Павлик закивал – страх почему-то сразу развеялся. Даже весело стало немного. Хорошо, спокойно. Ничего страшного и опасного в коридоре не было, никаких темных уголков, где волк мог бы притаиться. А в туалете горели яркие лампочки, и там точно нечего было бояться.

– Ой, Вить, а что это у тебя кровь?

– Да хурма, подрался. – Витька полез во внутренний карман. – Во, гляди, ездопробоина – настоящий смартфон, фунциклетный.

– Ох, Витька! – Павлик задохнулся. – Это мне, что ли?

У Витьки не было смартфона, только мобильник – «законный», привезенный из дома, он раздобыл телефон летом. У многих ребят постарше были не только смартфоны, но и планшеты – понятно, ворованные в основном.

– Экран битый, но все видно. Симку пришлось выбросить, но я потом тебе новую куплю, чтобы звонить. А пока в игрушки играй. И это… если спросят – это мать нам с тобой дала.

– Не поверят, – покачал головой Павлик.

– А пусть докажут, что нет. А матери позвонят – так она не лошара, подтвердит. Она сколько раз меня прикрывала.

– А почему раньше не было, спросят?

– Я скажу, что потерял, а тут нашел в зимней куртке в кармане. Зарядка как у моего, стандартная. Пока одной на двоих обойдемся, я потом вторую куплю. Может, даже в это воскресенье, если получится.

– Вить, а ты его почему себе не взял?

– Да за каким зигзагом он мне сдался? Что я, маленький, что ли, в игрушки играть? Я вот симку куплю – будешь мне звонить, если что.

Во дворе была свалена не груда даже – гора толстых распиленных колобашек. Ковалев присвистнул: это же и за неделю не расколоть! Баба Паша давно ушла, но в доме было натоплено, чисто и уютно.

А Влада замерла на пороге, оглядываясь с восторгом, – от ее тоски не осталось и следа.

– Серый, и вот это правда теперь наш собственный дом? Вот весь дом и весь двор?

– Ну да.

– Обалдеть… – бормотала она, расхаживая по комнатам и осматриваясь. – Далеко, конечно, но мы с Аней могли бы сюда приезжать на все лето. А ты бы приезжал к нам на выходные. И на зимние каникулы тоже можно всем вместе приезжать. Нет, это просто потрясающе… Я думала, тут кривая почерневшая избушка с земляным полом или шесть соток с каркасным сарайчиком, а это настоящий дом!

– Из которого ты одна теперь вообще не выйдешь?

– Не передергивай. Я прикормлю эту псину, и она полюбит меня всей душой. Я читала про такое в детстве. Купишь машину, чтобы не мотаться на перекладных…

– Ага. Яхту, чтобы по реке ходить с ночевками…

– Не передергивай. На машину нам денег хватит, найдешь недорогую. Нет, Серый, это здорово… Не подумай, я нисколько не радуюсь, что тетя Надя умерла. Я не понимаю только, почему мы раньше никогда к ней не ездили. Мне кажется, она была бы нам рада…

– Я тоже не понимал, почему меня никогда сюда не привозили… Теперь понял.

После посещения удобств во дворе Влада не растеряла оптимизма.

– Сделаем канализацию и горячую воду, теперь все так делают. Летом и так нормально, но зимой ребенок может простудиться.

Ковалев тем временем разбирал привезенную ею сумку и долго рассматривал трехлитровую стеклянную банку.

– Это что? – спросил он.

– Это борщ.

– На черта нам борщ?

– Не можешь же ты питаться только молочным супом.

– А это что? – Он вытащил на свет три тяжелых контейнера.

– Это тоже еда.

– А это? – На дне сумки лежала уложенная в коробку приставка караоке с микрофонами.

– Я подумала, мы должны что-нибудь подарить санаторию. Раз тут детишки без родителей. По-моему, хороший подарок.

– Не знаю… Зачем им?

– На музыкальные занятия. И диск я сделала детский. Серый, смотри, тут деньги и записка… Кто это пишет тебе записки?

– Соседка.

– Молодая? – Влада покосилась на него с улыбочкой.

– Лет так семидесяти пяти. И что она пишет?

– Что триста рублей сдачи оставляет.

– Это за дрова. А ты о чем подумала?

