А еще… Их мать была красивая – во всяком случае, Павлик так считал. Не утром, конечно, а обычно. И от того, что она явилась ему такой уродливой, он заплакал. И тер глаза, чтобы не видеть ее за стеклом, забыть, навсегда забыть опухшее лицо с заплывшими глазами и волосами дыбом!
– Пашка, ты чего? – спросил приютский. – Ты чего ревешь?
– А вот говорили, что нечего малышне рассказывать страшилки… – вздохнул его товарищ.
– Пашка, ты чего, испугался, что ли?
– Он же некрещеный, его Господь не защищает, – едко вставил Мишка Воскресенский.
Павлик не мог остановиться, всхлипывая громко, на всю спальню, – будто что-то толкало слезы изнутри, встряхивало плечи. И хотелось закричать: «Нет, нет, нет! Пусть бы этого не было! Пусть бы я ничего не видел!» Но Павлик не сумел ничего выговорить и от этого расплакался еще горше.
– Пашка, ты это… Не реви… – Приютский встал и подошел поближе. – А то нянечка услышит…
– Надо Витьку позвать, пока никто не пришел, – предложил второй.
И они позвали Витьку – он пришел сразу, потому что думал, будто Павлика кто-то обидел. Павлик все равно не смог успокоиться, хоть и собирался сказать, что его никто не трогал. Слезы бежали сами собой, уродливое лицо матери все время всплывало перед глазами, внутри все переворачивалось, и слезы лились с новой силой.
Витька усадил его на кровати, завернув в одеяло, встряхнул раза два – не помогло. И Павлик понимал, что надо успокоиться, все объяснить, иначе Витька будет считать его нытиком, но стоило оторвать руки от лица, и взгляд снова падал на окно…
– Пошли отсюда, – буркнул Витька. – Чайку попьешь у нас, кинцо посмотрим, а?
Павлик закивал – чтобы не видеть больше этого окна! – и начал сползать с кровати на пол.
– Мимо тапок не промахнись! – Витька поправил одеяло у Павлика на плечах.
* * *
К вечеру пошел крупный мокрый снег и дунул западный ветер – Ковалев промок, продрог и промочил ноги, а потому надеялся поскорей переодеться, погреться у печки и выпить горячего чаю. Кроме того, у него болела рука, и это добавляло злости и раздражения.
Но дома его снова ждала Ангелина Васильевна – на этот раз Ковалев нашел ее визит чрезмерной навязчивостью.
– Что вам от меня нужно? – спросил он вовсе не любезно.
– Здравствуйте, Сергей Александрович, – с грустной улыбкой сказала она, не обращая внимания на его недовольный тон.
Он скинул куртку и ботинки, молча протопал в комнату и прикрыл двери, собираясь как минимум переодеть носки. Вообще-то хотелось демонстративно повесить их на веревку в кухне, но Ковалев так и не решился этого сделать, отчего впал в еще большее раздражение, и швырнул мокрые носки в пакет с грязным бельем.
Ангелина Васильевна терпеливо ждала, когда он вернется. Старая ведьма!
– Что за ерунду вы тут рассказывали моей жене? – спросил Ковалев, включая чайник.
– Я рассказала вашей жене чистую правду: моя бабка действительно нагадала когда-то, что здесь вас ждет смерть. Но о верности этого гадания я ни слова не говорила.
– Я понимаю, вы хотите, чтобы я уехал. Но я и так уеду через месяц, не переживайте. Я уже сказал, что ваша дочь меня не интересует. Что еще вам нужно?
– Вы, к сожалению, не уедете. – Ангелина Васильевна вскинула немигающие глаза – будто потянула в водоворот.
– У меня отпуск пятьдесят шесть рабочих дней. И можете не беспокоиться, я уеду, как только закончится срок Аниной путевки.
Она не стала Ковалева разубеждать, но посмотрела на него снисходительно, как на глупого ребенка.
– Я слышала, вас укусила собака.
Ковалев сосчитал до пяти, чтобы не выругаться вслух. Черт его дернул обратиться за помощью в санатории – надо было сразу ехать в комендатуру!
– Я понимаю, что в Заречном нет ни одного человека, который бы об этом не слышал. Но можно хотя бы не переспрашивать у меня, правда ли это? – проворчал он сквозь зубы.
