Она кричала ему вслед, когда он вырвал Павлика из цепких рук и рванулся наверх, оттолкнувшись ногой ото дна. Ее крик был горек и полон слез.

Видения от кислородного голодания… И хотя Ковалев был далек от потери сознания и под водой пробыл меньше минуты, но переохлаждение и сотрясение мозга запросто могли сыграть с ним эту злую шутку… Он видел фотографии своей матери и помнил ее лицо таким, каким оно было на этих фотографиях. Ничего удивительного в том, что в ледяной воде – его детском кошмаре! – ему явилось именно оно, а не какое-то другое.

Ковалев вылетел из воды, как пробка из бутылки, – на этом месте он мог достать ногами дно, течение отнесло Павлика не так далеко от берега.

Он вышел из воды скорым шагом, почти бегом, и едва не налетел на Зою, с тоской глядевшей в воду…

Она отшатнулась, выставляя распятие вперед, как кинжал… На лице ее застыл непритворный ужас, даже рот приоткрылся; она попятилась, осеняя себя крестным знамением, и выкрикнула в полном отчаянии:

– Сгинь-пропади!

Позади нее звонко, зловеще и в то же время торжествующе расхохоталась Инна.

– Зоя Романовна, это живой Сергей Александрович! Не по-христиански желать ему сгинуть или пропасть! Просили своего господа о спасении? Он послал Павлику спасение!

– Вы тут все чокнутые! – бросил Ковалев Инне.

О чем только думают? А если Павлика не удастся откачать так же легко, как его брата? А если он умрет от переохлаждения? А если это дыхательный спазм?

Зоя первая подбежала к Ковалеву, когда тот, сев на скользкий от мокрого снега песок, перекидывал Павлика через коленку. Павлик был гораздо легче своего брата, но с его одежды бежала ручьями вода – трудно было найти правильное место, по которому стукнуть, чтобы легкие зашевелились. Если это спазм гортани, можно бить по спине сколько угодно – не поможет…

– Вы уверены, что ребенка непременно надо бить по спине? Этим вы можете сделать только хуже, – сунулась Зоя.

Ковалев не стал отвечать, что хуже уже не бывает. И на четвертый раз, когда он было отчаялся, помогло: он даже не сразу заметил, что на ногу течет не ледяная вода с одежды мальчика, а чуть теплая, – и через несколько секунд Павлик вдохнул и начал кашлять.

Инна помогла усадить ребенка на песок, Зоя тоже сунулась к мальчику, не забыв заметить Ковалеву:

– Вы бы срам прикрыли…

Он забыл, что выскочил из бани в чем мать родила… Как-то было не до того. Но лучше бы Зоя помалкивала, потому что ее неуместное замечание вместо неловкости снова вызвало отчаянную злость – стало последней каплей. Ему ничего не стоило порвать хлипкое Зоино тело пополам, как соленую кильку… Ковалев поднялся на ноги одним движением, как отпущенная пружина, и обеими руками ухватил ее за щуплую шею. Инна вскрикнула от испуга и отшатнулась.

Признаться, ему в самом деле показалось, что он держит за горло ядовитую змею, однако задушить Зою Романовну было бы слишком пафосно – Ковалев лишь приподнял ее немного за шею, чтобы ноги не касались земли.

– Ты, сука… – Ковалев выдохнул, и злость вдруг ушла.

Он сделал несколько шагов к воде, продолжая держать Зою на весу, – она почему-то не сопротивлялась и не кричала. Должно быть, боялась, что Ковалев сломает ей шею, а сделать это было совсем нетрудно.

Он зашел в воду по грудь и просто разжал руки – течение подхватило щуплое Зоино тело в широком пальто и потащило на глубину. Зоя начала барахтаться, но, видимо, плавала неважно – лишь держалась на воде, однако к берегу приблизиться не могла. Длинные темные волосы, растрепанные Инной, не ушли под воду, а широким полотном расстелились вокруг ее головы.

– Помогите же! – не взмолилась, а приказала Зоя. – Вы же не убийца! Помогите! Она утащит меня на дно!

– Это и есть искупление. Искупание… – хмыкнул Ковалев, не пошевелившись. А потом – скорей, желая пошутить, – крикнул, сложив ладони рупором: – Мама! Я ее принес! Забирай, это тебе!

