Ковалев подумал, что Влада, наверное, сходит с ума, ожидая его возвращения. А если вместо него к ней явится Коля, не будет ли хуже? Однако натянуть на себя мокрую одежду и выйти под дождь силы воли явно не хватало.

– Ну сбегай, сбегай. Владе скажи, что мы под дождем промокли и в бане греемся.

– Так ясное дело! Бабы – такой народ!

Нет, волк не оставил Павлика в покое… Он появился тут же, со стороны моста, стоило выскочить из леса на открытое пространство перед рекой. Он будто нарочно хотел задержать Павлика, чтобы Витька утонул… Павлик снова нагнулся и поднял с земли комок жидкой грязи и мокрого снега. Да, волк подался в сторону, но не убежал. И Павлик направился прямо к реке, к мосту нужно было забирать левее.

Тогда он и услышал, что его зовут, – голоса раздавались из леса за спиной. Звонкий – Инны Ильиничны и зычный, громкий – Зои Романовны. И если Инна просто звала Павлика, то Зоя требовала немедленно вернуться.

Догонят… И волк, как назло, скачет рядом, не пускает на мост!

Павлик добежал почти до самого берега, когда волк, словно решившись на отчаянный поступок, заступил ему дорогу. Теперь он не показывал клыки, не скалился, но попытался ухватить Павлика за руку, щелкнул зубами, ударил ими по пальцам… Павлик в испуге отдернул руку, уверенный, что волк его укусил. Правда, не до крови, и не так уж это было больно, но все равно – в следующий раз волк не промахнется… И запросто укусит не за руку, а за горло.

Теперь, когда волк был так близко и прыгал рядом, стараясь снова укусить, нечего было и думать о том, чтобы нагнуться…

Павлик посмотрел на воду – теперь сквозь дождь было видно, какая она страшная… С пенными волнами… И сразу же стало понятно, как легко в ней утонуть. И какая она холодная…

А еще Павлик понял, что опоздал. Будто кто-то шепнул ему на ухо: поздно. Витьку уже не спасти. И от этой мысли он не заплакал, не закричал – от этой мысли он захотел войти в пенную ледяную воду и утонуть. Потому что на земле не осталось никого, кому он был нужен. Если бы не плясавший вокруг него волк, Павлик сделал бы это немедленно.

– Что-то мне никак не жарко, – поежился Селиванов, когда Коля исчез за дверью. – Надо, наверное, пару поддать.

– Не будет никакого пару, пока баня не прогреется, – ответил Ковалев. – Подожди, Коля вернется.

– Не, ну попробовать-то можно… Камни горячие небось – вот и пусть тепло отдают.

Ковалев разгадал устройство Колиной печки за секунду до того, как Селиванов плеснул холодной водой на каменку. Каменка вместо пара плюнула в потолок клочьями сажи, вода протекла в топку, и оттуда повалил горький дым, тут же наполнивший баню доверху.

Обоим пришлось выскочить под дождь, кашляя и отплевываясь. Ковалев успел прихватить из предбанника полотенца, но от холода они не спасли. Как и простейшая бытовая магия матерных ругательств.

– Теперь жарко? – спросил он у перепуганного Селиванова.

– Да ладно, щас выветрится все…

– Вместе с теплом, – Ковалев сплюнул. – Экспериментатор…

Река продолжала кипеть и беситься, хотя Ковалев не без удовлетворения отметил, что Колин сарай стоит на острове, – вода медленно, но спадала. И не к берегам теперь прибивало собранный разлившейся рекой мусор, а наоборот – тянуло к середине. Ковалев никогда не задумывался о признаках убыли и прибыли воды, а тут почуял, как выбитая ледяная пробка тащит за собой воду, будто великан делает исполинский глоток…

Он вполне насладился рекой, холодом, дождем, ветром и острыми ощущениями. Он уже не помышлял о ней, а желал только тепла и спокойствия. И стоило бросить на нее взгляд, по телу прошла судорожная дрожь: неужели он только что, несколько минут назад, отважился прыгнуть в эту темную, бесноватую воду? От воспоминания боль толкнула в затылок.

Блеснувшая молния была долгой – или показалась долгой: осветила реку, мост, противоположный берег в мутной пелене мокрого снега. И Ковалев подался вперед, к воде, – там, на другом берегу, он ясно увидел Хтона, скачущего вокруг крохотной детской фигурки в курточке с капюшоном. И почему-то Ковалев не сомневался, что видит Павлика Лазаренко.

