– Вашей душой владеет демон, – вздохнула Зоя. – И вы никогда не позволите его прогнать. Он купил вашу душу, однажды лизнув вам руку. Не дешево ли вы продались?

– Значит так. Весь этот мистический бред оставьте суеверным тетушкам из санатория. Издеваться над ребенком я не позволю. Замучить животное до смерти – тоже. Я не верю, что вы так удачно натравили собаку на мою мать, но допускаю, что вы искренне желали ее смерти. Однако желать смерти – одно, а предпринимать что-то для убийства – совсем другое. Наверное, поэтому ваше христианство так плохо относится к заговорам на смерть, – предполагается, что вы совершаете убийство у себя в душе. Если надеетесь, что заговор поможет. Конечно, влюбленные девочки обычно плохо соображают, но скажите, чья душа здесь принадлежит демону?

– Я раскаялась в том, что сделала, – с вызовом ответила Зоя. – Моя душа принадлежит теперь Богу.

– Ваше раскаяние – фарс. Способ избавиться от чувства вины. Раскаиваться – это удобно и красиво, совсем не то, что сидеть за убийство. Вы ничего не потеряли, раскаиваясь. Напротив – вы и теперь собираетесь на это раскаяние купить мою помощь и поддержку в своих православных фантазиях.

– Это ваше последнее слово? – спросила Зоя, изображая усталость.

– Да.

Она поднялась.

– Надеюсь, вы уедете отсюда до того, как с Павликом или с вашим ребенком случится беда.

– Я тоже на это надеюсь.

Зоя не попросила подержать собаку. И Ковалев подумал еще, что, действуя по принципу «око за око», надо было бы натравить на нее пса и посмотреть, как она будет убегать, – но почему-то этот вариант показался ему абсурдным. Примерно таким же абсурдным, как и бить ей морду.

Выходя на веранду, она смерила Ковалева испытующим взглядом и процедила:

– А вы умней, чем ваш отец.

Ковалев последовал за ней, собираясь все-таки подержать собаку за ошейник, но Зоя его опередила и, выходя на крыльцо, достала из кармана и выставила вперед большое распятие. Поднявшийся на ноги Хтон захлебывался рыком, но не сделал ни шагу, пока она, двигаясь спиной вперед и бормоча себе под нос какие-то молитвы-заклинания, не вышла за калитку.

Что ж, уверенность в себе (в распятии и молитве) собаки чувствуют отлично. Да что там собаки – и тигры в цирке позволяют собой командовать.

* * *

Стынет вода в реке, стынет, до самого дна пробирает ее осенний холод, замирают шустрые мальки, уходит на ямы теплолюбивая рыба, сонно шевелит хвостами; раки забиваются в глубокие норы – рыщут в стылой воде ненасытные щуки. Катится вперед холодная река, мрачнеет, наливается ядовитым свинцовым глянцем.

Бродит берегом речная дева, оставляет на песке следы босых бледных ног, ломает руки, смотрит сквозь пелену дождя с надеждой – не нужны ей пригожие крепкие парни, не до шуток ей, не до игр и веселья. Об одном ее мечтания – качать колыбель с дитятком, прикладывать его к холодной груди, сотканной из тумана, целовать в лоб неживыми бескровными губами.

Грезит речная дева, вздыхает счастливо, льет от умиления слезы – и вспоминает, что не суждено сбыться ее мечтаниям. Вместо сладких слез бегут по бледным ее щекам слезы горькие и злые.

Смотрит в окна речная дева, любуется чужими детьми, завидует матерям злой завистью – не ценят матери своего счастья, не восхищаются им каждую секундочку, не боятся потерять его в одночасье, разменивают на суету.

И иногда является она детям в облике матери – обмануть себя хоть на минутку, поиграть, будто в самом деле у нее есть дитятко, отхлебнуть глоточек любви и пролить накопившуюся в груди тоску и нежность… Коротка игра: чует речная дева, что не к ней дитя обращает любовь, а к недостойной своей матери. Не видят дети, не замечают, не хотят знать, насколько недостойны их матери!

Не избыть речной деве тоску. К утру дождь размоет следы босых ног, и никто не узнает – то ли была она, то ли ее и не было…

* * *

За завтраком поведение Зои ничем не отличалось от обычного, и Ковалев решил не распространяться о ее «исповеди» – из жалости.