– Вы с ума сошли! Немедленно дайте руку! – продолжала кричать Зоя. И никакого смирения в ее голосе Ковалев не почувствовал.

– Бог поможет. Он и святый, и крепкий, и имя его святится… А я так – погулять вышел, – расхохотался Ковалев и хотел развернуться к берегу, но тут подумал, что ему вовсе не требуется, чтобы Зоя обращала к нему такие же льстивые слова, какие, смирив гордость, обращает к своему богу. Что ему вовсе не хочется, чтобы она падала перед ним на коленки… Не просто не хочется – он перестанет считать себя человеком, если сейчас Зоя начнет смиренно и униженно молить его о спасении. Во всяком случае, тем человеком, который выше Бога…

И вместо того чтобы вернуться на берег, он сделал несколько шагов на глубину и протянул Зое руку.

Она вцепилась в нее ногтями – сначала одной рукой, а потом и обеими. Утопающие всегда хватаются за спасателей – это рефлекс.

– Я смотрю, в рай вы не торопитесь… – хохотнул Ковалев и потащил ее к берегу.

Подняться на ноги Зоя не смогла, и чтобы не видеть, как она выползает на берег, Ковалеву пришлось взять ее на руки.

В их сторону от моста бежал инструктор Саша и три пацана из старшей группы – должно быть, группа поддержки Селиванова.

Саша сначала скинул с себя теплую куртку и только потом забрал Зою у пошатнувшегося вдруг Ковалева. Инна велела мальчишкам тащить в тепло Павлика и собиралась идти с ними, но Саша сказал, что справится без нее и чтобы она лучше помогла Ковалеву.

И тот удивился сначала – считал, что помощь ему не требуется. Но сделал два шага и неловко грохнулся на песок. Будто кончился выданный авансом запас силы и тепла.

Скрипит дверь темного дома, мглистый серый полусвет плавает по комнатам, гасит свечи. Шипит и щелкает пластинка, и «Зима» Вивальди звучит странно и тревожно, словно не из-за стенки, а из другой жизни…

Шепчутся тени по углам – знакомыми как будто голосами, – зовут по имени, вздыхают, всхлипывают. И похож этот дом на странный сон: кажется, что вот-вот проснешься, вдохнешь поглубже, встряхнешь головой, утрешь ледяной пот со лба… Наяву этот дом был совсем другим.

Дверь за спиной закрывается с глухим стуком – навсегда, в нее можно только войти…

– Не бойтесь, это я, – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука.

– Я… сплю?

– Сядьте. Вы не спите.

– Вот как… – Дрожь пробегает по спине, спазм сжимает горло.

Разные бывают люди: кто-то стучит кулаками в неподвижные стены дома, ранит руки о стекла, срывает ногти, царапая двери; кто-то бьется головой об пол, кто-то корчится, кто-то кричит, кто-то плачет… Немногие принимают путь через этот дом как должное, и никто – никто! – из оказавшихся здесь не готов был здесь оказаться.

В полумраке комнат и коридоров есть вторая дверь наружу – выход. Серый полусвет струится из закопченных окон, заливает дом под потолок. Пустой холодный дом.

– Вы принесли себя в жертву, ваша жизнь не принадлежит вам более… – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука. – Слышали, как захлопнулась дверь? Той жизни, что у вас была, больше не будет. Считайте, вы отдали ее в обмен на жизнь Павлика. Реку нельзя переплыть в конце ноября, в шугоход, под мокрым снегом.

– Значит, все же видения…

Вспыхивает огонь в открытом очаге – как по волшебству, – разгоняет серенький полусвет, манит спасительным жаром. Руки трясутся, не слушаются, пальцы крючит. Пустота в груди не дает дышать.

– Когда-нибудь мне придется провести вас через этот дом к выходу. Когда-нибудь – но не сейчас. Ваша жизнь не принадлежит вам, но вы живы.

Тонкие белые руки набрасывают теплую куртку на мокрые плечи, запахивают на груди – будто пеленают младенца.

– Слышите? Возвращайтесь. Пока – возвращайтесь.

Дождь перестал… И, усевшись на песок, Ковалев увидел, что через мост бежит – бежит! – Влада. Вообще-то на таком расстоянии и в темноте он вряд ли мог узнать жену, но отчего-то точно знал, что это именно она. На другом берегу Коля спускал на воду моторку.