Он спустился с приставной лестницы и присел на узкие каменные ступени, обхватив голову руками. Наверное, глупо было расстраиваться из-за такой ерунды (не мальчик ведь, почти гвардеец), но что-то разбилось внутри со звоном и острыми осколками оцарапало душу – верней, остатки того, что некогда называлось душой.

Через три часа с бутылкой храбрости за пазухой Волчок уже входил в кабак – только на этот раз не туда, где обычно пили гвардейцы, а на окраине города возле Мельничного ручья, напротив храма Восхождения. Назывался кабачок «Семь козлов», за что Волчок отдал предпочтение именно ему, а не чистенькому трактиру «Пескарь и ерш».

Не успев войти, он потребовал кружку хлебного вина и выпил ее залпом, у входа, – и теперь блаженный хмель постепенно туманил глаза и размягчал мысли. Волчок подумал было, не глотнуть ли ему немного храбрости – и тогда сегодняшний день совсем уйдет в небытие, – но неожиданно приметил в кабаке еще одного посетителя, лицо которого показалось странно знакомым.

– Змай, налить тебе еще? – нарочито громко спросил хозяин, глядя не на своего гостя, а на Волчка. Кого хотел обмануть? Почти гвардейца Храма Добра? Перед гостем не было пустой кружки, он ничего не пил, а сидел просто так. Зачем сидеть в кабаке просто так?

Волчок, пошатнувшись, шагнул к столу гостя и тут вспомнил, где его видел, – год назад, на празднике Восхождения! Такое прозвище трудно не запомнить.

Воспоминания о том дне резанули по сердцу ржавой пилой, Волчок плюхнулся на скамейку напротив Змая и потребовал еще одну кружку хлебного вина.

– И товарищу моему, Змаю, тоже налей! Я заплачу́.

Хозяин осторожно спрятал улыбку в бороде, а Змай расхохотался.

– Что смеешься? Над гвардией Храма смеешься? – полез в бутылку Волчок.

Змай перестал хохотать.

– Над пацаном семнадцатилетним смеюсь. Уж больно грозен и щедр. Я тебя, щенка вислоухого, помню – как ты слезы лил, глядя на колесницу Айды Очена. С тремя медяками за душой. Разбогател, значит?

Хозяин поставил на стол кружки, и Волчок не ответил, присосавшись к спасительному вину. А потом, утерев рот рукавом, сказал:

– Ты тоже слезы лил. Мне-то, щенку вислоухому, простительно, а тебе?

– О, и поумнел заодно. – Змай усмехнулся и повернулся к хозяину: – Ты, Зорич, записывай, что нам гвардия Храма говорит. Непростительно, значит, слезы лить, глядя на колесницу Чудотвора-Спасителя.

То ли хлебное вино сделало свое дело, то ли воспоминания о том счастливом дне так размягчили сердце, но Волчок вдруг ответил:

– Я еще не гвардеец. И, может, гвардейцем никогда не буду…

– Ты же хотел за Добро постоять? Вот и стой, раз хотел.

– Я не так хотел… – всхлипнул Волчок. – Не так!

Всё не так!

Нищая деревенька посреди болот, жалкие огородики, дома из торфяных кирпичей на сваях – что там брать? Какие подати? Именем Добра… Бабий вой над болотом, три козы, привязанных к телеге, полной брюквы. Два воза сена – зачем в деревне сено, если забрали коз? И мутнеющие глаза паренька, заступившего дорогу гвардейцам, – единственного, кто осмелился выйти против десятка сабель с топором. И кровь на его лице, хлынувшая из рассеченного темени.

Попрошайки в очереди – желающих заплатить гвардейцам за место у храма Чудотвора-Спасителя много. Тут же можно купить и лохмотья, подобающие доходному ремеслу; язвы и шрамы стоят дороже. В цене и младенцы, особенно в язвах: десяток ожогов на личике и ручках (именем Добра) – и можно поднимать цену вдвое. Бедняков среди попрошаек нет, бедняки несут сюда детей и за ними обычно не возвращаются.

Кровь на стенах подвала башни Правосудия. Кровь и клочья кожи. Запах паленой плоти от остывающих жаровен. И крики за стеной: редко жалобные – чаще истошные, хриплые. Мягкое девичье тело в руках, податливое, как теплый воск, еще не изуродованное, но уже измученное. И бесстыдно разверстое лоно, и гогот за спиной, подначки и советы поспешить. Именем Добра.