Гром прокатился от горизонта до горизонта и перешел в грохот поезда на мосту – стук колес уже не заглушали шум дождя и свист ветра. Против воли вспомнились слова Зои об опасности, исходящей от пса. А ведь Ковалев Хтону доверял не вполне, не оставлял его наедине с Аней… Неужели Зоя была права? Нет, в то, что Хтон может быть демоном смерти, Ковалев не поверил бы ни при каких обстоятельствах, но в том, что он может угрожать ребенку, почти не сомневался. Как он тогда ответил Зое? Где пес и где Павлик?

Вот они. Оба. У самой кромки воды. И Павлик испуганно поднимает руки – самое опасное, что можно сделать при встрече со злой собакой, собаки не любят поднятых рук…

До моста метров двести. Примерно столько же – через мост. И от моста обратно, потому что, как нарочно, Павлик стоит почти напротив Колиной бани…

Ширина реки тут не больше двухсот метров, плыть около трех минут. Дежавю, однажды Ковалев уже рассчитывал переплыть реку за три минуты… Ветер, волна, течение… И если бы он успел хорошенько согреться в бане, еще можно было бы надеяться на успех. Но его все еще трясет от холода, он только что едва не утонул, пробыв в воде меньше пяти минут. Надо бежать вокруг, через мост. Лодку Коля поднял на берег и снял с нее мотор, через мост выйдет быстрей… А ведь надо еще одеться, не голым же бежать на ту сторону…

Полезные для здоровья сто шестьдесят граммов водки вдруг шепнули на ухо: «переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть». Грань безумия – поступок. Только сумасшедший или полный дебил вроде Селиванова поплывет через реку в конце ноября, во время шугохода, под мокрым снегом! Переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть…

И дело не в глупости – дело в том, что ее вовсе не хочется переплывать! Слишком свежо воспоминание о непослушном от холода теле, о том, как холод выламывает пальцы, как темнеет в глазах. Это верная смерть.

Ковалев думал не больше секунды. И еще секунды две, пока шел к воде. И, наверное, еще секунду, зайдя в воду по щиколотку и оценив в полной мере, как она холодна. Три минуты. У него есть три минуты, чтобы добраться до другого берега, – через пять он начнет тонуть. Для чего тогда нужно было столько лет тратить на тренировки? В самом деле, не для того ведь, чтобы хвастаться перед девушками тем, что он мастер спорта по плаванию…

Прежде чем нырнуть, Ковалев вдруг захотел перекреститься – никогда раньше такого желания у него не возникало. И если Инна права, то после крестного знамения он должен выйти из воды и броситься к мосту. Потому что в этом случае Бог побережет жизнь Ковалева, не очень-то задумываясь о жизни и здоровье Павлика.

Пожалуй, именно поэтому креститься Ковалев не стал, а, еще раз оценив расстояние до противоположного берега, сказал нарочито громко, будто сжигал за собой мосты, будто перечеркивал свою жизнь:

– Чему быть, того не миновать…

И, вдыхая глубоко и спокойно, направился вперед, навстречу реке, которую невозможно переплыть.

Неужели он все-таки чего-то боится? И – надо же! – воды…

Она встретила его холодно. Не обожгла, как обычно, а стиснула в ледяных объятиях. Выжала из груди воздух. И пока Ковалев плыл под водой, он не был уверен, что сможет вдохнуть. Да, от неожиданности и страха такое случается, и это преодолимо. Но неожиданной его встреча с рекой вовсе не была, а потому Ковалев сомневался, что сможет преодолеть дыхательный спазм усилием воли. Без паники! У него есть три минуты. Их должно хватить. Надо просто успокоиться. Перестать трястись от страха!

В бане он все же немного отогрелся, потому что ощутил ломоту от холода почти сразу, она нарастала, и вытерпеть ее было почти невозможно.

Вынырнул. Вдохнул. И уже двинулся вперед хорошим ровным кролем, которому не мешала даже волна, как вдруг почувствовал скользкое прикосновение к ногам, знакомое прикосновение – чудо-юдо рыба-кит! Он должен спать на самом дне самого глубокого омута! Холоднокровная тварь вообще не может шевелиться при такой температуре!