На узкой кровати с железной сеткой вдвоем было тесно.

– А что? Снова романтично, – сказала Влада, подвинувшись к стенке. – Давай, залезай скорей под одеяло, а то мне холодно.

– Волосы с подушки убери, – усмехнулся Ковалев – Влада не любила, когда он рукой наступал ей на волосы.

Он вспомнил вдруг об Инне – с неприязнью, к которой почему-то примешивался азарт. Он привык к яркой красоте жены, забыл, какие страсти она когда-то в нем будила. С ней было просто и спокойно и не требовалось что-то из себя изображать.

Шелковая ночная рубашка Влады блестела, как вода в реке, повторяя изгибы тела… Дома они спали на двух сдвинутых кроватях, а тут, как ни крути, спать можно было только тесно прижавшись друг к другу, и Ковалеву это показалось волнующим. Он разглядывал ее сверху вниз, поставив руку на локоть.

Влада накинула на него одеяло и шепнула:

– Серенький, ты сегодня был такой герой… И вообще ты мне нравишься.

– Не может быть.

Он зарылся лицом в ее волосы, тронул скользкий шелк ночной рубахи – и подумал о черной воде реки, холодной и опасной. Нечто темное, дремучее зашевелилось внутри: взять, победить, подмять под себя… Наверное, он был несдержан, потому что Влада спросила:

– Серый, ты чего?

– Я тебя хочу…

– Не до такой же степени…

– До такой.

– Это от манной каши, – вздохнула она. – Нет, ты продолжай, я просто спросила…

Ковалеву почему-то было не до шуток – он испугался самого себя, своего желания смять, сломить, подавить, напугать… И все равно лапал ее совершенно бесстыдно, жестко, не рассчитывая силы, потому что перед глазами, похожая на шелк ночной рубахи, катилась река – вожделенная и неумолимая, как суккуб. И не уступала, не сдавалась, тянула в глубину, будто камень на шее, хотела растворить, затащить в водоворот, сомкнуть над головой маслянистую черную воду… Он так и не понял, кто победил…

А потом наваждение исчезло, и Ковалев, все еще тяжело дыша и навалившись на Владу всем весом, ощутил ее слезы у себя на плече. Влада всхлипнула, и он поспешил приподняться на руках. Ее лицо было мягким, расслабленным, детским. И вся она вдруг стала мягкой, беспомощной, совсем на себя непохожей.

– Извини… Ну извини, так получилось…

– Ты тут совсем одичал. Нет, это тоже было романтично, хоть и варварски. – Влада погладила пальцами его мокрую от пота челку. – Как в пещере на шкурах убитых тобой саблезубых медведей.

Ковалев выдохнул с облегчением и перекатился на бок: невозможно хотелось спать, глаза слипались, и тело подрагивало от усталости.

– Тигров как минимум, а не медведей… – шепнул он, еле ворочая языком и всеми силами стараясь не закрыть глаза.

– Ты себе льстишь. Хватит с тебя и медведей. – Она подумала немного и добавила: – Я, конечно, не стану прыгать с моста, если ты меня бросишь. И замуж, конечно, выйду сразу. Но знаешь, мне без тебя будет очень плохо.

– Я вовсе не собираюсь тебя бросать…

– Спи уж… – снисходительно сказала она, целуя его в висок.

Он уснул почти сразу, ощущая, как она перебирает его волосы и легко пробегает пальцами по щеке. И даже в полусне близость с ней пьянила, не будоражила уже – просто казалась сладкой, баюкающей, уютной.

Осенний туман над рекой не похож на летний – он клубится во мгле стылых ночей, леденит кровь, оседает на лице каплями холодного пота, застит глаза белесой пеленой. Он прячет в себе тени: быстрые и хваткие. Он хранит память о злых умыслах и черных делах – тени в его глубине с радостью вцепятся в любое черное дело…

– Будь осторожна, обращаясь к силе реки. Помни, что эта сила может встать и против тебя. Помни, что она сильней.

За туманом не виден огонек на краю болота, старый дом черен, как ноябрьская ночь, и лучше не подходить к нему близко – заморочит, иглами выставит гнилые колья, столкнет в трясину и расхохочется вслед…

– Если бы она была слабей, кто бы стал к ней обращаться?