее воровскими притонами, дешевыми потаскухами и дрянными кабаками, но Волчок все равно чувствовал себя неуверенно – хоть и научился, однако так и не привык говорить с другими свысока. Впрочем, в этот час здесь было не много людей.

Девка лет одиннадцати, угрюмо мерзшая под навесом трактира, оживилась, увидев богатый блестящий плащ, и улыбнулась во весь рот, обнажив зубы: половины не было, а остальные торчали мелкими черными пеньками. Волчок усмехнулся: если бы он захотел, то взял бы ее просто так, припугнув как следует. Но, видно, девка еще не встречалась с гвардейцами, поэтому кокетливо приподняла юбки, показывая тонкие кривые ножки без чулок. Глупая ее улыбка не соблазнила бы и горбатого карлика, но Волчку почему-то стало жаль ее – холодно, наверное, стоять с голыми ногами… Он поманил девку пальцем, и она кинулась к нему, как курица на брошенную горсть зерна.

– Всего два грана, господин гвардеец. – Она растянула губы еще шире – у нее кровоточили десны. Из-под чепца выбивались жирные прядки волос.

Волчок огляделся (не смотрит ли кто из своих?), но заметил только ее кота[36], выглядывавшего из дверей трактира.

– Комната у тебя есть?

– Есть, есть, господин гвардеец! Хорошая комната! Прямо здесь, никуда идти не нужно!

Комната над трактиром едва вмещала кровать, накрытую лохмотьями, кишела клопами и тараканами, воняла мочой и по́том, но сквозь слюдяное окошко пробивалось довольно света.

Волчок не успел как следует осмотреться, как девица, задрав юбки, растянулась на кровати. Он поморщился и полез в кошелек.

– Вот тебе двадцать гран, принеси мне три свечки, и чтобы до полуночи я тебя не видел.

– А… как же?..

– Отдохни.

На излете зимы, холодной темной ночью, когда спится особенно крепко, а вылезать из постели слишком зябко, над городом, запряженная шестеркой крылатых коней, летит колесница, увитая цветами и травами. Неслышно бьют легкие копыта, шуршат крылья, похрапывают кони, вьются зеленые ленты – правит колесницей сама Весна. Все спят, и никто не видит, что она уже здесь…

О, что это были за сказки! Написанные тем же старинным языком, что и Свидения, только проще и ясней. Сначала Волчок не понимал, за что же эту книгу хотели сжечь, – не видел в ней следов Зла. И только на третьей сказке догадался: зло всегда творят именем добра. И… не только это. Сказка о злых духах была страшной и вовсе не детской. Злые духи называли себя волшебниками, умеющими творить чудеса, и вынимали у людей сердца в обмен на пустые обещания. Ужасом веяло от этой сказки, и Волчок едва не захлопнул книгу, не в силах пережить, перетереть в себе пугающие мысли – да что там пугающие! Выбивавшие землю из-под ног. Переворачивавшие все с ног на голову. Или с головы на ноги…

Свидения Айды Очена показались вдруг скучными и слащавыми. Никогда, читая их, Волчок не горел, словно в лихорадке, не вытирал мокрые ладони, не дрожал от нетерпения – что же дальше? Каждая сказка была как удар – выбивала из груди воздух, застилала глаза, рассыпалась фейерверком шипучих, брызжущих искрами огней. Боль сменялась счастьем, и не от умиления слезы текли из глаз, а от горя или радости – неподдельные, чистые.

Книга закончилась задолго до полуночи, но уже стемнело, и трактир наполнился звуками, которых до этого Волчок не замечал. Внизу галдело отребье улицы Фонарей, за одной стенкой кто-то шумно наслаждался купленной любовью, за другой, утешаемая товаркой, плакала женщина – тихо и горько.