– А я не переспрашивала. Если я ничего не путаю, именно мой муж немного помог вам уладить формальности в ЦРБ, так что узнала я о вашей неприятности не из сплетен, а из первых рук. В соседнем районе зафиксировали два случая бешенства, правда у диких животных. В двадцати километрах отсюда. А прививку вы сделали на сутки позже, чем надо. Бешенство распространяется по нервным стволам от места укуса к центру, и первым признаком заражения является непроходящая боль на месте укуса.
– Вы хотите меня напугать? – Ковалев нервно хмыкнул.
– А вы испугались? – с некоторым торжеством спросила ведьма. – Я хотела рассказать вам одну историю. Не подумайте, что я всерьез верю в чертовщину, но, несомненно, существует нечто, чего пока не может объяснить современная наука. И мы, женщины, более чувствительны к этому. Не потому что глупы и суеверны – просто острей ощущаем опасность. Может, вы мне все-таки предложите чаю?
– Пейте на здоровье. – Ковалев поставил перед ней чашку с буфета.
– Когда мне было пятнадцать лет, а вашей матери – тринадцать, в купальскую ночь мы с подругами гадали на воске и воде из омута. И чтобы гадание было верным, пообещали Наташку водяному. В жертву. Прошло несколько лет, и водяной жертву забрал…
На этот раз она не спросила разрешения, чтобы закурить.
– А вы не допускаете, что это просто совпадение? – спросил Ковалев, вздыхая.
– Допускаю, – просто ответила Ангелина Васильевна. – Существует поверье, что над теми людьми, которым судьба определила утонуть, водяной получает таинственную власть. Вмешательство в ход судьбы ничего не меняет, лишь дает отсрочку. Ваша бабушка, женщина неглупая и далекая от суеверий, никогда не привозила вас сюда, потому что опасалась именно этого: водяной считает вас ускользнувшей жертвой, принадлежащей ему по праву.
Ковалев промолчал.
– Инка сказала, вы угрожаете Зое написать на нее заявление…
– И что?
– Знаете, ваш отец был с Зоей в непримиримой конфронтации. И Зоя платила ему взаимностью. Еще он на дух не переносил Мишеньку, и мне до сих пор кажется странным, что Татьяна ему при этом благоволила, – она и сейчас готова порвать глотку всякому, кто обижает Мишеньку.
Ковалев кашлянул.
– А… хм… Мишенька – ее младший брат?
– Старший, Мишенька учился со Смирновым в одном классе. Он в детстве был эдаким увальнем, безобидным добряком. А Татьяна, хоть и младшая, его защищала. Когда он вздумал поступать в семинарию, а это было еще в советские времена, она одна тогда стояла на его стороне, хотя у нее из-за этого могли быть неприятности. Ну как же, Мишенька – он же божий человек! Но Татьяна была именной стипендиаткой, активисткой и ничего не побоялась. И, знаете, это оказалось его призванием. Он хотел жениться на Зое, но она ему отказала, – и он постригся в монахи. Потому он и не приходской священник. Но Заречное в некотором роде окормляет – его тут очень уважают теперь, даже те, кто помнит его еще мальчиком. Верней… не столько даже уважают, сколько любят. Я не очень хорошо отношусь к поповской братии, но не могу не признать, что любят его не просто так, – он умеет найти подход к людям, утешить, поддержать. Так вот, ваш отец Мишеньку не то чтобы ненавидел – скорей, презирал. Но презирал, знаете, довольно активно. Бывало, плевал ему под ноги при встрече, демонстративно так… А Мишенька перекрестит его в ответ, глянет снисходительно, как на ребенка неразумного… Только мне кажется, что дело не в его всепрощении, – была за ним какая-то вина перед вашим отцом. Так вот, Татьяна это презрение вашему отцу прощала. Когда закрыли станцию, где он работал, выбила ему ставку в санатории. Помогала, когда могла. И я считаю это странным.
– Может, он ей просто нравился?
– Сомневаюсь. У нее в личной жизни все прекрасно – муж, сыновья взрослые. Это, конечно, ни о чем не говорит, но Татьяна – она не такая. У нее и любовь по расписанию, и дети по плану. Она из тех, кто умеет приказывать сердцу, кого любить, а кого нет. Потому мне кажется, что ей от вашего отца было что-то нужно. Я могу только предполагать, что именно. Но если я скажу вам об этом, вы надо мной посмеетесь.