Инна вышла на работу в понедельник, якобы желая прибавить лишний день к отпуску. И после завтрака вежливо спросила у Ковалева, не хочет ли он пригласить ее в гости – исключительно чтобы взглянуть на пойманную собаку.

– На демона смерти, вы хотели сказать? – усмехнулся Ковалев.

– В этом нет ничего смешного.

– Уверяю, это обычная собака. В меру злобная, но ласковая и преданная тем, кто ее кормит.

– Я думаю, не тем, кто ее кормит, а тем, кто может с нею справиться. – Инна улыбнулась углом рта.

Признаться, Ковалев опасался привести Инну в дом, где никого нет, и предложил компромисс – пойти посмотреть на собаку после полдника, вместе с Аней. Инну не удивило его предложение – может, она в самом деле всего лишь хотела взглянуть на собаку, а Ковалев слишком много о себе воображал.

– Почему вы не сказали, что ваш любимый дядя Федя много лет держал у себя такого же «демона смерти»? – спросил Ковалев.

– Потому что тогда вы бы точно решили, что это обычный пес. А это необычный пес, уверяю. Дядя Федя мог с ним справиться, и потому пес был ему предан. Скажите, вы сами придумали ему кличку?

– Только не надо искать в этом волшебство. Я выбрал эту кличку только потому, что вы называли собаку хтоном.

На этот раз Селиванов нашел Ковалева не вечером в гардеробе, а средь бела дня в холле.

– Опять посоветоваться? – спросил Ковалев, подняв голову (он сидел в глубоком кресле, а парень стоял слишком близко).

– А чё нет? – развязно ответил тот.

– Что на этот раз?

– Я сяду, можно? – Селиванов, не дожидаясь ответа, развернул соседнее кресло и уселся почти напротив Ковалева.

И Ковалев подумал вдруг, что ведет себя с ним как-то неправильно: старается дистанцироваться, оттолкнуть мальчишку, задеть, унизить даже. Откуда берется желание вести себя таким образом, Ковалев понять не мог.

– Я знаю, что вы сын Бледной девы, – доверительно и вполголоса сообщил Селиванов.

– Потрясающе… – вздохнул Ковалев, и мысли о неверном поведении тут же улетучились.

– Да ладно вам… Все это знают, мне Ириша рассказала.

– А ты поверил?

– Слушайте. Позапрошлой ночью у Пашки приступ был – его во сне Бледная дева душила.

– Надеюсь, об этом знают доктора, которые лечат твоего брата? – Ковалев обеспокоился – дети есть дети, у них свои представления о том, что можно говорить взрослым. Но с приступами удушья не шутят. Понимает ли это Селиванов?

– Не, если кому рассказать, тут такой орально-церебральный секс начнется…

– Чего?

– Зоя мозг Пашке совсем закомпостирует. Они еще больше его покрестить захотят.

Ковалев не мог не согласиться с его утверждением – и почувствовал себя вдруг беспомощным, всерьез испугался за Павлика. Вспомнил слова Зои о том, что мальчику грозит опасность… Они тут все ненормальные! Совет обратиться к врачам был очевидным – что еще взрослый может посоветовать глупому мальчишке?

Пока Ковалев размышлял о том, что может предпринять, Селиванов продолжил:

– Все знают, что она маленьких детей к себе заманивает, потому что ищет своего сына. Вот я и думаю: может, вы с ней побазарите, пусть уже впитает, что Пашка не ее сын…

– С кем? – вздохнул Ковалев.

– С Бледной девой, конечно…

– Парень, ты в своем уме? Ну тебе же не семь лет, подумай головой. Все хорошо в меру – и фантазии как-то надо контролировать, а?

Поступок. Инна говорила, что поступок – граница, где кончается сказка и начинается самообман. Воспоминание пришлось кстати.

– Фантазии фантазиями, а она Пашку чуть не задушила.

Ковалев собрался с мыслями, стараясь не издеваться над Селивановым и говорить так, как взрослому человеку положено говорить с ребенком, а не как старый пес обращается со щенком.

– Послушай. Приступы астмы случаются с детьми от страха, от стресса, это всем известно. Поэтому я приехал с Аней – она никогда не жила вне дома, без родителей. И я не говорю, что у Павлика не может быть приступа удушья ночью, – очень даже может быть. Особенно если поощрять его страхи, рассказывать о Бледной деве, например…