Стакан храбрости, два стакана храбрости – и все это кажется правильным и обыденным. Все вокруг смеются, все куражатся – значит, так и надо.

Каркас крылатой колесницы и солнечный камень на волосатой веревке… Словно висельник в петле.

– Они… мечту мою… самую светлую мечту… Единственное, что еще осталось, и то… – Волчок разрыдался и ткнулся лбом в пустую кружку.

– А ты думал, плащи на крысином меху гвардейцам за красивые глаза дают? Штаны атласные? Сапоги кожаные?

– Змай, это не крысиный мех, это теперь называется мех болотного бобра[35]… – поправил хозяин. Пошутил.

– Один хрен. Болотный бобер и есть водяная крыса. Ты их мясо не пробовал? Мягонькое, только тиной воняет…

Волчок вскинул лицо – им смешно? Но, натолкнувшись на взгляд Змая, осекся – нет. Не смешно.

– Я сегодня видел, как делают крылатую колесницу Айды Очена… – сказал он, шмыгнув носом.

– А… – протянул Змай. – А как колдуны поднимают ее в небо, не видел?

– Колдуны?! – Волчок раскрыл рот.

– Ну не Надзирающие же… Только колдуны могут поднять ветер и разогнать облака. Вообще-то это очень простая конструкция, наподобие воздушного змея, но без ветра она не полетит.

– И ты это знал? Тогда, в прошлом году? – удивился Волчок.

– Конечно.

– А почему тогда… Я же видел слезы… Ты что, притворялся?

– У меня тоже когда-то были светлые мечты, – хмыкнул Змай и в первый раз отхлебнул хлебного вина. – Я рад, что ты понял: зло, как правило, творят именем добра.

Дверь в кабак приоткрылась, звякнул колокольчик при входе, и на пороге появилась девочка лет восьми, в белой батистовой рубахе с оборками и босиком – словно только что встала с постели.

– Татка… – тихо и робко начала она. – Я же там тебя жду…

Змай сорвался с места, едва не опрокинув стол.

– Кроха… – Он подхватил ее на руки. – Босиком… Сколько раз я говорил не ходить босиком по мостовой – ножка у царевны должна быть узкой и нежной. А от холодной воды у тебя будут цыпки. Замерзла?

– Нет. Я быстро прибежала.

Змай закутал девочку в свой плащ и вернулся за стол, усадив ее на колени. А Волчок подумал, что девочка и в самом деле похожа на царевну – нисколько не напоминает оборванных детишек Хстова, которыми кишмя кишат немощеные узкие улицы, политые помоями.

– Эх, кроха, кроха… – Змай покачал ребенка и прижал к себе, но тут же повернулся к Волчку: – Слышь, ты, почти гвардеец Храма… Не говори про девочку никому, ладно? А я тебе за это книгу подарю.

– Да я и так не скажу… – удивился Волчок. – Зачем мне?

– Мало ли… Может, кто про меня спрашивать будет. А книгу я тебе все равно подарю. Ты же прочел первое Свидение, теперь книгу почитай.

– Я прочел все семь Свидений… – пробормотал Волчок.

На дне пьяного сознания мелькнула мысль: «Хочет подкупить гвардейца Храма», но Волчок отбросил ее – в первый раз за последнее время он вдруг понял, как был одинок. Простые люди или боялись гвардейцев, или заискивали перед ними, или в самом деле благоговели, некоторые завидовали, некоторые ненавидели. Но никто и подумать не мог о том, что за дела творятся там, внутри, с изнанки белокаменных стен храмов, никто и не предполагал, что гвардеец может быть просто человеком, с душой, которая болит… А товарищи по гвардии? Волчок опасался признаться в своих сомнениях именно им – не только засмеяли бы, но и… Нет, никогда Волчок не боялся обвинений в связи со Злом, потому что совесть его была чиста. Но тут вдруг отчетливо понял, что его сомнения и мысли – это и есть связь со Злом. А за то, что он сейчас пообещал Змаю, можно оказаться в подвале башни Правосудия. И не тюремщиком вовсе… Волчок был слишком пьян, чтобы испугаться.

– Знаешь, я не советую тебе отказываться от службы в гвардии, – сказал Змай.

– П-почему? – заплетающимся языком спросил Волчок.

– А как ты это объяснишь? Ты понимаешь, в чем тебя могут обвинить? Дело не в плаще на крысином меху, не в золоте, которое ты потеряешь. Но что если тебя отлучат от Храма?